— Как же не сорвалось? — с беспощадной досадой сказал Янка. — Я должен был увести Юрку к отцу вот сейчас, в сентябре, когда всё вспомню… Отец просил хотя бы узнать про Юрку, весточку от него принести, а все ветерки решили: это не выход. Решили, что надо вытащить Юрку туда вот такого, пока он не вырос, рвануть его на сорок лет вперёд. Через все эти чёртовы пространства и временные поля, напролом… А я это дело провалил.

— Но ты же не виноват, — сказал Гелька.

— Какая разница, виноват я или нет? Юрка-то с отцом никогда не встретятся.

— А может, всё-таки встретятся? — робко проговорил Листик. — Может, Юрик отца сам найдёт?

Янка трахнул кулаком по энергосборнику и сказал почти со слезами:

— Ну как вы не понимаете? Он его не нашёл. Раз он был с нами во время восстания. Теперь-то я знаю, что Музыкант — это Юрка… А восстание было за сорок лет до того, как на Планете появился Яр…

— Да как это может быть? — беспомощно спросил Гелька. — Юрка ушёл от нас полтора месяца назад. А эскадер-«девятка» ещё не построен… Так не бывает.

Он говорил это уже не первый раз.

— Значит, бывает… — уныло ответил Янка. — Значит, они замкнули время в кольцо.

— Эти… которые клоуны? — прошептал Листик и придвинулся к Гельке.

— Ну да…

— А как это «в кольцо»? Мы ещё не проходили…

— Этого никто не проходил и никто не понимает, — со вздохом сказал Янка-Денёк. — Но они замкнули. Вот и пошла карусель.

— Янка… — Гелька морщился, будто решал головоломку. — Но если ты вернёшься… Когда ты вернёшься туда, ты же можешь встретить Яра и объяснить, что Юрка стал ветерком. Что он теперь в Пустом Городе. Они же смогут увидеться. Ну… хоть ненадолго…

— Да не вернусь я туда, — устало проговорил Янка. — Время-то в кольце. Меня принесёт к самому началу, и всё опять… Опять перестрелка Берегов, пароход тонет, на котором мама и я. Меня воздушной волной в воду… Потом лицей, восстание… Потом мы — ветерки, летаем, летаем столько лет. Наконец — поляна, Яр, я лечу сюда. Делаюсь совсем крошечный, живу в Приморске, потом здесь… И снова круг. И мне кажется, так было уже тысячу раз…

Прозвучало в тихом Янкином рассказе такое отчаяние, что Гелька передёрнул плечами и плотнее прижался к тёплому кожуху.

Листик недоумённо спросил:

— А зачем делаться крошечным? Нельзя разве сразу?

— Сразу… нет, нельзя, — вздохнул Янка. — Если ветерок хочет надолго превратиться в человека, он это может, но надо с самого начала. Будто бы только родился… Это совсем даже не плохо, я так и хотел. Хорошо ведь, когда ты снова настоящий и у тебя есть дом и родные… — Янка виновато улыбнулся. — Это называется «идти в подкидыши». Другие ветерки тоже так делают. Некоторые…

— А почему не все? — шёпотом спросил Гелька.

— Кое-кто не умеет. А многие боятся…

— Разве это опасно?

— Это не опасно… Ветеркам вообще ничего не опасно. Только в конце очень тяжело… Ну, когда приходит время улетать. Когда знаешь, что надо прощаться навсегда…

— А разве обязательно улетать? — спросил Листик.

— Такой закон природы у нас. Если ты подкидыш и если исполняется тебе столько лет, сколько было раньше… ну, когда ты навеки сделался ветерком, тогда ты всё вспоминаешь и тебя уносит обратно…

Гелька через силу проговорил:

— А тебе… когда?

— Мне в день восстания было ровно двенадцать. А сейчас будет через неделю…

— А дома… ты расскажешь?

— Я маме и папе ничего не буду говорить… Может, они и не станут так горевать, они же знают, что я не родной, а приёмный…

«Всё равно будут», — подумал Гелька.

— А дедушке я всё рассказал. Он меня больше всех любил… любит.

— Когда же ты успел? — спросил Гелька.

— Сегодня. Когда ты обедал, а я сумку домой относил.

«Обедал…» — горько усмехнулся про себя Гелька, вспомнив, как кусок не лез в горло, а тётя Вика сердито кудахтала рядом. И спросил:

— А он что… дедушка-то?

Янка лег на кровельный пластик, положил лицо на согнутые руки. Глухо ответил:

— Он такое сказал… Обнял меня и говорит: «Я это давно чувствовал… Ничего. Скоро я умру, а ты летай, мой ветерок. Пока не порвётся кольцо…»

— Разве оно порвётся? — быстро спросил Гелька.

— Когда? — печально отозвался Янка. — Кто его порвёт?

Раздался скрежет. Это по ребристому пластику съехал на твёрдом заду с гребня крыши Васька. До сих пор он сидел выше всех и не говорил ни слова. Теперь он включил фиолетовые глаза и сказал: