– Сегодня.

– Я уверена, твои друзья найдут способ забрать тебя к себе, когда там пообвыкнут. Правда ведь? – вставила мама.

Они закивали, даже слишком согласно. Я чувствовал себя, как последняя собака в Обществе защиты животных от жестокости.

– Не будь таким мрачным букой, дружок! И вообще… – Мама подумала, что бы еще сказать хорошего. – Научись находить радость в мелких событиях жизни. Смотри, какую большую яму ты выкопал!

Кейтлин пошла к крану ополоснуть руки.

– Итан, поговорим об этом вечером. А пока нам с Бри пора на косметические процедуры.

Парни тоже засобирались.

– Сегодня день новой обуви. Из Аргентины привозят «адидас» ограниченного тиража. Это от нас не зависит, Итан – нам пора. Извини, друг!

И снова мы с мамой остались вдвоем.

– Сынуля, не дуйся! А то у тебя появляется второй подбородок.

– Мама, ради всего святого, почему ты не можешь нарушить этот дурацкий договор и рассказать мне, что…

Мои слова прервал сиропный душок разлагающегося мяса.

– Мама, кажется, мы нашли Тима.

– Я пошла за фибризом.

Через четверть часа и две бутылки фибриза мы соскребли достаточно земли, чтобы показались несколько квадратных дюймов ковра из папиной комнаты.

– Итан, надо просто дернуть за ковер, и все. Проще не бывает.

– Мама, ковер от одного дерганья не поднимется. Надо браться за туловище.

– К чему ты это?

– Мама! Мне это делать, не тебе.

– Ты прав – зато ты не был в него влюблен.

Я потыкал ковер тупым концом лопаты. Мама спросила зачем.

– Не знаю. Наверное, определить, хрустик там или тянучка.

– Скорее второе, дорогой. Кости разлагаются очень долго. Те кости от бифштекса, которые я зарыла среди азалий для подкормки кальцием еще в восьмидесятых, до сих пор твердые как кварц.

Я посмотрел внимательнее.

– Он не раздулся, а? Вроде не похоже, землей придавило.

– Знаешь, Итан, если думать о Тиме как о школьном научном проекте, может, дело пойдет быстрее. По-моему, мы слишком крутим носом.

Мамина сумочка пукнула.

– Извини, дорогой, это сотовый. – Она порылась в сумочке, проверила номер. – Вьетнамский торговец удобрениями. Мне придется ответить.

Я еще раз ткнул лопатой в кокон Тима. Вдруг среди ясного неба грянул адский вопль в стиле манги:

Ye shen! Shenme shi ni, eren zhu mei dao wo xinai de shu jue?

(О боги! Что вы, нечестивые свиньи, сделали с моим возлюбленным древесным папоротником?)

Конечно, это был Кам. А с ним – невысокая энергичная дамочка в блондинистом парике, белых сапогах из сексшопа, огромных солнечных очках и белой кожаной куртке с кисточками. Несколько лет назад я видел в Лас-Вегасе проститутку точно в таком прикиде. Она покупала двадцать четыре коробки «судафеда».

– свобода?! – воскликнул я.

– свобода?! – пискнула мама.

– Привет, Кэрол! Привет, Пенис!

Первый взрыв ярости прошел, и Кам начал изъясняться понятнее.

– Что вы сотворили с моим дорогим папоротником?

Мать, под впечатлением от нового имиджа свободы, отнеслась к злости Кама приблизительно так же, как воспитательница детского сада – к завыванию малыша.

– Ну, Кам, перестань сердиться! Я все тебе объясню.

– Советую сделать это поскорее!

– свобода, я думала, ты сегодня выступаешь в Сиэтле!

– Собиралась, но мне позвонил Кам.

– Кэрол! Почему ты выкопала мой папоротник?!

– Кам, остынь! Я куплю тебе новый.

– Зачем ты раскопала мой двор?!

Мы с мамой переглянулись. Я не хотел брать рассказ на себя.

– Кам… – начала мать. – В прошлом году у меня был роман с одним байкером. Ну, и кое-какие дела, по мелочи. Потом он отказался мне платить, ну и, слово за слово, его случайно убило током, и я его здесь закопала. И только что вспомнила, что у него в кармане остался ключ от банковского сейфа, который мне очень нужен.

Наступило молчание.

– Почему ты не сказала? – спросил Кам. – Я бы пригласил кого-нибудь из моих, гм, друзей-путешественников. Они бы выкопали все за десять минут!

Кам и свобода перешли на другую сторону дыры. Мама сказала:

– свобода,тебя почти не узнать!

свобода (страшно сказать) зарумянилась и хихикнула. Ужасное зрелище.

– Кам сказал, если я хочу быть настоящим радикалом, нет смысла скрывать свою буржуазную инерцию под туманом мертвых и архаичных диалогов двадцатого века.