Знаете, с каждым прожитым днем все сильнее задумываюсь над тем, что, может, в гадалки пойти? Или на крайний случай в экстрасенсы. Почему? Потому что мое чутье на беды и прочую пакость если не феноменально, то велико.

Первое, что меня насторожило - затишье в пятницу, если не считать разговора с Риной и случайно подслушанных новостей у Виктора и Миши, то ничего более в тот день не произошло. К слову о пятнице, с Риной я так и не успела переговорить после уроков: её утащила учительница по танцам, если не ошибаюсь, у них там, то ли ансамбль, то ли группа, и они скоро выступают (отсюда никакой жалости к просьбам дать поговорить ещё пять минут). Созвониться у нас тоже не получилось, а потому я почти весь вечер пятницы и субботы просидела с книгой в руке.

Конечно, можно (и даже нужно) было зайти в "Нового героя" и разобраться с текущими проблемами, например, выбраться-таки из этой чертовой пустыни... Но как вспоминала, что там меня ожидал с распростертыми объятиями Рю, готового придушить меня за все то хорошее, что успела натворить (а списочек становился все длиннее и длиннее), и желание зайти в игру неизменно пропадало.

Но с другой стороны в этом был и положительный момент - не только за компьютером время стала проводить: пару новых книг прочла (чем была неизмеримо довольна). В школе тоже ничего особенного больше не происходило, было даже немного грустно... И боязно - что-то вот-вот должно было случиться.

Спокойная и мирная жизнь продержалась недолго, до вечера воскресенья - как прошел сам день, хоть убейте, не помню: почти все события прошли как бы мимо моего сознания. Но, в отличие от этого, хорошо помню вечер, который мне бы лучше забыть и не вспоминать, но чего не дано - того не дано.

Присев часов этак в восемь за стол, я минут пять медитировала над клавиатурой и верту-очками: передо мной стоял вопрос, играть или не играть? Совесть решительно шипела, что нужно - в конце концов, я сама втянула себя же в эти неприятности, да ещё и другие люди из-за меня пострадали (считай - Рю), а я, чуть что, сразу в позу рыбки - и в кусты, прятаться. Нет, товарищ, нет! Так дело не пойдет! Надо идти и принять свою дозу дегтя на сегодня (итак, считай два дня избегала лечебно-травмирующих процедур).

Но неизменное чувство самосохранения негромко, но весомо шептало, что эта доза негатива может стать для меня последней, особенно, если Рю будет в плохом настроении (хотя, когда оно у него бывает хорошим?!).

С печальным вздохом я отложила верту-очки в сторону, до лучших времен, если они когда-нибудь настанут. Свое сердце я на сегодня отдала новой книге, которую я давно (читай, незадолго до спора с Викой) заказала по интернету. Подхватив книгу, я ушла в зал, где сидели мои дорогие родители: папа смотрел новости, держа в руках какую-то книгу про евреев, а мама, поглядывая то на экран, то на отца, печально качала головой.

Папино отношение к евреям - это отдельная семейная история: мало того, что чуть что говорит, какие они, дескать, нехорошие люди, так ещё и всякого непонравившегося ему человека подозревает в дальнем родстве с этой нацией. И сколько мы с мамой не говорили ему, что это не этично, он от нас лишь отмахивался и говорил, что это он так в шутку высказывается. Нам оставалось лишь вздыхать: у нашего папы трудно понять, где начинается истина, а где кончается шутка.

– О! Опять про взятки чиновникам говорят!
– громким, лихим голосом выдал папа, решительно указывая в сторону экрана, и там, действительно, опять обсуждали какой-то скандал и последовавший за ним судебный процесс, - развелось этаких товарищей в наше-то время... А все из-за чего? Из-за того, что все они - ЕВРЕИ!

Мама покачала головой, а я лишь протянула грустным, даже отчаявшимся голосом:

– Пап... ты всегда так говоришь, - присела рядом, открыв книгу уже где-то посередине, - тебя послушаешь, о чем-то нехорошем подумаешь.

Вот тут мой отец вздохнул полной грудью, да как подскочил на ноги - этак его пробрало, а главное непонятно, с чего...

– Ты только смотри-смотри!
– с патетическим тоном, исполненным искренним патриотизмом, выдал мой папенька, грозя мне пальцем, - вот захватят всю нашу Русь-матушку, продадут её за гроши китайцам и иже с ними, а мы... А мы, наследники великой державы, будем влачить жалкое существование нахлебников и полурабов! Ой... Да что там... Мы сами себя продадим!

Одновременно с матерью мы закатили глаза: такие речи для нас не впервой, наш папа любит такие пафосные речи о любви к родине, о патриотизме. И в принципе он был прав, но то постоянство, с которым отец постоянно об этом твердил, просто напрочь отбивало любовь не только к этим разговорам, но и к самим предметам обсуждения.

– Дорогой, успокойся, - мягко погладив отца по руке, проговорила мама, успокаивая развоевавшегося главу семьи, - успокойся... Ничего мы против твоего патриотизма не имеем, но всего в меру, всего в меру.

Такими вот типично женскими, мирными уговорами папу успокоили и вернули в его обычное, будничное состояние, доброе, веселое, слегка хулиганское, а, вернувшись в свое прежнее амплуа, папенька ухватил меня за уши и принялся их дергать... Черт, от одного ушкодергателя сбежала к другому... Эх, что же жизнь такая пошла? Ни здесь, ни в виртуальности покоя нет - замучили!

– Только не уши, пап!
– выворачиваясь из родительских объятий, пропищала я, - только не уши!

Отпустил меня отец если не с недовольством, то с большим разочарованием.