Зинка отпросилась на работе и помчалась за ним в далекий кубанский город. Она свалилась родителям Ивана, как снег на голову. Московские ли подарки приезжей, жалость ли к ней из-за «интересного» положения, трезвый ли расчет, что та работает на «хлебном» месте, откуда и им кое-что перепасть может?.. А может, и понимание того, что сыну за тридцать и пора определиться, сделали родителей Ивана Зинкиными союзниками. Оказавшись между молотом и наковальней, Иван за две недели сдался. Они наскоро поженились и в часть вернулись супругами.

Зинка торжествовала и была уверена, что теперь все ее мечты сбудутся непременно! По ее понятиям, женой она была первостатейной: работала как пчела, все в дом тащила (вскоре полученный под прибавление семейства небольшой финский домик был забит нужными и не очень вещами, мебелью, посудой, коробками с консервами), а чтобы удержать мужа дома сама ставила на стол бутылку. Но Иван тем не менее на счастливого супруга не походил: даже внешне с лица спал, и хоть вечера проводил дома, все больше молчал и тихо напивался. Потом долго отсыпался на раскладушке, накрывшись с головой шинелью.

Деревенские бабы шушукались:

– Ну, точно приворот! И что себе думала: ведь мужская сила у них уходит?

Но Зинка посмеивалась:

– Завидуют!

Это потом латиноамериканское «мыло» научило женщин всевозможным уловкам и изощрениям в обольщении и одурачивании мужчин, а в далекие 60-е Зинка тоже оказалась не лыком шита: организовала себе «выкидыш» с купленной справкой и освобождением на три дня от работы.

Худо-бедно они прожили четыре года, и когда Зинка уже совсем отчаялась забеременеть, считая это божьим наказанием за вранье, неожиданно почувствовала симптомы, которые знала наизусть, потому как несколько раз их добросовестно симулировала. Она родила симпатичную девочку, которую в честь покойной матери назвала Леночкой. Но и это не сделало их семьей. Иван все чаще уходил в глубокие запои, и Зина махнула рукой – пусть, ведь дома сидит, не дерется и не скандалит. Она тоже частенько прикладывалась к бутылке, стремясь залить растущее внутри чувство тоски, обиды и одиночества. Но ей это не помогало: градусы рвались наружу пьяным буйством, злостью на всех, желанием немедленно поквитаться за свою не сложившуюся жизнь.

Леночка старалась в такие минуты подальше спрятаться от тяжелой руки матери, всегда искавшей повод, чтобы отшлепать девочку. Наутро Зинка раскаивалась, слезно просила у дочери прощение. Опасаясь буйного характера хозяйки, к ним в дом никто не ходил, да и в гости не приглашал. А после того как Зинка несколько раз устроила пьяные скандалы на полковых вечерах, замполит недвусмысленно запретил Ивану с женой посещать общественные праздничные мероприятия. Так они оказались в городке изгоями.

Зинка не могла простить такого пренебрежения к собственной персоне, и стала вести «военные действия»: на глазах у женщин, простаивающих часами в очередях, чтобы получить по талонам мясо и молоко, заставляла мужа вываливать в мусорные баки у дома скисшие бидоны сливок и сметаны, сваливать ящики сгнивших овощей и фруктов… Но добилась лишь того, что даже самые «лояльные» перестали с ней здороваться, и неожиданно для себя «загремела» в больницу с тяжелейшей гипертонией.

Иван застопорился на чине капитана, да с этим и ушел на пенсию. Он смотрел на мир мутными глазами, никогда не улыбался и в свои 50 с небольшим выглядел глубоким стариком. Зинка, растратившая здоровье на работе, в пьянстве и в безуспешных попытках самоутверждения, сникла и смотрелась бабушкой рядом с собственной дочерью.

Пить ей категорически запретили, и она с этим справилась на удивление легко, наверное потому, что после больницы как-то успокоилась, смирилась с жизнью и перестала с ней воевать. С Иваном было сложнее. Она таскала мужа по докторам, экстрасенсам и разным шарлатанам в надежде найти способ, чтоб отвратить его от пьянства. Купила ему дефицитного «жигуля», и Иван, обрадовавшись, часами возился в гараже с красивой игрушкой и почти забросил бутылку.

Как-то они ехали в Москву на своей синей «девятке», Иван вдруг побледнел, схватился за сердце, задвигал губами, пытаясь вдохнуть воздух, и повалился головой на руль. Зинка испугалась, кое-как затормозила, завернула машину на обочину и осторожно положила мужа на сидение. Она чувствовала себя беспомощной, и обратиться за помощью было не к кому: утренняя дорога как на грех была пустынной. Она тормошила мужа, но он был неподвижен. Тогда, испугавшись до замирания сердца, Зинка заорала дурным голосом. Иван открыл глаза, посмотрел на нее прояснившимся, пронзительным взглядом и сказал тихо, с придыханием:

– Ты украла мою жизнь…

Зинка дернулась, как от удара, и двумя руками зажала рот, давя рвущийся наружу крик.

Он с трудом вдохнул воздух и непослушными синеющими губами чуть слышно добавил:

– Я… я тебя прощаю: ты и себя наказала.

Иван захрипел, дернулся всем телом и затих. Лицо его стало спокойным, умиротворенным, морщины разгладились. Зинка сползла на землю и зарыдала горько и безутешно, оплакивая его и свою непутевые жизни.

Если хоть одна из читательниц задумается над этим и не побежит к очередной «ясновидящей», «потомственной колдунье» и пр. с требованием: «Хочу! Приворожи! Сделай по-моему!», – я буду счастлива, и буду считать, что эта книга написана не зря.

Сегодня столько информации про магию – реальную и придуманную!.. Многие стали всего бояться: и это магия, и это – просто магиофобия какая-то.

Приходят и сразу свой «диагноз» озвучивают: «У меня – порча», «У меня – сглаз», «У меня – венец безбрачия и родовое проклятие»…

Я смотрю: иногда кроме пустых страхов и нет нечего, иногда – все не так страшно, как человеку кажется, а иногда – но это, поверьте, бывает не так уж часто – и вправду магическое вмешательство, которое идет из прошлого и коверкает судьбы не одного поколения.