— Так, говоришь, пробовали китайцы? Дунь в Лун, говоришь? — спрашивал он, перевирая безбожно имя летавшего в небо мудреца. — Умные люди китайцы, мне нянька ихние сказки рассказывала. Как сейчас помню, у них тоже огнедышащие змеи были, только их в Китае драконами называли. Я еще подумал тогда — откуда?

Жидовин закончил свои вычисления.

— Хрустальный купол не повредим? — озабоченно поинтересовался розмысл. — Нет там никакого хрустального купола, — неохотно сказал жидо вин. — Ты на горизонт смотрел? — И не раз, — признался розмысл. — Особенно на закате. — Это без разницы, — поморщился жидовин. — На каком расстоянии от тебя горизонт? — Верст шесть-семь, — прикинул розмысл. — Ну, пройдешь ты эти семь верст, — терпеливо продолжал жидо вин. — А горизонт на каком от тебя расстоянии? — На те же семь верст. — И так всегда, — сказал жидовин. — Сколько бы ты ни шел, горизонт к тебе не приближается. А что из этого следует? — Изгиб! — догадался Серьга. — Правильно, — удивился жидовин и особо уважительным глазом глянул на собеседника. — Означает это, что Земля наша круглая, и свод небес тоже круглый, и находится он в двухстах верстах от землицы. А потому и луну нашу рукотворную мы запустим, и будет она крутиться между хрустальным сводом и землей до тех пор, пока сама силу полета не потеряет. — А что тогда? — Тогда она просто упадет на землю. Может, пришибет кого-нито при падении. Другого греха не вижу! — Скажешь тоже, — недоверчиво промолвил розмысл. — Сказал бы, мол, квадратная, я бы поверил. Но круглая! Он попытался представить круглую Землю и не смог. С детства учи ли — плоская она, как поднос, лежит на трех китах, а сверху хрустальным куполом накрыта. А киты в Первичном океане плещутся. Хотя, если вдуматься, океан тоже на чем-то плескаться должен.

— Слушай, — попытался он найти трещинку в сказанном жидовином. — А как же люди? — Какие? — Те, которые внизу на шаре стоят. Они же падать должны или на головах ходить.

— Глупости, — сказал жидовин и брыли свои недовольно развесил. — В центре Земли есть шар железный, все к себе притягивает, оттого повсюду все нормально ходят, свой постоянный вес имеют. Умно он говорил! Вот таких в иных землях на кострах и жгут за дерзостные и богопротивные речи! Некоторым для таких безумных речей обязательно надо болотные поганки жрать, чтобы разум помутился и невозможное видел, а жидовину и грибков не требовалось — с рождения безумным, наверное, был.

— Значит, можно пускать медную луну в небеса? — переспросил розмысл. — Не можно, а нужно, — сказал жидовин. — Наука от сего запуска много новых знаний поимеет.

6

Кому на Руси жить вольготно и хорошо?

Вот, говорят, скомороху хорошо живется, оттого он пляшет и на дудах дудит день-деньской. Нет, братцы мои, может, скоморох иной раз и пьет медпиво да брагу пенную, но живется ему несладко. Потому и пляшет, потому и поет, потому и на дуде день-деньской играет. А не станет он этого делать, кто же из людей скажет, что он скоморох? Кто хоть полугрошик заплатит? Людская память забывчива — сегодня в ладоши хлопают, завтра в упор не видят. Вот и приходится скомороху изгаляться, скандалы разные в обществе закатывать, а все ради одного — надо ему, чтобы помнили. Нет, плохо на белом свете живется скомороху, вся жизнь его на людской ладони, открыта каждому жадному взгляду, покоя ни за какие деньги не купишь.

И князю плохо живется.

Все ему кажется, что извести его хотят или власти лишить. Если суп соленый, то не травленный ли? Если брага горчит, не сок ли цикуты в нее добавлен? Если близкие тебе улыбаются, уж не собрались ли они тебя заколоть в полуденный сон после обильной трапезы? Так и следи, о чем воеводы говорят, уж не мятеж ли сговариваются учинить? Нет, не хорошо живется князю! Ближних своих опасайся, бояр за пищик держи, воевод рыком повелительным по стойке «смирно» ставь, а ночью проснешься, шум голосов услышишь, и потом тебя обольет — что там, не мятеж ли?

И боярам плохо живется. Плохо боярину введенному — сегодня сам судишь, а завтра тебя самого кто-то судить горазд: за мзду, за приговоры неправедные, да просто за то, что князю на глаза при его плохом настроении попался. Плохо боярину путному — сегодня тебя на кормление поставили, с городов да деревенек доходы назначили, а завтра всего нажитого лишат. Как тут в бессоннице иной раз не кряхтеть, пуховую подушку под собой не ломать? Еще хуже боярину ближнему, которого за близость к княжьему телу еще комнатным называют. Тут уж любой косой взгляд, каждое лыко в строку поставят! Редко кто из ближних бояр доживает до седин. Чаще всего его раньше подручные князя за пельки берут да на плаху тянут.

Еще хуже живется воеводам. Обязанностей у них много, но главная задача — охранять государство от врагов внешних и внутренних. А каждый враг, как известно, твоей смерти алчет. И князь косо глядит: комплотиста в тебе подозревает. Да и солдаты, к которым ты с отеческой строгостью относишься, зуботычины ради их собственного блага раздаешь, тоже горазды при случае жизни тебя лишить коварным уда ром в спину. Нет, воеводой быть нехорошо, хоть и живешь на всем готовом, и жалованье получаешь, и ходишь в бахтереце из серебряных блях, нашитых на полукафтанье хорошего сукна.

Плохо земледельцу — днями кружишься то в поле, то на скотном дворе, но Господь твоих стараний не замечает — то ящур на скотину нашлет, то градом огурцы с помидорами в огороде выбьет, а коли совсем не в духе — засуху на поле нашлет, безо ржи с пшеницей оставит. А десятину отдай, а налог заплати… Плохо крестьянину.

Еще хуже ремесленнику — ремесломто владеешь одним, но никто не знает, будет ли спрос в завтрашнем дне на твою работу. А иной раз куешь мечи, а надобно орало, возьмешься за орала, глядь, надобно уже ковать мечи. Трудна и неблагодарна работа ремесленника.

Получается, нет на свете счастливых людей, кроме детей малых. Смотришь иной раз, как ботвенки или ботвята около дома резвятся, душа радуется за счастье малых сих. Впрочем, и тут не без сомнений — ребенку провиниться, как собаке с цепи сорваться. Только что играл и счастием светился, на миг отвлечешься, а со двора уже крик обиженный — порют детишек за разные и постоянные провинности по семи раз на дню.

Вот и задумаешься, есть ли оно, счастье, вообще или миг этот на столько краток, что ему и порадоваться не успеваешь.