— Неважно, Юля, я не собираюсь вас утомлять… Один только вопрос: вы хотите быть счастливой? Хотите найти ее — свою половинку? — Да, — сказала я, хотя, наверное, правильнее было поблагодарить за кофе (неужели я уже выпила свою чашку? даже не заметила!) и плюшку (которой не попробовала), встать и уйти отсюда подальше, то есть домой, дальше просто некуда, и потом, встречая соседа на лестнице, вжиматься в стену и делать вид, что мы не знакомы. — Все хотят, — кивнул он, улыбаясь, — но никто понятия не имеет, что это означает на самом деле. Наверное, он хотел, чтобы я спросила: «Что же это означает на самом деле?» Я отвела взгляд, мне расхотелось разговаривать, потому что это никого не касается! Меня тоже. Если у человека больше нет второй половинки, что он будет делать еще с одной? Я не слушала, о чем он говорил, думала о своем, а он все это время разговаривал, губы его шевелились, он произносил какие-то слова, которые плохо доходили до моего сознания.

— …И все это не так, понимаете, Юля? Мы ищем себя, только себя и никого больше. Мы себя самих хотим собрать из наших же осколков, разбросанных по всем ветвям мироздания. Понимаете? Нет, — огорченно сказал он, — вы меня даже не слушаете. Вспомнили, как нашли свою половинку и потеряли ее? Уверяю вас, ничего вы не потеряли, потому что он… ну не мог он быть вашей половинкой, никак, ни при каких обстоятельствах! — Откуда вам знать? — возмутилась я, забыв, что не собиралась с ним разговаривать. — Я и не знаю, — улыбнулся он. — Конкретно о вас, Юля, мне ничего не известно… Но я физик, всю жизнь занимался квантовыми системами. Волновые функции — это абстракция, к реальной жизни никакого отношения не имеющая. На самом-то деле… нет, скажу иначе. Вот вы сейчас выпили чашку кофе, посмотрели на булочку и решили для себя: не буду я ее есть, а то поправлюсь… или еще почему-то… есть не стали, отодвинули даже, чтобы избежать соблазна. То есть приняли решение. А могли решить иначе и съесть булочку — она, кстати, очень вкусная… Так вот, квантовая физика, о которой вы так плохо думаете, утверждает, что в природе всегда выполняются все возможные варианты выбора. Это не предположение, как вам может показаться, это установленный факт, еще Эверетт в пятьдесят седьмом… нет, это сложно, не буду. Вы отодвинули блюдце с булочкой, и в тот же момент мироздание разветвилось, и возникла другая ветвь, где вы, та же самая Юля, сидящая передо мной, решили иначе и съели эту булочку, и разговор наш на той ветви пошел, может быть, немного подругому. Понимаете?

— Что-то я читала об этом, — неуверенно сказала я. Не для того, чтобы согласиться, а чтобы прервать хотя бы на минуту поток слов, мне совершенно не интересных. Он хотел сказать о моей… или своей… половинке? При чем здесь кванты, ветви мироздания, булочка эта, которую я не собиралась пробовать, ни в этой реальности и ни в какой другой? — Да, читала, кажется, в журнале «Знание — сила». Будто бы вселенных на самом деле миллионы. Но мы никогда не узнаем, что в них происходит, потому что… Дальше я не помнила. Кажется, в статье говорилось о горизонте событий, заглянуть за который невозможно. Он кивал в ответ на мои слова, подобно китайскому болванчику, и я замолчала, чтобы остановить эти движения.

— Да, — сказал он, — множество вселенных, о которых мы ничего не знаем. Об этом я и думал все годы. Каждый наш выбор… и не только наш… любой! Электрон выбирает траекторию движения — одну из двух, — и мироздание ветвится. Амеба может разделиться на две, а может на три части — и возникают вселенные, в одной из которых амеба разделилась надвое, а в другой — на три. И опять возникают ветви в мироздании… А человек! Вы представляете, Юля, сколько важных и несущественных решений каждый из нас принимает за свою жизнь! Все эти миллиарды вселенных реально существуют, они здесь, в нас самих, потому что наше сознание выбирает, в каком из миров окажется в следующее мгновение, понимаете? — Ага, — сказала я, дотронувшись до тарелочки с плюшкой: может, действительно, съесть и оказаться в такой вселенной, где… Где — что? Все давно прошло, и я не хочу, чтобы вернулось. — Если я сама выбираю себе мир, то почему всегда выбираю неправильно? Почему не самый лучший? — К этому я и подвожу, — сказал он и положил свою ладонь мне на руку. Ладонь была теплая и легкая, я могла скинуть ее, могла сказать ему, что он не должен… Но почему-то я не сумела пошевелить даже пальцем, не захотела; моей руке оказалось уютно в его ладони, будто в пришедшейся впору варежке. — Это физика, понимаете, Юля? Физика, а не психология, как все думают. Наше сознание выбирает мир. А на что мы всегда ориентированы? На поиск нашей второй половинки! На выбор счастья в жизни.

Вот и выбираем. Когда я предложил гипотезу просвета, было столько споров…

— Гипотезу просвета? — повторила я. Странное сочетание. Как формула тени. — Ну да, — сказал он. — Пространство световых квантов, так я его назвал. Потому что там нет ничего, кроме фотонов и иных частиц с нулевой массой покоя. Просвет — двумерное пространство, отделяющее каждую ветвь мироздания от соседней. Один выбор от другого. Иначе все вмиг смешалось бы, и выбор оказался бы попросту невозможен. Как смешиваются жидкости, если между ними нет преграды, так и ветви Многомирья врастали бы одна в другую, не будь разделяющего их пространства… Они все — я имею в виду коллег — и сейчас уверены, что ветви Мультиверса существуют в одном гамильтоновом… Ох, простите, я совсем… Я поднялась, он растерянно замолчал и поднялся тоже; я увидела перед собой его глаза, не растерянные, как ожидала, а совсем наоборот — это был взгляд человека, до такой степени уверенного в своей правоте, что ему было решительно все равно, что о нем думают окружающие, сотрудники, бывшая жена и эта взбалмошная девчонка, не умеющая даже слушать, не говоря уже о том, чтобы понять.

— Извините, Юля, — сказал он, и голос его, неуверенный, ломкий, как сухая солома, так контрастировал со взглядом, что казался принадлежащим другому человеку. — Извините, я… Собственно… Вы хотите быть счастливой, Юля? Я отрицательно помотала головой и сказала:

— Да. — Тогда приходите, я вам расскажу еще… о своей работе. Вы знаете, где я живу? Я уже была у выхода, но обернулась:

— Конечно. Пятый этаж, да?

* * *

В интернете можно найти все, даже если не очень точно знаешь, что искать. Работы в фонде было немного, читателей на абонементе еще меньше, и к вечеру, выключив компьютер, я знала, что Станислав Никонович Савранский тридцать семь лет проработал сначала в ФИАНе, а потом в Институте физических проблем, в последние годы занимался новым направлением в физике, эвереттикой, то есть Многомирьем — по-научному, Мультиверсом. Что-то похожее на параллельные вселенные, о которых я читала в фантастике, но не совсем то же самое. Были отличия, о которых, как я теперь поняла, рассказывал сосед: «Вы принимаете решение, Юля, и мир раздваивается».

Два года назад Савранский опубликовал работу, вызвавшую резкую критику коллег. Я нашла две его публикации и восемнадцать отрицательных отзывов, из которых уяснила, что мой сосед пошел против общего мнения, уже установившегося в ученом сообществе. Подумать только, даже в такой новой науке, как эта эвереттика, уже появились свои школы, свои трения, свои классики и подрыватели устоев. Как у нас в библиотеке, которая только из читального зала могла показаться тихой гаванью с милыми женщинами, лоцманами книжных морей.

В прошлом октябре соседу исполнилось шестьдесят, и его в тот же день отправили на пенсию, прекратив на этом и дискуссию, и научное творчество человека, отдавшего физике всю жизнь.

Домой я возвращалась в восьмом часу, в сумке несла новую, еще не занесенную в каталог книгу Йена Пирса — не для себя, для отца: он любит такую литературу. Шла обычной дорогой и думала о соседе, о том, что человек может жизнь положить на никому, в общем, не нужную работу. Многомирье или многомерие — разницу между этими словами я не уловила. Просвет. Двумерное пространство. Счастье. Вторая половинка…