NZ /набор землянина/

Аннотация

Знаете, как мало человеку надо для жизни в универсуме? Нет, наверное. Ну так вот, о том и история…

Предисловие Книга была выслана в качестве подарка львиному голосу сказок и фэнтэзи, Льву Булдакову в день рождения . Автор и редактор (ну да, ведь мысли-то Симины, а я только записала, находясь на Земле) благодарны всем, кто помогал им в работе: — умеющему ходить направо и налево с песнями и сказками морфу Гаву (на Земле пребывает под агентурной кличкой Ероха), поэтический образ этого ученого кота вы видите на обложке рядом с поэтически образом редактора (сами понимаете, поэтический — он не портретый, ага?); — умеющему выправлять бессчетные опечатки и не бросать компьютерную мышь направо и налево папе редактора, который вычистил эту книгу, как пыры — Гнилой мешок; — Юрию Стукалову, одному из самых общительных и заинтересованных читателей книги на СИ. Сима с самого начала была идеей немного бредовой, но уж точно — светлой. Сима человек нерядовой, неформатный. Кто-то скажет, что Сима неумна. Но, во-первых, граждане, иди в сад. Во-вторых, побродив там, попробуйте дать определение ума. Если вы запросто справляетесь, используя Википедию… то выключите компьютер и попробуйте еще раз, родной головой. Империя вон не попробовала. И знаете, во что ей это обошлось? То-то же. Если всё же до (или после) прочтения вам важно понять, о чем эта книга… Отвечаем вдвоём с Симой: всё очень просто. Вы знаете, что необходимо землянину для жизни? Говорите, миллионов сто, вилла и яхта? Хм… ух и умные вы, даже без Википедии. Ага: вертолет небесного цвета со встроенным волшебником, кино и мороженное? Тоже версия. НЗ, который обозначила Сима, гораздо компактнее. Ей нравится путешествовать налегке. Хотите — присоединяйтесь. Если вы захотите стимулировать мозговую активность Симы, учтите: и она, и её земной редактор очень, очень любят пастилу. Еще они любят считать гостей (это развивает их математические таланты). Чтобы помочь в том и другом, не обременяя ни издательство, ни прочих умных посредников, есть волшебный номер, единый для универсума, где уже подключен Яндекс: 410011720724974. История первая Во имя квиппы Оптимист знает золотое правило: бывает и хуже. То есть, ну, по-простому если, ты еще не на дне, ты в процессе движения. А движение — жизнь. Что тут возразишь? Моя жизнь сплошное движение, причем сейчас ускоряется оно конкретно. Аж в ушах свистит… Дзынь! Не знаю, за что мама любила эту бегонию. Некоторые родители нежно заботятся о своих дачах с картошечкой, другие раскармливают собак. Но наш случай особенный. Уезжая в солнечную Грецию, мама рыдала из-за бегонии. Вопреки такой душевной драме, она смирила боль… и предпочла цветку — грека, в него вцепилась, ему отдала сердце, чемодан и паспорт. А бегонии только помахала прощально, окропила её слезками и строго велела нам с братом впредь поливать сиротку отстоявшейся водой. — Это мамина бегония, — пояснила я оккупантке. Изучила труп растения и мысленно занесла в протокол: «Падение с высоты роста, повлекшее смерть по неосторожности». — Была. Хрен докажешь умысел. Записи с камер наблюдения нет, у нас вообще дома нет даже фотоаппарата, разве — в телефоне брата. Далее: свидетелей нет. Оккупантка заявит при опросе, что отсутствовала. Убедительно, из магазина её можно выманить только звонком от родственников. Многочисленных, как морщинки у глаз, ага. Мои показания будут признаны ничтожными, поскольку я пристрастна и, вдобавок, первая подозреваемая в списке, состоящем из одного пункта. Я искренне уважаю все нации и народности, но с некоторых пор, а именно со второй среды прошлого месяца, отдельно рассматриваю лиц армянской диаспоры. Вернее, одну жирную харю, которая въехала в нашу с братом «двушку» на правах его жены. Не совсем молодой, но внезапно и безмозгло любимой. Я окинула взглядом крепко сваренный смугловатый холодец щек новобрачной, сопящей на мертвую бегонию, как бойцовый пес — на поверженного противника. Говорят, не судите по внешности, у людей немало скрытых достоинств. Вообще-то, я и с этим согласна. Шлепнуть бы без суда… Только полицейский из меня не получился. Если ваш начальник перед аттестацией спросит вас, предусмотрено ли уставом ношение бюста четвертого размера, не стоит применять к нему меры физического воздействия. Ну — если не понятно, о чем я, то это просто. Он применил к бюсту, я к морде. Аттестацию прошел только начальник. Значит, к мордам — нельзя. Проверено практикой. — Сама ур а нила, да? — намеренно уродуя слова, пробасила новобрачная и пнула труп бегонии. — Еще при жизни я ревновала её к маме, — дала я ложные показания. Задумалась: а ложные ли? Хотя… Не к греку же ревновать. У него там кризис, мама вон не звонит уже год. Ничего, новая радость нашей семьи свалится на маму и без звонка. Медовый месяц не состоится без восьмидесяти килограммов дегтя, вот как это называется. Грека жалко. Так что к нему я точно не ревную. Теперь. Сходив за веником, я смела грунт в совок, поместила вместе с жертвой оккупации в газету и затем в полиэтиленовый гроб, он же мусорный пакет. Если разобраться, армянка кое в чем права. Бегония претерпела немало зверств. Брат стряхивал пепел в горшок, я забывала поливать, из форточки дуло… пусть покоится с миром. Оккупантка, вроде бы невзначай, двинула окороками и переместила стул на мою половину кухни. И, хотя математика утверждает равность половин, моя в территориальном смысле составляет примерно два квадратных метра, а новой семье достался утроенный кус. Люблю ли я брата, чтобы и это ему простить? Увы, не в метрах дело, не в них одних. Эта рыже-хновая стерва протирает лишь свою половину зеркала в ванной. Выносит свой мусор. Не моет полы — я же хожу по ним! И так далее. Очень далеко так, и все далее и далее, и никогда не предвидится перемен к лучшему. За минувшие недели я усвоила, что падение оптимиста на дно может быть процессом конечным. Когда я достигну дна, будет большой шмяк. То есть я все же врежу еще по одной морде. И опять не пройду какую-нибудь аттестацию… Блин. — Обед, — позвала я несбыточное. — Иди на работу, да? — сразу посоветовала добрая женщина, надеясь мирно завладеть всеми квадратными метрами хотя бы часов на десять. Неделю назад я ткнула пальцем в газету. Попала в объявление «требуются водители». Ну и вот. Мне есть, куда пойти, хотя бы сегодня. — Пока, лярва, — ласково попрощалась я. Грохнула дверью, чтобы заглушить визг. Как это соседи еще живы? Говорят, инфразвук убивает даже лошадь, выжившую после всасывания капли никотина. У меня шикарная рабочая машина, кликуха — Апельсинчик. Это ржавый китаец, такой старый и малоценный, что я могу ездить домой и смело бросать оранжевый хлам у обочины. В салоне навязчиво пахнет пиццей. Если по дороге на работу мне везет, на обочине находится болтливый пассажир с насморком, готовый как бы забыть в салоне пару сотен. Вообще я не настаиваю на расплате. Но люди у нас душевные и сами все понимают. Мы ж в одном городе обминаемся об эту хренову жизнь. Апельсинчик закашлялся и приобрел паркинсон с первого поворота ключа. Я даже постучала по панели. Он сегодня заводится без боя? Ай-вэй… Увы, гнать беду дробью по китайскому пластику — туфта. Но я твердо усвоила на опыте всех старых машин, контактировавших со мной: если не гадят сейчас, большой облом скоро встанет из-за горизонта в полный рост. Телефон замяукал. — Серафима, ты мне не сестра, — прошипел в трубку младшенький. — Неужто мама раскололась? — Сима… это подло. Счастье брата тебе что, поперек горла? Ты вообще не в себе, а последний год на людей бросаешься. Ты… — Сима — еврейское имя, — сообщила я сведения, полученные вчера на работе, ведь интернет дает нам знания, чтобы доставать ближних по полной. — Означает «услышанная богами». Въехал? — Я требую, чтобы ты немедленно извинилась. Внутри тебе невыносимо стыдно, я знаю. Я вешаю трубку, а ты звонишь ей и делаешь себе же лучше. Ты в душе тонкий, ранимый и интеллигентный человек… была. — Что сдохло, то сдохло. Хана, поздно реанимировать труп моей совести. Итак, если я Сима, то почему боги не слышат меня? Сбой связи? Алло! Эй, наверху! Брат приволок в дом чудовище! Мне негде жить, не с кем поговорить и даже тихо повеситься в туалете мне нельзя, эта дрянь стырила веревку. Она все тырит и прячет. Вчера она врезала в дверь своей комнаты замок и вообразила, что это сундук для хлама, а не часть квартиры. Ну ладно, моя стыренная верёвка. Утром сгинули санки с лестничной клетки этажом выше. А ты знаешь, чьи они. Я не буду вас отмазывать. — Какие санки? — брат сбавил тон и напрягся. — Извиняйся давай, нечего гнать пургу и тупо переводить стрелки. Может, ты их затащила куда на свалку, чтобы… Он сдулся и притих. Все наше детство санки тырил он. И, если что, успевал улизнуть, многозначительно покосившись на сестру. Девочек не бьют, да? Особенно если у них в портфеле молоток. И он еще ноет про мою интеллигентность. Может, и было что лет до десяти. Я ж музыку любила. Только на вторую скрипку маминой зарплаты не хватило, а первую казнили у меня на глазах, образцово-показательно. — Да, пошел ты, — примирительно попрощалась я, быстренько закругляя ссору. — Пока. На обочине нелепой мельницей крутился такой чудной тип, что я затормозила раньше, чем идентифицировала его намерение стать пассажиром. Ей-ей, мне почудилось, что у него глаза светятся и в ногах лишний сустав. Он крутился и крутился, держа руки на манер пугала — в стороны. От него заранее отодвигались мирные горожане, тусовщики ближней остановки автобуса. Куртка у этого типа была серебристая, дутая. Джинсы обтягивали мосластые ноги так, что косточки коленей можно рассмотреть в подробностях. Про обувь молчу, такие луноходы вроде вымерли еще в моем детстве. Ну, и шапка красная, вязаная, с крупным узором стилизованных северных оленей и убойным помпоном. А на вид дяде предпенсионно так, ага… Досрочно впал в маразм? Апельсинчик дернулся и затих. В его случае отсутствие паркинсона — верный признак клинической смерти. Вчера мне на работе прозрачно намекнули про свечи и высоковольтные провода. Я им ответно закинула удочку про аванс. Ну, в общем, разошлись при своем, насухо. То есть мне очень нужен пассажир, способный уронить в бардачок хотя бы две-три сотни. Пришлось дотянуться до «мясорубки» и бодро опустить пассажирское стекло, пока маразматик не очухался и не принюхался к концентрату бензо-пиццы. — До конечной метро подброшу ха-арошего человека, — намекнула я. Он сразу всунулся в окно. Блин, смотрит на меня, как сканер на штрих-код, и молчит сосредоточенно, со смыслом. Сумка у него — кожа, и брендованная. Запах одеколона не с распродажи, а конкретная Франция. Странный тип. — Хочу войти весь, — ровно выговаривая слова, прогудел маразматик. Или полный псих? — Весь сюда, имею разговор. — Из нашей глуши до метро без трепа и не добраться, дорога сонная, — осторожно согласилась я, обдумывая вероятность проблем с психом. Дядя что-то скалькулировал, высунулся наружу. Я толкнула дверь, он сразу сложился, компактно и не вполне естественно, глаз не понял движения. Но дядька уже устроился в кресле. Долго смотрел вперед и не двигался. Потом сообразил-таки закрыть дверь, причем сделал это с отчетливым недоумением. — Не автомат? — Механика, — согласилась я. — Если стоять там и слушать, — бодро размечтался дядя, — буду платить сто рублей за один минут. Есть разговор. — Длинный? Мне до работы — час с небольшим. Недалеко, даже утром. Сегодня смена вторая, пробок особых нет: все уже доехали или еще не выехали. Запас на психа и его треп у меня — минут… то есть сразу переводим: две тысячи рублей. Это без напряга. Место людное, убивать меня тут не станут. Хотя зачем это кому-то вообще надо? Разве что братова армянка наняла киллера. Нет, вряд ли, она сперва опробует харчо с дешевым стрихнином или там крысидом. А еще с приправами, я и так от газовых атак каждый вечер убегаю на улицу. Называю это тягой к спорту. Блин, каждый раз молюсь, чтобы гантеля под руку не попалась на обратном пути. Но пока что вечерние беды не важны и далеки. Бережно поворачиваем ключ. Я Сима, боги, алло! Я на проводе, прошу зажигание и сто метров тяги до парковки. Я вам свечку за это поставлю. Может, даже «бошевскую». Апельсинчик завелся и доехал. Я икнула. Уж не убьют ли меня к ночи? Ни одна машина не слушалась меня в этой жизни, если дело денежно важное. Я добыла телефон, повозилась и установила секундомер. То есть рублемер, в нашем случае. Копеечки закапали в тишине, пока псих не сообразил, что его разводят по-лошиному. — Вы есть нужный объект, — бодро начал он, нагнувшись к двери и рассматривая, как музейный экспонат, ручной стеклоподъемник типа «мясорубка». — Семьи нет. Долгов нет. Судимости нет. Здоровье в порядке. Активность высокая. Склонность к насилию под замком. — Ха… простите. — Гибкий ум, — он не выдержал соблазна и принялся крутить ручку туда-сюда, опуская и поднимая стекло. — Предрассудков мало. Требований мало. Широкий взгляд. Очень хорошо. Очень годно. Рост средний, дыхание поверхностное до слабого. Ручка наконец сказала «хряп», чего я и ждала с немалым интересом, затаив дыхание. Часть «мясорубки» осталась в руке психа, он немного посидел в прострации, наблюдая излом пластика. Покосился на меня, судорожно ощупал карманы и сунул мне сто долларов. — Нет возражений? — Да забирайте, — улыбнулась я, широким жестом отнимая у него ценный обломок и запихивая ему же в карман. — Продано. — Есть для вас работа, — сообщил он. Похоже, перешел к главному, залаял внятно, короткими фразами. — Контракт базовый версия три, упрощенная. Срок обязательной службы без права расторжения со стороны контрактуемого — семь лет в пересчете на локальное время. Срок обязательного продления при отсутствии строгих нареканий со стороны контрактатора — еще семь лет, учитывается мнение руководства габа-порта. Условия: полное обеспечение жизнедеятельности. Право на прием двух гостей одновременно. Служебный транспорт со встроенным проводителем. Статус на время службы, его локально следует понимать, как гражданство, приравнивается к «габ», ранг бер. С особыми полномочиями в сфере полномочий. Последний словестный выкрутас меня сразил. Я даже не сразу сообразила, что не могу внятно разобрать первую букву в так называемом статусе. Если псих картавит, то его предложение выглядит наивнейшей ловушкой. Мы не г’абы, г‘абы не мы — надолго ли? — Габ, Георгий, — уточнила я. — А то послышалось не очень хорошее. — Свобода перемещения в пределах белкового простора универсума, — возмутился пассажир, по его лицу прошла дикая волна — будто кожу приподняло. — Неограниченность прав, служащие габов статусно выше любых пассажиров, гостей и прочих посетителей. Право прямой коммуникации с габариусом сектора, при наличии обоснованной причины. Оплата, — тут он порылся в карманах и важно показал смятые в кулаке деньги. — Один килограмм ценимого у вас металла, наименование «аурум», за один локальный год исполнения контракта. Нарекания могут снизить вес вполовину, поощрения не предусмотрены за исключением исключительных случаев. Меня опять пробило на смех. Он обожал туманить людям мозг, эти полномочия в рамках полномочий и исключения исключительных — ну сразу виден жлоб-начальник. Крыса канцелярская сумчатая. Денежками трясет перед носом, но уберет их в карман и не поделится. Знаю я таких. И тут до меня наконец дошло про «аурум» в килограмм-годах. Нет, сундука с сокровищами я не углядела и бриллиантового дыма тоже. А вот отдельную «однушку» в экологически чистом пригороде, где не воняет харчо и скандалами… Пассажир все понял, не такой он и шиза. Изобразил губами улыбку типа капкан — и кивнул. Значительно, без спешки. Взял из моей вялой ладони телефон, изучил цифры и остановил отсчет секунд. — Это вопрос чести, — пафосно воззвал псих, потрясая деньгами. — Во имя квиппы я тут трачу драгоценное время свое. Ибо квиппа есть средоточение смысла жизни всякого достойного из моей расы. Оговорю особо, интересы наши не контактируют с вашей расой прямо или косвенно, нет ущерба чести в контракте. Убрав приманку в американских рублях, пассажир еще раз изучил показания секундомера. Достал приличное портмоне с отечественными дензнаками и отсчитал тысячу сто. Бережно положил в бардачок и прижал мобильным. — Ответ немедленно. Имею рвение закрыть отбор в течение семи часов по локальному времени, имею в запасе девять персон в статусе «приемлемо», — без выражения сообщил мой наниматель. — Аурум… у нас по цене лома принимают. — Несущественное замечание. Можно иметь счет в банке, ячею в хранилище. Можно оформить на любую страну, сделать эквивалент, — поморщился он, намекая на мою тупость. — Швейцария. Меня консультировали, так удобно. Мы очень надежная структура. В локальном понимании мы госслужащие. Статус габ, даже если вы не получите повышение от габбера до хотя бы габла — это полный социальный пакет и сопровождение на отдых с привилегиями. — Габла… Названьица у вас, — поморщилась я. — Небось, и габно имеется. — Время для ответа истекает. — Да. — Да — и все? — удивился он. Ну, как ему объяснить, что сегодня вечером я эту новобрачную не убью, а вот к весне дозрею до первой судимости. Что брата я в целом не обожаю, но терять последнего члена семьи из-за того, что впал в любовный ступор и лапает вонючий целлюлитный холодец днем и ночью? Что я вообще, глобально, оптимист на грани срыва, потому что хороших людей в мире много, а мне попадаются сплошь исключения из означенного приятного правила. Причем такие — ну, полные выродки, блин. Мой наниматель еще немного поизучал сломанный стеклоподъемник. Похлопал глазами, будто фотографируя рычаг переключения передач и приборную панель. Потер ладонью пластик руля. Наконец, горестно скривился, отказывая себе в дальнейшем содержательном безделье. — Контракт рассмотрен двусторонне. Прошу протянуть руку ко мне. Отбываем к месту несения службы. Я протянула и именно теперь сообразила, что понятия не имею, на что подписалась — хотя я пока не чиркнула нигде ни слова, ни крестика-нолика. Может, я самозачислилась в шпионы? Судя по оплате, я теперь Сима Бонд. И мне срочно полагается принять водки с мартини. Или без мартини. По голове садануло так, что и без водки я ощутила все прелести глубокого похмелья. Свет погас. Тошнота включилась. Головокружение завелось с пол-пинка. Слух переколбасило особенно грубо. В гулком отдалении гнусавились сами собой распоряжения, я вроде их и не понимала, но исполняла. Вдыхала, выдыхала, шагала, стояла. Или лежала? Пьяным в помощь тяготение. Я была беспомощна. — Раз-раз, проверка усвоения базиса, — сообщил в ухо смутно знакомый голос. — Габбер, доложите ваше состояние. — Хреновое. — Впредь требую указывать допустимые ответы: годен к службе или не годен, — укорил голос. — Итак, ваш статус вшит в ДНК, так понятно для вашего локального уровня знаний. Ваш сектор в габ-порту, именуемом Уги, имеет номер семь, переключение на десятичную систему счета — красный канал. Ваша форма на вас. Свод нерушимых законов, он же памятка посетителя габ-порта, в нагрудном кармане. Ваш транспорт в служебном секторе габ-отстойника. Причал семь. Вообще-то я в детстве верила, что семь — счастливое число, но теперь начала сомневаться. «Отстойником» счастье не назовут даже в… полном габе. Похмелье слегка подрассосалось, удалось разлепить глаза и поверить: тяготение постепенно принимает тело и ориентирует его, то есть меня, в пространстве. Мама, и почему я не приняла предложение того старого мухомора, друга твоего замшелого грека? Он вполне умильно сопел на мой четвертый размер бюста… Я стою на тонкой пластине невесть чего. Со всех сторон — темно и тихо, как и должно быть в космосе, наверное. Точно не знаю, прежде мне хватало ума оставаться достаточно близко от дома. Никаких намеков на Медведиц, больших и малых, в звездном беспорядке не наблюдается. Зато совсем рядом топчется двухметровое нечто, помесь богомола с буддийским монахом. Желтые одежды с красным — ну, сами понимаете. И отпадный веревочный поясок. Богомолец — я сразу его обозвала мысленно именно так — сопит и сдирает с себя по моде Фантомаса маску, лишаясь остатков человекоподобия. Улыбается мне во все жвалы. — Я ваш габариус, — важно клокочет и скрипит он, ни на миг не по-русски, но до изумления внятно. — Требую впредь именовать «высокий носитель Чаппа». — Чаппи, — кивнула я, с трудом подавляя желание сесть, а лучше лечь и вцепиться в пластину. Пока не унесло меня в этот их универсум. — Высокий. — Вот, — он поднял длинный острый палец и покачал когтем. — Габбер, идите и служите. Уточняю: у вас нет права на досрочное расторжение контракта, он же упрощенный. Довольный собой богомолец завибрировал всем телом, хитиново заскрипел смехом. Развернул меня на месте — и часть тьмы разошлась по невидимому шву, распахнула двустворчатый портал в нормальное пространство. Аэропорт, габ-порт, как ни назови, а всяко выйдет куда уютнее, чем черный универсум за спиной. Не знаю, почему Чаппа не назвал всю безумную прорву пустоты космосом. Может, путает земные наречия? Но я уже привыкла и тоже так понимаю слово. — Высокий Чаппа, — обернулась я, пока он не сгинул. — Почему я? Женщина, не спецназ и не академия наук. Ну, все такое, что по высшему разряду мозгов или реакций… — Еще не забывай «носитель», важно! Почему ты? Во имя квиппы, что станет понятно, позже, — снова заскрипел он смехом. — Языки даны в базовом курсе. Думанье не дано, тут сколько есть, столько есть, мы не добавляем. Иди. Могу отметить одно. Кислород тут у многих. Дыхание поверхностное. Хорошо. Он отвернулся и удалился в универсум. Там что-то разок блеснуло. Кажется, этого сволочного богомольца ждал лимузин. И, определенно, правило бесплатного сыра применимо к любым случаям. Впрочем, — я широко улыбнулась и шагнула в габ-порт, — забраться так далеко от своих проблем я не могла и мечтать. Створки без звука сошлись за спиной. Я стояла теперь на полупрозрачном пружинистом покрытии самого верхнего балкона какого-то титанического сооружения. Ниже кипела бездна. Сновали создания мерзкие и симпатичные, пестрые и тусклые. Носились вверх-вниз платформы типа «лифт опасный, без ограждения». Метались во все стороны бешеными мухами капсулы разных размеров. Солидно ползли, мигая проблесковыми маячками, крупные контейнеры, цистерны и вообще блин — танкеры… Габ-порт жил активно и непонятно, чем мне сразу очень понравился. Рядом прокашлялись. Я подпрыгнула от внезапности, приземляясь — или вернее пригабляясь? — на мыски и думая: земное тяготение что, универсально и всем удобно? Ну, не могло нам так повезти. — Габрехт Ифус, с настоящего момента — в отставке, — прогудел здоровенный мужик, нависая надо мной. Судя по роже, он наслаждался моим замешательством. Не иначе, сам по прибытии скулил почище моего и сейчас компенсировался, говнюк, за прежний вид описавшегося пуделя. Хотя пудель — не про него. Килограммов сто сорок мяса с жирком, ну и дыхание ни фига не поверхностное. Кожа оттенком похожа на тропический закат. Лилово-бурая. Глаза на выкате, рыжие с прозеленью. Мерзость. — Не прокатит, — мстительно заявила я. Порылась в памяти. — Во имя квиппы… или как тут ругаются? А где опись имущества? А где акт приема-передачи? А ввести в курс и напутствовать бодрым словом? А проставиться? В их поганом языке, вшитом в мою российскую ДНК, не было слова «проставиться». По-русски закатный Ифус сказанного не понял, но после упоминания квиппы скис, и прочее выслушал подавленно, синея кожей и загнивая взглядом до беспросветной серой тоски. Снова тяжело вздохнул. Перегнулся через перила и ткнул пальцем — шестым, ага — вниз и влево. — Там седьмой служебный, транспорт на месте, ключ-код вот, принимай. — Он деловито подал мне руку. Надо думать, ДНК тут у всех вроде записной книжки склеротика. В голове щелкнуло и я осознала прием кода. — Жилое помещение в седьмом секторе, сейчас уже заменен состав среды под локальные требования. — А если я тебя угощу, можно получить советы бывалых неформально? — уточнила я, с ужасом изучая втиснутую мне в руки плитку, от которой чесались пальцы и оставалось невнятное понимание: полную опись имущества при должном усердии дочитают лишь внуки родичей той армянской новобрачной, всем их хреновым колхозом… и то устанут. — Не-а, — отыгрался он. — Одно скажу, габбер. Про квиппу все подробно поймешь в своем личном деле, оно здесь, в разделе «персонал, полный реестр». Про угостить и того внятнее. Ты без средств. Я был такой же дурак, брякнул да — и выпал мне договор трешка, упрощенный. Он же жизнедеятельность без жалования. — Блин, — сразу придавило меня пониманием. — То есть дома получу под расчет и не ранее? — Половину обещанного, еще никому габариус не отдал того, что может вычесть по контракту. — Добил меня отставник, возвращая лицу закатную яркость оттенка и азартно рыжея взглядом. — Но я сегодня добрый. В кладовке поищи коробочку с кнопкой. Инструкция сама всосется при контакте с кожей. Это — на твои карманные расходы. Прощай, я за глупость расплатился. А тебе трубить два срока по пять универсальных циклов. — Он цокнул языком о сплошные пластины зубов или жвал. — Наша служба не опасна, не трудна и даже синту не ценна… так что мирного тебе сна на посту. Он отвернулся, тронул тыльной стороной ладони выделенный обводкой круг на стене. Створки разошлись, и лиловый лентяй удалился в универсум. Его там ждало какое-то смутно поблескивающее транспортное средство, наверняка служебная доставка до места. Створки сошлись. Я опять осталась одна под потолком этого синтетического мира. Огляделась внимательно, чтобы никто снова не подкрался и не заставил прыгать от удивления. Села на краю балкона — и стала смотреть. Я видела кучу фильмов про неземное. И, конечно, они были динамичнее. А здесь шумел и жужжал обыкновенный порт. Еще одно его отличие от кино было весьма существенным: он настоящий. Из него нельзя выйти через пару часов, как из кинозала. Если бы хренова новобрачная не кончила у меня на глазах мамину бегонию, я бы не завелась. Если бы Апельсинчик традиционно не завелся, я бы разминулась с фанатом квиппы или хотя бы подостыла к моменту разговора. Если бы мне не нужны были деньги на свечи и высоковольтные провода, я бы не стала слушать бред шизика. Если бы меня не выставили с прежней работы и мне чуть больше нравилась нынешняя, я бы хоть о чем задумалась. Если бы брат не позвонил… Все перечисленное объясняет, почему я брякнула «да» и до сих пор не спешу раскаиваться. Хорошо сидеть в позе чахлого лотоса под самым стальным — или какое оно? — небом чужого мира и знать, что тут не ступала нога человека. Я первая и я горжусь, даже если не заслужила. Даже зная уже теперь, что в контракте имеется подвох, и новые поводы для сожаления еще возникнут. Но я сижу в самом ихнем небе. И мой скисший оптимизм полагает, что ему есть, куда падать. Внизу прямо бездонный улей габ-порта. Сколько надо времени, чтобы его изучить? Я улыбнулась, похлопала себя по нагрудному карману, достала памятку и заодно изучила форму. Никакая она. Цвет серый. Примерно похоже на тренировочный костюм или легкий пилотский комбинезон без знаков отличия. Выкроено это или как-то еще изготовлено вроде как заодно с ботинками, вполне удобными. На нагрудном кармане слева вместо пуговки значок с хрустальным шариком в центре. При поясе несколько колец. В одно из них я сунула плитку — руки знали, что так будет правильно. Плитка послушно проткнулась и осталась закрепленной. Я развернула памятку, узкую, в один сгиб — как брошюры бюджетных туроператоров. «Свод законов самого общего пользования. 1. Глоп всегда прав, всегда в приоритете. 1.1 Кто выказал недружелюбие к глопу, подлежит уничтожению на месте силами конвенции силикатов Имперского трибунала, коллоида синтов — см. полный список в приложении. 1.2 Установление контакта с глопом есть мечта и высшее устремление разумных универсума. 2. Синт, любая его форма или проявление, вне закона. 2.1 Установление присутствия синта вознаграждается (см. список), установление надежных признаков синта или методики опознания подлежит передаче габ-центру. 2.2 Подозрение на контакт с элементами синта ведет к строгой карантинной изоляции (Империя, Дрюккель и др., см. список) или немедленной ликвидации — миры древних и далее, см. список в приложении. 3. Локальные законы действуют по месту применения, в рамках габ-портов они неактуальны. 3.1 Конфликты и наслоения законов в части того, что может быть описано условно как «белковая этика» трактуются служащим габа. Мнение габбера и габла совещательно, решения габрехта рекомендательно, более высоких статусов — безусловно к исполнению. 3.2 Отказ пассажиров или иных посетителей габ-порта от предложенной трактовки ведет к их выдворению в универсум. 3.3 При рассмотрении конфликта принимается во внимание правило абстрактной справедливости и субъективного ощущения справедливости. Стоит помнить всеобщее правило: сила действия равна противодействию. 3.4 Служащие габ-порта вне порта сохраняют свои полномочия. Формально. 3.5 При неявке габ-служащего на разбор конфликта таковой конфликт разрешается вне стен габ-порта. 4. Жизнедеятельность служащего поддерживается обязательным рационом. 4.1 Применение любых средств вне рациона не рекомендуется. 4.2 Нарушение метаболизма по причине неадекватных средств ставится в вину барменам габ-порта и служащим паритетно. 4.3 Вне габ-порта служащий должен сам прилагать усилия к должному поддержанию жизнедеятельности, опираясь на ресурсы служебного транспортного средства. 5. Имущество служащего подлежит замене только по причине полного износа, подтвержденного актом коллегии. 6. Услышав нечто вроде «мне тоскливо» и тем более «тоска меня съедает», служащий обязан немедленно оповестить габ-центр, нажав на форменный знак универсума.» Я прочла памятку еще раз. Кто такие глопы и синты? Почему цитата из сказки Пушкина, если я верно помню со школы эти слова про тоску, приравнивается в здешнем нелепом законе к ЧП? Должна ли я хоть что-то делать, если неявка служащего ничем не наказуема? Какова степень ветхости имущества, если списать любую мелочь, судя по всему, нереально? Или у них вещи вечные, бывает наверное и так. Захотелось домой. Есть ведь в этом нелюдском муравейнике место, отведенное для моей частной жизнедеятельности. После прочтения правил думалось казенно, а саму жизнедеятельность хотелось усердно загасить до уровня здорового сна. Сколько можно глазеть на чужой мир? Я устала держать удивление под крышкой. Мне бы прямо сейчас повизжать, брякнуться в обморок и чтобы потом меня откачали и пожалели. У меня почти паника. Только при наборе законов в шесть дурацких пунктов вряд ли моя жизнедеятельность кого-то подвигнет на жалость. Вдобавок платить за оказание помощи любого рода мне нечем. Контракт упрощенный, версия три. Для пофигистов и особо нервных дур. Профилактически зевнув, я перегнулась через перила и стала глазеть на мельтешение в порту. Сразу завозился в мозгу бесенок и посоветовал плюнуть на их странности слюной, с высоты. Ангелок начистил хвостистому провокатору харю так, что от их драки у меня загудел череп. Но мой хранитель прав. Плевок может обойтись в полкило золота. Габариус тут жлоб. А где вы видели щедрых нанимателей? В сказках, и то посылают за шапкой-невидимкой, а после норовят отнять её вместе с головой. Проглотив слюну, я побрела по балкону. Память постепенно включалась. И болела: в неё вдолбили много разного, пока меня перемещали сюда, не знаю куда. Сектор семь занимает пять уровней вне главной пассажирской колонны. Отсюда надо спуститься на платформах с белыми метками. Далее миновать зону пересадки правого крыла — а крылья тут вытянуты вдоль глоп-меридиана. Полкилометра пешком переть, чтобы пересесть на рыжие платформы. Зато дальше до дома будет рукой подать. Я опасливо изучила руку. Если верить новой памяти, я сама и есть свой паспорт. Приложить тыльную сторону ладони к любой идентифицирующей зоне — значит, представиться. Чипировали меня без согласия или учудили что похлеще? Кто их знает. Дрюккель — это, если я верно себя понимаю, целая галактика чиновного типа. Они все живут во имя квиппы. Перевод указанного понятия на русский не дается: оно чуждо и бесчеловечно. Мысленно я ужаснулась масштабам галактической бюрократии, занявшей упорядоченные наборы планет у наиболее комфортабельных звезд. Воображение не мешало ногам брести к платформе. Вертикальное перемещение меня удивило. Инерции не было вообще! В законах физики я мало что понимаю, я их по большей части проспала, по меньшей вызубрила, чтобы сразу после экзамена забыть. Но сейчас могу авторитетно себе же заявить: туфта вся их гравитация. Тут вообще кругом синтетика. Дышу я тем, что полагается для жизнедеятельности, хотя не ощущаю фильтра или маски. И тяготеет надо мною то, что полагается землянину — и еще бонусным довеском головная боль переутомления. Зона пересадки была огромна, как степь половецкая. И брели по ней, утопая в коврах-самочистах всякие орды, поганые и не очень. Я старательно их сторонилась, как гонец с донесением: друзей нет, а врагом может оказаться любой. Тем более при заявленной белковости и даже гуманоидности нашего габа, человечности ему не хватает. Число ног и рук все время не земное. Хвосты и всякие там щупальца так и норовят притаиться в ковре и коварно подсечь под колени. Может, тут не любят габберов? По крайней мере, людьми вроде не обедают. Несъедобные мы, наверное. Утешая себя уникальностью метаболизма, я все шла и шла. Крыша мира отсюда выглядела восхитительно, почти как небо. Сиренево-зеленое, с бегучими тенями псевдо-облаков и деловито-парадным роем цветных грузов, украшенных мигалками. Степь изредка разнообразили деревца, они всеми листьями боролись с монотонностью пейзажа и заодно исполняли функцию навигаторов. Я углядела, как семья узорчатых гадов сосредоточенно ползет, ориентируясь по темным нижним листьям. А гражданин циклоп гордо шагает, следуя киванию золотых макушечных. Степь постепенно заузилась, впереди показались колонны белого мрамора — я решила не спорить с привычными сравнениями. Зачем мне знать название материла? Я вон про деревья задумалась — и мне показали формулы какие-то. До сих пор тошно. Габбер вряд ли обязан сдавать химию. Я уж всяко откошу от этого беспредела. Близ колонн начались места особо опасные и даже коварные. Бары и рестораны. Пахло так, что если у меня и имелся фильтр, он не справлялся. То хотелось запастись пакетом, то продать последнюю рубашку и попробовать то, что они тут готовят. Уступая искушениям и икая, я брела к оплоту галактического общепита. Миражу — ну, для меня именно так. У белых колонн начинались сплошные ряды вкусного и тошнотного, они были отмечены знаками и цветами. Память мне сообщила, что мой метаболизм будет подвергнут особо изощренной пытке в бело-голубых аллеях. Там — съедобное. Я не мазохист, кажется. Но я с упрямством ползущей через автостраду улитки брела и принимала добровольную пытку. Вокруг теперь наблюдались более или менее люди, глазам это было приятно. Ну, немного рыжие, малость лохматые — так наши хиппи еще и пахнут, а эти нет. Или сиреневые с лысинами в темную крапину — так вроде шесть пунктов правил такую расцветку не запрещают. Как и любую иную. Я широко улыбнулась, впервые осознав прелесть закона самого общего пользования. Можно быть любым. Можно вообще почти все! Реальные ограничения вшиты в ДНК. А предрассудки тут вне закона. Именно за их демонстрацию и выставляют остыть — в универсум. Наверняка где-то в локальных мирах те милые беловолосые великаны могут быть жертвами фобии со стороны угрюмо зыркающих зеленых карликов. Черные толстяки — они так и кажутся поборниками геноцида против во-он тех чудаков в перьях. Но в пределах зоны пересадки все натянуто раскланиваются и резко сворачивают в противоположные заведения — или шагают прямо, каменно игнорируя врагов. Кстати: на мою серую форму давят косяка по полной. Двое вообще сразу отвернулись и убежали, высоко вскидывая козлиные копыта… да у них и рога есть! — Чур меня, — с выражением буркнула я. Села на бесплатную лавочку посреди улицы, в тени бесплатного дерева. И стала бесплатно нюхать, глотать слюну, на халяву глазеть и радоваться, что этого мне никто не запретит. Настроение стремилось вверх, как градус крепости в грамотно пьющей компании. Я улыбалась, иногда махала рукой особо дружелюбным на вид нелюдям. И почти людям, им, как мне, нравилось находить среди харь — лицо. А потом меня заклинило прямо на середине движения. Смотрелось это со стороны, как старческий прострел. Я замерла, уставясь в одну точку и перестала тратить ценный кислород. Никогда и ни один взгляд не изливал на меня такую вселенскую, безмерную горечь. Причем назначался яд не мне, человек меня и не заметил, он разогнулся на миг, вроде попробовал вынырнуть из отчаяния — и снова оказался с головой накрыт черными волнами. Именно человек! Лет сорока на вид. Метр восемьдесят с небольшим. Внешность — помесь славянина с азиатом, от первого скуластость и общий неплоский рельеф лица, от второго — разрез глаз и оттенок кожи. Волосы темные, с красноватым отливом, слегка волнистые. Я бы не отравилась чужой болью, если бы он оказался менее человеком, а так взгляд сам выделил фигуру из парада уродов, сам увлекся и сопроводил… Я придерживаюсь широких взглядов. Это у брата заморочки, он думает, что шеф его гнобит — ведь шеф еврей. А я брата третирую, потому что я — Сима? Причины удобно размещать вне себя. Это дает возможность быть правым, даже когда ты по уши в вонючем и твердо знаешь, что сам забрел, без Изи Сусанина или Ахмеда Али-Бабаевича в роли злобного проводника. Вокруг не уроды. Умом понимаю. Глазами ищу привычное и сразу приписываю людям избыток красоты и доброты. Я и этому типу хотела улыбнуться, но тут он выплеснул на улицу ведро отчаяния и побрел тонуть дальше. Я рванула следом. Даже странно: у меня нет медали за спасение на водах, и тут не выдадут такую, зачем бы напрягаться? — Простите, — я догнала его и дернула за рукав. — Прощаю, — он обернулся и изучил носительницу неизвестной вины. Прищурился, как будто близорукость мешала выявить на моей физиономии покаяние, которое отсутствовало. — Дальше. — Все, — сдулась я и уставилась в травянистый пол. У него были глаза безумной черноты, словно сам их хренов универсум подглядывал за мной. По спине продрало холодом. Лоб вспотел. Головокружение дополнило позор мой, вынудив второй рукой вцепиться в незнакомца. Симптомы атипичной пневмонии, влюбленности и острого осознания своей глупости — идентичны. Я однажды зареклась жалеть мужчин. Это делает меня уязвимой. — Первый день на новом месте? — незнакомец сразу поставил верный диагноз. Из его взгляда магически сгинула горечь. — О, как интересно. Жар сильный, но не опасно. Мысли комком, что даже на пользу. Страха нет — а это уже занятно. Какой у тебя контракт? Судя по сопению — трешка. Идем, украсим день выпивкой. Ты не пробовала «черную звезду»? Глупый вопрос… Он рассмеялся. Я вынужденно прервала изучение травы: меня за плечи толкали куда-то, и надо было ведь знать, куда. — Назови не задумываясь свое настроение в этот миг, — шепнул в ухо голос незнакомца. — Любопытство и тоска, смешать, но не взбалтывать, — вякнула я. Знать бы, почему? Этот их свод законом крепко меня заклинил на теме Пушкина. Ну и дом… Когда вокруг стало шумно, тесно и безлюдно, пусть и гуманоидно — я поняла, что могу простить брату даже его армянку. Однажды. И что маму не увижу четырнадцать лет! Еще хрен знает, сколько всего враз навалилось. На плечи деликатно надавили, я рухнула в кресло и оно меня обняло так назойливо, что захотелось вскочить. Кресло-маньяк, осознав сопротивление, старательно притворилось простой мебелью. Незнакомец устроился напротив, требовательно постучал пальцами по подлокотнику. Из пола вырос молоденький лес и погасил шум, вмиг отгородив нас от здешней густозаселенной бесчеловечности. Из зарослей вынырнул яркий «павлин» на страусиных лапах. То есть он был почти человек, только тощее скелета и с чудовищным многоцветным «ирокезом» на голове. — Два бокала к «черной звезде», габберу сочный десерт. Напиток повторить по запросу, — велел незнакомец. Он подал руку официанту, я синхронно уронила челюсть: держит, будто манерная светская дама — для целования запястья. Павлин улыбнулся беззубым ротиком, приложил свою ладонь тыльной стороной и считал данные. Вряд ли здесь принято за руку здороваться с незнакомыми и случайными существами. Прочтут все, а то и скопируют. Деньги стырят. Я глупо улыбнулась: а у меня воровать нечего. Облом жуликам. — Зови меня Тэй, — преставился кормилец. — Сима. Серафима то есть. Нет, Сима. — Себя ты запутала, меня — нет, — подмигнул он. — Первый раз вижу человека, первый день живущего в таком средоточении безумств и при этом не забившегося в угол. Это невероятно занятно. Я буду несколько назойлив, но я желал бы получить право на ближайшие три часа, это самое меньшее. Осмотр порта, конечно же, внешний вид с прогулочного катера. Ужин в баре «Дно», сейчас проверю, можно ли заказать. Все ответы, какие у меня есть, будут предоставлены. — Мать твою звали Тереза? — буркнула я. — Или ты из общества защиты дур и кормления голодных пришелиц? — Человеческая психология — мое хобби, — соврал кормилец. Улыбка у него, между прочим, дьявольская. Так и растягивает губы в ответном обожании, я тупею хуже коровы… сейчас начну хихикать. И верить в каждое слово. — Пойду-ка я. Пока глупостей не стало многовато. Извини, это все слишком. — Но я ведь уже извинил тебя, — возмутился он. — Что не так? — Все! От утренней дохлой бегонии и до живой меня — тут. Если как следует себя ущипнуть, можно проснуться в тихой лечебнице, с надеждой на полное восстановление психики. — Психика в порядке, даже слишком, — отмахнулся он. — Шока нет, имеется некий добровольный блок по эмоциям и поза… Как можно бояться показаться глупой, если ты не глупа? И зачем вообще казаться? Мы столкнулись посреди габа, где пересекаются раз в жизни пути, не способные пересечься. Завтра у тебя начнется рутинная работа. У меня тоже будет многовато дел. Три-четыре часа трепа, отдых от забот в приятной и неожиданной компании. Вот и все. Полагаю, дважды наши пути не сойдутся. Я редко повторяю маршруты. Ты вряд ли отсюда выберешься хоть куда. — Мне нечем платить, — буркнула я, краснея. — За мое любопытство? Так это мой счет, нет предмета для спора, — отмахнулся он. — Сима, я не желаю тратить время попусту. У тебя есть вопросы. Я хочу их слушать. Это интересно. — Глупые. — Неожиданные. Непохожие. С чего начнем? Павлин вывернулся из зарослей, примерился и аккуратно, придерживая обеими ладонями, воткнул в столик тонкое копье. Или иглу-переросток? На верхнем конце вспыхнуло крошечное солнце, фиолетовое-бурое в темном ореоле. Это было красиво и загадочно. Павлин извернулся, второй парой рук — а они имелись, я лишь теперь заметила! — повесил возле солнца два шара. Порылся за зарослями, добыл пару невесомых искристых нитей из крошечных прозрачных кристаллов, укрепил кончиками на шарах. Поставил на стол бокалы, значительно поклонился и движением всех четырех рук запустил шары в полет. Планетарная система спиртоперегонки заработала. Павлин снова поклонился, отчего его прическа погнала ветерок по зарослям — и сгинул. — Так называемых черных звезд поблизости немного, — сообщил Тэй. Изучил движение шариков и повел бровью. — Это система Кайт. Угадав с первой попытки, я получу второй набор планет-чаш бесплатно. Превосходное правило в этом заведении, не так ли? Тэй поднял бокал, поместил под цепочкой из кристаллов и нацедил из ничего жидкость — прозрачную, с легким остаточным свечением. Цепочка оставалась натянутой, хотя шары-планеты кружили по орбитам возле своей звезды. Хотя стержень под звездой должен был наматывать цепочки на себя. Я получила бокал и проигнорировала без рассуждений пункт четыре из памятки — про метаболизм. Мы, если что, паритетно виновны, я и бармен. Опять же, когда так красиво травят, надо пить. Даже яд. Очень вкусный, темного терпкий, бьющий в голову сильнее шампанского и сразу, волной, уносящий опьянение. Каждый глоток — погружение в невесомость без мыслей. Затем мгновенное всплытие с невероятно ясной головой и такой кристальной трезвостью, какой не бывает в жизни. И снова невесомость. Пока я пью, глаза у Тэя бездонные. Трезвея, я вижу их обычными. Черт он, ну как есть — черт. Высшего полета. — У тебя есть хвост? — Нет, наверное, — он поперхнулся своей порцией напитка и замер, щурясь от недоумения. — Умеешь задавать вопросы. Жаль, я спешу. Надо бы задержаться и послушать еще денек. — Зачем ты лжешь мне? — Зачем бы мне это делать, вот уж вопрос, — честность его взгляда сделалась прозрачнее байкальской воды. — Ты сказал, что в этом габе ты впервые, — начала я, хлебая концентрат опьянения и сразу трезвея. Восхитительно. Мысли прыгают и снова выстраиваются в надежную цепочку. Не путаются, совсем как хрустальные подвески, парящие кометными хвостами за своими планетами-шарами. — Но ты сразу выбрал ресторан и сделал заказ, зная правило с угадайкой. Ты упомянул бар «Дно», модное место, да? Ты знаешь эту систему звезд, хотя не бываешь дважды вблизи одного и того же места. Ты мне врешь. Не со зла, просто недоговариваешь. Зачем? Может, он бы и сказал правду. Еще вероятнее, он бы встал и ушёл, я заметила, как взгляд Тэя на миг погас, спрятался от меня. Но явился официант и дал время молча обдумать отказ от ответа. Десерт смотрелся привычно, я почти разочаровалась. Тортик а-ля фруктовый взрыв. И ложка в салфетке. Факт сходства столовых приборов с земными меня уничтожил. Вот если бы крестная Золушки не наколдовала ей платье, а матерясь, добыла в ателье, приложив в ухо нерадивую закройщицу, у крестницы был бы тот же вид, что у меня теперь. Тэй рассмеялся и передумал спасаться бегством от вопросов. — Врать глупо, — вздохнул он. — Давай так. Я плачу, заказываю катер и все объясняю о правилах габа. Поэтому я отвечаю на те вопросы, которые мне удобны. Если законы вероятности нарушатся, однажды я снова окажусь здесь и счет оплатишь ты… — Он хитро взвел бровь, — тогда, так и быть, вопросы буду задавать я. — Ну, знаешь, — поразилась я. — В этой игре что, всегда одни ворота? — Да. — Он откровенно ехидничал и был собою доволен, я едва могла поверить, что именно этот тип недавно облил меня ведром отборного отчаяния. — Ещё вопросы? Я достала памятку с законами. Ткнула в первый и второй пункт. — Глоп рано или поздно появится, это не объяснить, при этом надо присутствовать, — отмахнулся он. — Через ваш габ проходит наиболее релевантная трасса глоп-фактора. Что такое синт, не знали в точности сами составители этой памятки, да и сейчас ясности не прибавилось. Есть мнение, что базис синта — коллоидная система с неограниченным потенциалом изменчивости при взаимодействии с объектом. По мне — глупое определение. Чем бы ни был синт, он… оно разумно и не природно по происхождению. Оно якобы распространено в закрытом секторе универсума, граница довольно далеко отсюда. Со стороны Дрюккеля там карантин с тяжёлым вооружением и тройная система сигнализации о проникновении. Со стороны свободных ИА не пройти, они вещь в себе. Далее — научная карантинно-исследовательская зона. Синт не проникает за границу, такой договор был достигнут — и он вроде бы соблюдается. Смысл закона мне не понятен. Тем более я не знаю даже в истории ни единого случая агрессии синта. — На чем основан страх? — Говорят, оно бессмертно, всемогуще и всепроникающе, — страшным шепотом сообщил Тэй. Пожал плечами. — Три повода для зависти. Так? — Тогда я думаю, «тоска» — любимое слово несчастного синта, — пригорюнилась я. В голове после бокала «черной звезды» порхали мысли, и каждая чуть щекотала череп изнутри. Приятно. — Оно и повеситься, если что, не сможет. Ему нельзя умереть, обновиться и даже не отоспаться. Ужас. — Ужас, — сразу согласился Тэй. Внимательно на меня посмотрел. — А не нужен нам второй бокал, развезет. Ну-ка, встали и вперед, на катер. Не воруй ложку, что за поведение. — На память. — Опьянение должно пройти через полминуты. Тебе станет стыдно. — Не стырю — не станет. — Логично, — поразился Тэй, сунул ложку мне в нагрудный карман, подумал и утянул себе в карман одну из спиртовых планет. — Тогда бегом, да? Стыдно стало в точности по расписанию, я успела домчаться до начала улицы, хихикая и размахивая трофеем. И там меня скрутило. Брат прав, у меня есть совесть. Я её, заразу, хороню как вампира, в закрытом гробу, и тычу в спину осиновым колом. А она воскресает. Я делаюсь глупая, жалкая и смешная… До самого причала катеров я твердила, что павлин из-за меня потеряет премию, что я на службе и престиж дороже квиппы. Что подстрекательство к краже у нас дома наказуемо, и Тэй теперь пособник. Что у него нет совести, потому что ржать навроде коня, когда рядом рыдают белугой, бесчеловечно. — Похмелье закончится через полминуты, — сообщил всезнайка, пристегнув меня к очередному озабоченному креслу. — У вас тут вся мебель с задвигом? Лезет обжиматься, блин. — Почти вся. Но поддается регулировке. У тебя есть вопросы, пока координатор габа рассматривает запрос на полет? — Почему меня выбрали на эту работу? Вот не надо так смотреть, я хочу честный ответ. Я знаю, что мне не понравится. Но лучше теперь, чем потом. Позже будет, как эта хрень с синт-заморочками. Только тоска. Но я не бессмертная, могу и повеситься. — Не можешь. Не твой тип поведения. Но — хорошо. Честно. — Он виновато отвернулся. — Этот габ называется «Уги», он в сфере влияния двух сил, активно желающих делить власть. Прочие может быть и не слабее, но им смешна возня в грязи. Дрюккель и Империя по очереди назначают служащих. Дрюккель всегда выбирает по незыблемому для их логики правилу: во имя квиппы. Квиппа, если сильно упростить — птичка, галочка, знак в графе наличия. Смысл жизни носителя — создать упорядоченность, расставить квиппы. То есть каждый служащий должен быть так мал и слаб, чтобы не нарушить собой структуру рутины. В то же время он обязан выдержать минимум требований: шок или полный слом воли, расстройство ума от перегрузки новым — это позор для носителя, расставляющего квиппы. Ты выбрана, не обижайся, потому, что тебя сочли энергичной неудачницей. Ты, вероятно, не училась, где хотела, но все же училась. Не работала, где мечтала, или ушла оттуда без боя — но продолжила поиск работы. Ты, по мнению чиновника из Дрюккеля — не боец, а крепкая квиппа, которая никогда не высунется из своей клеточки. Не причинит беспокойства, не нарушит… симметрию. Твое дело — ничего не делать. Габ предельно автоматизирован. Он живет сам по себе. Нам дали разрешение на взлет, катер отвалил от причала, торжественно выплыл в черноту и пустоту. Наверное, там было красиво. Величественно. По уму, я должна была разинуть рот и глазеть, благоговея. Но я сопела, моргала и злилась. Бедняга Тэй что-то умное твердил про особенное место всякого габа, про тоннельные переходы и разгонные возможности пространственных аномалий, которые в универсуме все на учете и каждую удобную, как надстройка, венчает габ. Я не слушала и не смотрела. Лучше бы он соврал. Ну почему этот умный дурак не соврал, когда стоило бы? Теперь я сижу и думаю: он тут распинается потому, что ему занятно наблюдать выбор Дрюккеля. Я — типичный пример. Вот так. Дура с упрощенным контрактом типа три. Сколько раз я твердила себе, что верить людям — больно. Что каждый раз мне попадаются исключения из правил, и худшие. Этот тип с красивыми глазами и приятным голосом — тоже исключение. Он внутри холоднее универсума. Он не врал про психолога и хобби. Он никогда не задаст вопросов, потому что ему не интересны ответы. Ему занятна лишь моя реакция на новое. — Сима, хватит злиться, — тихо попросил Тэй, когда катер снова замер у причала. — Ты просила. Я сказал. Тебе нельзя угодить. — Три часа прошли? Тут время в каких часах вымеряется? — Осредненных, — вздохнул он. — Все служащие знают время, если хотят знать. — Значит, прошли. — Мы не пойдем в бар, — догадался всезнайка. — Тогда давай прогуляемся до твоего служебного транспорта. Хочу глянуть вживую. Признаю, я не видел подлинных «Стрел» очень давно. Легендарный корабль, почти неограниченные возможности на малых дистанциях. Пожалуйста. Я повелась на «пожалуйста», как дитя — на порцию эскимо. Повела хитрого дядю маньяка в темный сарай сама. Дядя маньяк сопел, как я недавно. Предвкушал. Добравшись до седьмого причала, я испытала ни с чем не сравнимое удовольствие. Как у Тэя вытянулось лицо… А как он рот раскрыл и икнул! — Это же хлам, — отмолчав свое, сообщил он. Хорошо не понимать ничего в их технике. Я посмотрела на корабль. Вроде слегка похож на пепелац из старого советского фильма. Очень маленький. Пузатенький. Смешной. Можно звать его «Апельсинчик», он рыжий от ржавчины или загадочного налета. — Немедленно нажми сюда, — велел Тэй, поворачивая мою руку запястьем вверх и показывая на точку пульса. — Скажи: заявляю габариусу о несовпадении транспортного средства с указанным в акте. Живо! Я исполнила. Довольно долго ничего не происходило. Затем в голове щелкнул ответ. — Он сказал, что внес изменения, — хихикая и рассматривая «Апельсинчик», сообщила я. — В акт. Сразу. Что комиссия все решит без меня по делу о хищении. И мне дали сто грамм золота за бдительность. Черт, а я думала, тут не воруют… Это же коррупция. Это же я дома, блин! Это же жизнь есть и в универсуме. Меня трясло от хохота, Тэй смотрел и каменел лицом, затем принялся суетиться, нашептывая про шок и ослабленный метаболизм. Зря. Мне как раз стало, наконец — взаправду хорошо. Мир не идеален. Мой габариус Чаппи — он и есть дешевая, распоследняя квиппа. Галка, намалеванная на заборе следом за словом из трех букв. Это он ничтожество, а я… Еще посмотрим. — Новый корабль не выменять на это? — стараясь не показать издевку, серьезно спросила я. — Ма-аленький такой. Катерок. — На это? — Тэя аж перекосило. — Никогда. Ты заперта в габе, выхода нет. Сочувствую. При контракте трешке без жалования можно мечтать лишь о несбыточном чуде сектора ИА. Но лучше не мечтай, глупо. Там не соглашаются открывать люки после гибели расы кэф. Никому не открывают. — А что их погубило? Кефиров этих… — Старость, — огрызнулся Тэй. — Кэф — легенда из времен, когда глопы были иными и синт вроде лишь создавался. Мы не знаем облика кэфов, данных по интеллекту и основ той связи, какая их роднила с кораблями. Он прислушался к себе и виновато вздохнул. — Мне пора. Дают разрешение на вылет, срочность велика и они расстарались, нашли окошко пораньше. Сходила бы ты в бар «Дно». Ужин заказан. — Я сыта. Спасибо за то, что нянькался и извел время. — Это мне надо говорить спасибо, — он прищурился и погрозил пальцем. — Я не страдаю потерей памяти, и свое настроение в момент до первого «извини» знаю очень точно. Хорошо улетать без тяжести на душе. Не огорчайся, дел у тебя полно и внутри габа. Может, я попробую дернуть кое-кого, и эту пародию на корабль все же спишут. — Во имя квиппы? Ха, никогда. Чаппи удавится. — Но есть еще и финальная кай-квиппа, — важно сообщил он. — Добро пожаловать на новое место. Не жалеешь о своем контракте? — Нет. Он чуть поклонился и пошел прочь. А я улыбалась такая расслабленная, добрая после похмелья и самоедства. Этот холодный тип задал вопрос. Ему хоть разок, а стало интересно. Значит, я точно не безнадежная неудачница. И я пойду в бар. Буду есть, сколько там оплачено, и тарелку вылижу, протру и стырю. На память. История вторая Гюльчатай Проснулась я в обнимку с тщательно вылизанной тарелкой. В ботинках. В форме. Стыдно мне не было. На работу я не спешила. До маловероятной зарплаты — четырнадцать лет! Значит, я делаю то, что пожелаю и когда пожелаю. Во имя их хреновой квиппы. Если верить встроенным часам, сутки «красного» — десятичного — учетного варианта тут делятся на двадцать осредненных долей. Углубляться в подробности не надо, умного тут до фига, а голова у меня одна. Оборона от шока — это оборона от информации. Двадцать часов, вот и весь сказ. Теперь тикает час десятый. Полдень. Метаболизм жаждет ускориться. Изжога ничего не жаждет, ей как раз всего вдоволь. Память подтолкнула меня к кухонному блоку. Привычные три квадратных метра. Кнопка над столиком, ну прямо для подопытных обезьянок, все примитивно: нажми и жди банан. Я не тупее обезьяны даже после гульбы в загадочном «Дне», о котором помню лишь, что там темно, шумно и тесно. Кнопка нажалась мягко, без ржавого лязга и скрипа. А чего я должна ждать, транспорт-то уже осмотрела. Место для личной моей жизнедеятельности подстать. Две комнатухи субкомпактного размера. Коечки для тощих в каждой. Я имею право на двух гостей, это значит, второго либо под бок — либо в кладовку. А где она? Под кнопкой разверзлась щель. Выехал язык подноса. Тарелка стандартная серая содержала пюре стандартное серое. Стакан стандартный серый наполнен прозрачным, но от стенок и оно вроде — сероватое. Бррр… На вкус я проверила средство поддержания жизнедеятельности, лишь старательно зажмурившись. Лучше, чем ожидалось. Похоже на суфле. Изжогу убивает на раз. Напиток пресный, но утоляет жажду. Надоест эта диета быстро, но, если повезет, к тому времени я научусь брать взятки и шантажировать Чаппу. Или добьюсь поощрения, что наименее реально. Кладовка типа «конура собачья» обнаружилась в правой стене мини-кухни. Я заползла туда на четвереньках, громко матеря Чаппу. Надеюсь, он подглядывал за моей частной жизнью и смог осуществить адекватный перевод. Пусть думает, что такое собачий корм с педальным приводом. Это самое доступное из сказанного. Куб с кнопкой — наследство лилового габрехта — валялся в самом дальнем углу. Инструкция, как и обещано, всосалась сразу. Она была древней и виделась воспаленному воображению истрепанным листком с надписями от руки. «Коллега по несчастью! Ты, как и все твои предшественники, происходишь из миров, отгороженных от взрослого универсума силовым барьером. На сленге твой и мой сектор — «детсад для слаборазвитых». Не стоит обижаться, все цивилизации и расы однажды рождаются, агукая, выползают из пещер, палят сперва пороховые, а затем ядерные спички. Гадят в родном доме и зарятся на чужие игрушки. Это значит, что однажды мы и подобные нам станем взрослыми, будем рулить политикой галактик, содержать систему габов. А эти, нынешние — состарятся и уйдут на пенсию. Весь мир вокруг тебя — наше нескорое грядущее, не идеальное, но вполне милое. Прими его и гордись: ты адаптируешься быстрее и полнее, чем дрюккель и тем более — имперец. Ты, как любой из нас, происходишь из социума, находящегося в нестабильном состоянии. Нет ценностей, нет идеалов, нет вектора развития. За это нас презирают. И нам же завидуют. У нас в активе: здоровый скептицизм, ирония и умение воспринимать самые разные воззрения без отвращения и восторга. Нас оскорбляют третьим контрактом? Нет. Они не дают нам доступа к средствам, потому что мы слишком ловкие. И — ленивые. Несочетаемое в иных смешано в нас — и взрывоопасно. Но это ты еще поймешь. Мой дар тебе и всем иным, кто нанят по третьему контракту после меня, нельзя вынести из кладовки. Я долго работал над этим ограничением, все же я провел в габе двенадцать сроков по пять циклов, это своеобразный рекорд. Нажав кнопку, ты сможешь упаковывать кислород (полагаю, это и твой окислитель, иначе — прости, но куб не для тебя) в твердую сверхкомпактную форму, удобную для реализации. Поясняю: пока у тебя нет гостей, и ты не бегаешь весь день, не жжешь костров — излишек по умолчанию списывается на счет службы габариуса. После нажатия кнопки кислород, не израсходованный тобою, до последней молекулы упаковывается и хранится в этой кладовой. Брикеты стандартной массы законно обмениваются на энергоны, эквивалент ценности. Бери и пользуйся. В мое время внимания стоил бар «Дно». Надеюсь, это дивное место не исчерпало свою прелесть. Не желаю покоя, если тебе это и ценно — ты не стоишь пожеланий. Верь инстинктам. Ради нашей спонтанности замыслен найм из сектора за барьером. И даже дрюккели с их служением квиппе не могут изменить первоначального замысла, если мы сами не дадим слабину». Я расхохоталась. Лиловый пройдоха продал кому-то транспорт и наверняка совершил еще массу злостных деяний. Но даже он не смог вынести куб из кладовой. Как же, оставил мне подарок. Да он, небось, год пыхтел, стремясь избавить меня от надежд на наследство! Я нажала кнопку на кубе. Ничего не произошло. Хорошая техника не паркенсонит. Значит, либо это стоящая вещь, либо я по-прежнему без наличных. Порывшись в голове, я нашла там вместилище рабочих материалов. Они всплывали перед глазами, стоило им позволить всплыть. Лиловый пофигист уже цикла три не появлялся на службе. Ему исправно отсылали данные обо всех происшествиях их сферы полномочий габ-инспекции. Архив достался мне нераспакованным и таким ему быть еще долго. Я просмотрела лишь последние сообщения. «Сектор три, правое крыло. Драка в пятом сине-желтом пищевом коридоре. Рекомендация: изучение мотивов. По умолчанию наказание: удаление из габа всех участников инцидента». Что они там, флаг Украины порвали? Надо глянуть. Ночью было дело, никого еще не выселили. «Сектор первый, у причалов. Обнаружен сейф со знаком империи. Вскрытый. Рекомендация: не вмешиваться». Предельно ясно. «Сектор два, правое крыло. Потерянный ребенок, предположительно у младенца шок. Рекомендация: срочное вмешательство». Отправлено полчаса назад. Представив себе брошенного младенца посреди этого вселенского дурдома, я подхватилась и помчалась на помощь. В нагрудном кармане билась и позвякивала ложка. Я добыла трофей. Уже близ белых колонн осознала глупость своего вида — габбер с ложкой наголо — и принялась хлопать себя по бокам, проверяя все карманы. Нащупала слева сумочку при поясе — это из-за неё за ночь так разболелись ребра? Открыла. Внутри лихорадочно колотился уворованный Тэем шар из коктейля «черная звезда». Я засунула в сумочку ложку, сколько влезло, черенок остался снаружи. Ну и пусть. Все равно удобнее бежать, когда руки свободны. Сегодня я уже соображаю: деревья растут организованно и отмечают границы секторов. Близ второго, далеко впереди, вьются автоматические устройства службы порта. Умные, высокотехнологичные и пока не способные совладать с проблемой младенца. Я домчалась до деревьев, затормозила, обнимая ствол ближнего. Всмотрелась — и нечаянно прикусила язык. Младенец уже нагулял до тонны веса. Милый такой, розовенький динозаврик с толстыми лапами, массивным горбом и маленькой головой над треугольной шеей, сходящейся к челюстям. Младенец ревел басом, валялся на боку и болтал тумбами своих дитячьих ножек, сшибая то одно автоматическое устройство, то другое. Ударопрочные сотрудники габа разлетались со свистом, чтобы немного отдохнуть на безопасном удалении и вернуться. — Блин, у меня одна попытка, — прикинула я, изучая паникующего дино-младенца. Рядом завис автомат, вежливо пожужжал и сообщил на местном наречии, воспринимаемом со вчерашнего дня, как родное: — Опасность. — Где безответственная семья? — возмутилась я. Представить, что тоннажного дитятю не заметили родные, было сложно. — Нет понимания. Эта раса имеет приоритет и всегда использует причал для особых гостей. Не можем считать данные о маршруте полета, не можем идентифицировать младенца, — отозвался автомат. — Пустует стандартная зона опознания. — Панцирь толстый, — предположила я. — Надо искать мягкое место. Или специальный вывод для считывания. Что эти твари едят? Вкусное для них — что? Выясни и добудь. Только не вой, всем отключить мигалки и мотать вон туда, в тенек. Вы ж его доведете до разрыва сердца. — Одно разорвано, мы отследили опасное повреждение, — в тоне зазвенела напряженность. — Причинение вреда разумному. Нарушение закона. Габ-служба виновна. Причинение вреда младенцу. Приоритет два. — А первый? — удивилась я. — Убийство опекаемого во время пересадки. — Во блин… В сад, короче, все в сад. Оцепить нахрен периметр. Убрать зевак к чертовой матери за горизонт. Кто вякнет хоть слово — ему же хуже. Младенец мотал хвостом и верещал, заглушая сирены. Автомат висел, щелкал и балдел от указаний. Я мысленно попрощалась с жизнью, зарплатой и пенсией, добыла из кармана при поясе шарик и пошла к младенцу. Дома сегодня пятница, наверное. Время наилучшее для вымирания дур, если верить в приметы. — Та-та-та, — воркующим тоном проблеяла я. — А кто это у нас такой красивый? А кто это у нас такой взрослый? Дино-младенец вломил хвостом в шаге от меня, скосил траву и оборвал разговор. Память вздрогнула от этого удара вместе с поверхностью поля, поднапряглась и выдала справку. «Трипсы — древняя раса долгожителей. Крайне миролюбивы. Не переносят шума, если не сами его производят. Редко обзаводятся потомством и взращивают детей долго, до 80-100 циклов, под присмотром старших и при донорстве мозговой активности. За это время во все пять разделов головного, грудного и спинного мозга потомка проецируется личность родителя и мудрых наставников. Без присмотра дети дезориентируются, теряют настройку и деградируют до уровня несущественно малой разумности». — Всегда есть место для ухудшения ситуации, — оптимистично сказала я себе. Понятно, что дитятя сперва отстал, затем дезориентировался и резво приступил к этапу деградации, для которого нам, двуногим, обычно требуется спиртное. Он обошелся без допинга. Когда автоматы прилетели и врубили сирену, малой съехал с катушек мгновенно. — Спокойно, — посоветовала я себе. — Памятник тебе так и так не поставят. Иди и формируй зрительный контакт, зрительный, а не физический, дура. Трипс взревел особенно буйно и подавился, притих. Я встала на четвереньки и бодро поползла к голове младенца, которая была чуть мельче моего домашнего шкафа. Глаза у трипса красивые. Лазоревые, ясные, все пять. Как мне, блин, моими двумя уставиться в его пять? Ну, как? Я выбрала верхний и мысленно произвела в главные. Память что-то попробовала вякнуть, но кто её слушал? Дино-младенец при виде ползущей тети обалдел. Даже притих. И зажмурил, зараза, выбранный мною глаз. Потом следующий. И еще один. В два последних открытых — по правому борту шкафа — я смотрела, повернув голову горизонтально. — Ы-ыыы, — пожаловался дитятя. — Ы-ыыы, — поддержала я. Не знаю, что мне скажут его родители, если я доживу до скандала. Но вряд ли древняя раса будет в восторге от такого донора. Я ж ему думала про коктейль «черная звезда». Это было свежо в памяти и красиво. Шарик-планета зажат в руке. Динозаврик приоткрыл третий глаз и уставился на игрушку. Мать-перемать! У него еще и щупальца. Одно вытянулось и лишило меня честно уворованного Тэем имущества. — Ы-ыыы! — более требовательно сообщил малыш и вломил хвостом прицельно — в метре от тети. — Ему метаболизм позволяет лакать «черную звезду»? — вслух запаниковала я. — Нейтрально, — вякнул автомат из тени. — Тащи со свистом! Всю систему, блин, бармена за шкирку, столик в охапку — и чтобы гурчало и блямкало. — Ы-ыыы! Ы-ыыы! Ы-ыыы! — дитятя вошел во вкус и капризничал. Вопрос жизни и смерти: сколько его уму сейчас? Года три в пересчете на человечьи, пожалуй. Подмигнул мне — это хорошо, это уже насмешка, это лет пять. Или все шесть. Не прибьет, пожалуй. Я подползла ближе и осторожно погладила морду у ноздри. — Потерялся, а все шумят, бедняжечка, — зашептала я. — Как тебя зовут? Я Сима. Лежи тихо, я подумаю тебе мультик про мамонтенка. Там песенка красивая. Из мультика я помнила треть, не более. И то урывками. Дитятя ыкал, сопел и радовался. Судя по головной боли, вытягивал он из меня куда больше, чем я сознательно отдавала. Оно и понятно, этот тип в мозговом вскармливании профи, в отличие от меня. Автоматика тут — заглядение. Не тупая и не тормознутая. Уже приволокли тощего бармена. Я почти уверена: выковырнули из кровати. «Ирокез» смят, на теле кружевная пижамка табачного цвета. Мосластые волосатые ноги голые по самый зад. Четыре паучьи лапки торчат во все стороны, вяло отбиваются от габ-служб. Во: вроде втолковали. Смирился. Проверил установку стола и начал сооружать «черную звезду». Динозаврик притих, вылупил все глаза и даже язык высунул. Я по миллиметру подвинула руку, тыльной стороной дотронулась до языка. Считалось? Хрен его знает, я не местная. — Пятый особый причал правого крыла, — ожил автомат. — Пункт назначения в секторе неприсоединённых, на пределе дальности. Разрешение на старт активировано два часа назад. Переход начат. Точка возврата не пройдена. Экипаж в стазисе. Рекомендуете команду на экстренный возврат? — Да. За шкирку уродов и бить по печени, пока детей не разучатся терять. Динозаврик обалдело уставился на меня всеми лазоревыми глазами, моргнул и заскулил. — Скажи им: я обиделся, — принялась я портить ребенка. — Скажи: надо водить младших в середине колонны. Вас там много на борту? Родни? Динозаврик показал щупальце, согнул кончик, еще и еще. Получилось семь зубцов, каждый следующий меньше предыдущего. Я постучала по первому и указала его место: последнее в колонне. — Правило туристов: замыкающий сильный и взрослый. Следующий час был кошмаром. Я рассказала два отрывка из «мухи-цокотухи», случайно уцелевшие в мозгу с незапамятного детства. Бармен прочирикал что-то свое, страусиное. Я изложила сказку о рыбаке и рыбке. Бармен соорудил планетарную систему из восьми шаров и двух стержней со звездами. Я, запинаясь и старательно избегая матерных мыслей о нерасторопных родителях, приступила к мозаичным остаткам стихопрозы о похождениях царя Салтана. Бармен нервничал, топтал трехпалыми лапами траву и изобретал новое развлечение. Наконец, степь задрожала. Родственники неслись, ломая деревья и вспахивая поле. Ковер разлетался и повисал зелеными шевелящимися ошметками даже на грузовых капсулах — а это метров сорок над уровнем поля. И так весело было до того, как глава семьи приступил к торможению, вкопав себя по брюхо в мать сыру землю, то есть — суху габу… — Ыхр! — прогудел старший. Сгреб дитятю в охапку щупалец и уже не отпустил. Он возвышался над полем, как древний курган. Вывалы грунта вокруг напоминали раскопки. Шикарно. Я поклонилась бармену. Он кисло улыбнулся и сел, где стоял, сложил «ирокез» в затылочный хохолок и опустил веки. Выдохся. — Как же это мы? — гремел старший на всеобщем наречии, вроде бы тут именуемом «язь». — Трагедия! Преступление! Горе! — Претензий к габ-порту нет? — уточнила я. — Мы обязаны, — очнулся папаша и важно мотнул головой, чуть не снеся колонну грузовых капсул. — Мы летели далеко, стазис нас дезориентировал. Мы не предусмотрели. Верное решение: замыкающий старший. Сколь мудро! Мы знали, но забыли. Комфорт и покой делает нас беспечными. — У него одно сердце вроде пострадало, — осторожно сообщила я. — При активном росте мы их перемещаем ежегодно, — отмахнулся папаша. Еще раз осмотрел нас всех пятью своими добрейшими лазоревыми иллюминаторами по два метра в диаметре. — Благодарю. Приношу извинения за беспокойство. Мы отбываем. — Спокойного полета, — пискнул павлино-страус. — Хорошо долететь, — согласилась я. Они выстроились в колонну и удалились. Милейшие создания. Такие вежливые, а ведь знают все, что я тут шипела вслух и думала про себя, без сомнений… Кто-то дернул меня за рукав. — Порция «черной звезды» всегда ваша, — просвистел бармен, пританцовывая на лапах. — Никогда! Никогда! Никогда наше маленькое семейное заведение не готовило для древних и славных трипсов. Это честь. Это слава! Это признание! Ваша порция за вами, хоть каждый день востребуйте. Ах, мой брат все снял, все записал, это счастье. Я и трипсы. Я спас дитя! Крупная автоматика надвигалась издали, широким фронтом вспахивала и заравнивала след семейки. На границе сектора одно за другим разгибались и встряхивались свеженькие деревья. Я побрела прочь, павлино-страус топал рядом и восхищался собою. Он один и спас дитя, даже я не сомневалась, слушая непрестанную болтовню. Хотелось немедленно востребовать коктейль — или что это такое, я же сама назвала напиток коктейлем из-за формы бокала. Младенец трипса, вот вундеркинд заразный, стащил мой шарик. Я лоханулась и не сперла новый у бармена. Осталась с ложкой… Шикарный набор личного имущества. Один предмет, и тот ворованный. Хотя — есть еще тарелка. Тоже ворованная. Почему именно в этот миг я споткнулась и нашла новую мысль — не знаю. Но так и было. Память нехотя выдала подробности дела о вскрытом сейфе. Я подумала громко — и обрела провожатого из числа типовых автоматов. — Цель осмотра, — строго осведомился он. — Я тут первый день на работе, хочу быть в курсе. — Сыскное подразделение инспекции справится. — А я кто? — Атипичник, таков сленг инспекции, — отозвался он. — Габбер, младший специалист по вопросам, не имеющим внятной классификации. А равно по любым иным, какие вы отнесете к своей компетенции и обоснуете это решение. — Автоматы знают сленг? — Мой личный интеллект 720 по осредненной шкале, — возмутился провожатый. Не смолчал и добавил: — Ваш, согласно досье, 31. — Ваша оценка по шкале атипичности, если есть такая? — Один, — нехотя сообщил автомат. Долго тянул паузу и все же честно выдавил. — Ваша при приеме на службу двадцать семь, это проходной минимум. Сегодня по динамическому пересмотру повышена до тридцати двух. Поздравляю. Сейф хранился в секторе семь, на уровне, закрытом для всех, кто не сотрудник габа. В официальном счете уровней этот — девятка — даже не упоминался. На вид сейф выглядел сферой, лохматой от множества щетинок-усов. Как мне пояснили, каждый ус был взрывоопасен, активировался от прикосновения и еще ряда дистанционных воздействий. Сейф вскрыли, не потревожив ни единого усика. Подобное невозможно. Империя уже заявила, что сейф был пуст, а это вдвойне удивительно. Я попросила показать записи с камер наблюдения. Меня поняли и загрузили голову чем-то чудовищно объемным и муторным. Знала бы, что не с экрана смотреть — плюнула бы на любопытство. С какой стати мне подозревать Тэя? Только за его идеальное алиби в моем лице. И за его ложь. И за прогулку к моему пепелацу: зуб даю, хотел стырить. Глазки как горели! И до чего он опешил, когда «Стрела» оказалась хламом. В мозгу само собой крутилось кино. Камера за камерой, виды плоские, объемные, сканы просветные, инфракрасные и еще черт-его-знает какие. Я зафиксировала крупный план лица Тэя и запросила данные. Икнула от изумления: имперский дознаватель в ранге «тэй», интуитивно оцененном как генеральский. Подлец назвал мне должность вместо имени! Подлец знал про сейф и полагал, что эту дрянь уворуют на моем пепелаце? Если так, я понимаю и внимание к себе, и отпад челюсти при виде подмененного корабля. Интересно: а когда угнали мою «Стрелу»? Сволочь Тэй ведь шел к причалу, твердо зная: корабль там. И потребовал немедленно сообщить о подмене. Меня и подозревал? Или меня выводил из числа подозреваемых? Судя по реакции чиновного Чаппы, у дрюккелей жвала в пуху. Голова пошла кругом от бестолковых, лишенных почвы подозрений и умозаключений. Я не гадалка. И это не мое дело, рекомендация была верной. Надо плюнуть и забыть. Я не плюнула и уточнила еще одно перед забыванием: бывал ли указанный дознаватель в нашем габе прежде? Данные не подлежали оглашению. Все, в мусор эти глупости. Зря тратила время и выказывала заинтересованность. Проще и умнее поболтать с павлино-страусом. Но едва ли это уместно. Чую, дело грязное и не по моим силенкам. А вот свежее и атипичное. «В секторе шесть драка. Рекомендация: не вмешиваться, причины понятны, меры принимаются». Согласна. «Критическое потребление окислителя в пункте передержки животных. Требуется решение по усыплению, пересылке и так далее». Наследство лилового лентяя. Гляну. Сектор пять, почти рядом. Я спустилась на базовый уровень и побрела по колено в траве. И тут меня садануло в затылок так, что звездочки закружились перед глазами. «Попытка самоубийства. Главная грузовая колонна, балкон 71.» Без рекомендаций. Верещать я начала сразу и громко. Сошло это за вызов служебного транспорта или автомат прибыл меня гасить — не знаю. Но явился в полминуты, я только успела сориентироваться и ломануться к грузовой башне, где прежде не бывала. Оказывается, автоматы именуются официально габаритами — удобно. Имен у них нет, зато есть индексы и номера, а еще у них есть выдвижное место наездника. Мой призовой летун звался габарит контроля ВС, то есть для удобства мы договорились — Вася. Мы вообще много о чем успели поболтать. Затылок дико гудел, меня трясло и слова из меня сыпались, как горох из худого мешка — дробно, часто, бестолково. Когда я поступила в институт, не куда хотела, но все же высшее впереди, на меня поспорили два второкурсника. Один выиграл. Второй мне же и рассказал. Через день меня отчислили: я их избила. Нет, я не монстр и драться толком не умею, но аффект — штука страшная даже без баллонного ключа, с тех пор знаю. После отчисления я твердо решила не отсвечивать: ну что это за мир, фи… Потом я передумала. Ведь ни один из говнюков не огорчился бы. А доставлять уродам радость? Вот еще. Я же знаю, что уроды. Уже знаю. Но то состояние пустоты я запомнила. Как стояла у окна и думала, что выйти — это хорошо. Что я полечу. Тяжесть с души вниз, сама душа вверх. Шмяк — и станет легко. Ну, есть ли толк в мире, где отчисляют меня, а эти — правы, достойны жалости… Позже я узнала, один из них был сынком важного геморроя. И мне повезло, вполне себе толковый мужик ректор рисковал, чтобы не открыли дело и не засадили меня за тяжкие телесные. Потому что чем весомее кошель, тем проще обвинять. Еще утром, когда я лежала в обнимку с чистой тарелкой, мне казалось: в габе не бывает таких историй. Ну, на хрена вообще все технологии, если отчаяние так же слеп о , слаб о и неконтролируемо? — Вася, — бормотала я сквозь зубовный цокот, — Ты можешь при мне постоянно, а? Ты ж-же умный. Ты ж-же сильный. — Ответ частично положительный, по вызову явка при наличии свободного времени, — чеканил польщенный габарит. — Габберу полагается личный проводитель, уточняю: ваш отсутствует? — Посмотри в акте. — Формально имеется. Фактически не сканируем моими средствами опознания. Проверяю отчетность. Проверяю уровень свободных сделок. Проверяю частные и речевые договора. Проверяю кросс-ссылки. — Какой ты умный, — льстиво заныла я. — Отправлен гидом в туристический габ Грибовидной туманности, — в голосе габарита звучало отчетливое замешательство. — Договор речевой, контрактатор — габрехт в отставке. — Вот лярва лиловая! — Подтверждаю. — О, повысь себе атипичность на пунктик. Он аж загудел от удовольствия. Я перестала стучать зубами. Отпустило, и вовремя. Не могу же я кого-то отговаривать, если сама в истерике. Грузовая колонна была величественна. Высь терялась в облаках, заслоненных тяжеленными корпусами крупнотоннажного и габаритного, помещенного на платформы или подвешенного под тяговыми автоматами. Все это металось, скользило, танцевало. Так слаженно, что глянуть в радость. Мой Вася — мошка в стаде слонов — лавировал, как бог. Мы возносились к свету сквозь тишину и мигания маячков. Номера балконов я не прослеживала, ярусы были разными — узкими, совсем плоскими, ячеисто-сотовыми, монолитно гигантскими с громадой ворот. Семьдесят первый балкон находился под потолком. На краю перил стояла типичная такая Гюльчатай из арабских сказок — в белом просторном одеянии, укутанная до глаз. На голове узорный тонкий платок, покрывающий плечи. Из-под платка вьются змейки кос, достигают колен и завершаются золотистыми шариками украшений. Гюльчатай рослая — чуть выше меня. Трогательно стройная. Глаза у неё огромные, человеческие. Но ужасно, окончательно пустые. Улететь бедам вниз, а душе вверх мешает бездушный габарит: он накрепко вцепился в сумасшедшую и ожидает моего прибытия. — Кто такая? — спрашиваю, присаживаясь на узкие перила и опираясь ногами в седло Васи. — Нет данных. ДНК вне единой базы. Ведем несистемный поиск вариантов, все предыдущие попытки анализа не дали результата. На опрос не отзывается. Предполагаем нарушение речевой функции. — Да уж, с атипичностью у вас облом. — Я покосилась на Гюльчатай и сообщила ей, что выбрала имя для общения — ну, это самое. Молчит, зараза. А вдруг тут вообще другая сказка? Ладно, пока пробуем свои идеи, чужих все равно негде занять. — Он бросил тебя? Давай рассмотрим вариант: просто накладка и он забыл. Вас таких много при нем? Или я все путаю и те то думаю? Видишь ли, сегодня день потеряшек. Любящие родители умудрились не заметить пропажу младенца в тонну весом. Мы их нашли, уж как радовались, не передать. — Потерял, — глаза обрели осмысленность и наполнились надеждой. — Божественный потерял и страдает. Блин, урод, если не страдает. Голос у этой Гюль глубокий, бархатный. Рыдает она искренне, глазищи — обзавидоваться можно. Серо-синие, с переливом. При перемене света они меняются как хамелеон к зеленому и лиловому. Рисунок радужки узорный. Кожа нежнейшая. Ресницы вообще, укорачивать впору: в брови упираются и царапают край ткани платка. И все это совершенство под завязку набито лебединой верностью, как подушка — пухом. Значит, головой вниз без вариантов, с восторгом грядущей встречи. Кто такой циник? Лебедь со встроенным стоп-краном, ага… — Гюль, давай спустимся, сядем и спокойно обсудим, как тебе поскорее найтись. — Взрослое трудоспособное существо, чьи данные не включены в базу, имеет право на час утилизации окислителя, — вмешался Вася. — Затем оно либо выдворяется в габ-центр для дальнейшего разбирательства, либо получает новый код и направляется для найма по списку имеющихся запросов. — Он помолчал и добавил: — Я предупредил. Еще есть десятая доля часа на принятие решения. — Имя у тебя есть? — заторопилась я. — Нет, — тихо и обреченно выдохнула Гюль и взгляд её снова стал пустыней. — Божественный зовет, и мы знаем, кого. Зачем имя? — Вася, у неё тип метаболизма со мной совместим? — Подтверждаю. — Гюль, я приглашаю тебя в гости до выяснения нашего дела, — улыбнулась я. — Я же габбер и имею право на гостей. — Бесплатно? — заморгала жертва галактического домостроя, упрямо глядя вниз. — Совершенно. Не считая трепа и сказок. Ты сказки как — знаешь? В моем мире всякие Шахер-роскошные-зады могут травить до бесконечности про принцев и коварных джиннов. — Петь умею, играю на любых инструментах, — заморгала она, торопясь стать полезной гостьей. — Только ваши божественные не должны звать, и я не смею смотреть на иных божественных. И еще… — Договорились. Садись на габарита и поехали в гости. Мы спускались молча. Эта роза звездных пустынь страдала и роняла слезы. Я просто думала, вследствие чего и попросила Васю доставить нас на запретный девятый уровень. Там я подняла на уши весь хренов инспекционный отдел и закатила скандал, требуя прямой канал на безымянного Тэя. Думаю, красавчик так не икал с рождения. В электронной плоти проекции он явился хмуро-кривобокий от изжоги. — Однако ты доставуча, Сима. Две минуты даю. — Вот безымянная жертва семейного неравенства. Имени нет, ДНК вне базы, упакована, изволь оценить, как гусеница для спячки. Соответственно, примет опознания ноль. Оставлена тут по ошибке или по умыслу. Сейчас я пробую понять, как давно она пострадала за свою любовь. И кто счастливо отбыл под сплошным покровом ткани. — Так, — из Тэя будто кинжал вынули, он бодро распрямился. Осмотрел паранджу — я не понимаю в терминах, тем более местных, вот и думаю знакомыми — и хмыкнул. — Дело ясное, туманность Гриба надо проверять, самый дальний от вас уголок. Там много особых укладов и сектантских закрытых мирков. Спроси о времени вне семьи. — Гюль, как давно божественный удалился из виду? — С вечера страдаю, — вздохнула она. — Вроде был отклик, он привел меня к балкону. Стало бессмысленно искать. Нет сил, нет света души его. — Блин… поэзия, её налево. Тэй, с тебя пирожок. Как найдешь адрес божественного, дай знать. Тут человек сохнет. Отбой. — Окислитель на время следствия мы выделим, — поморщился Тэй. — И стандартное питание. Сима, ты… как бы сказать-то… с немыслимой скоростью выбираешь гостей. Ты… — Он аж скрипнул зубами и отмахнулся. — А, сама разбирайся. Отбой. Я черкну Чаппе, что следует, и не впишу, что не следует. С тем и сгинул. Умеет, гад, сделать важное лицо. У меня затрещало в извилинах. Что прямо сейчас сказал коварный генерал без имени? Что я дура. Краткий перевод кристально прозрачен, полный не поддается расшифровке. Ну и в сад его. Я помахала ручкой Васе, поманила Гюль и зашагала к дому. Седьмой уровень, рукой подать. Упакованное в ворох ткани недоразумение тихо шелестело следом. Спорю на любимую иглу Страшилы мудрого: она бы свалила немедленно, умей она ходить одна, а не следом за бараном. Ну, или за мной, раз бараны все отвалили. Без ведущего Гюль сразу впадет в ступор. Как она до балкона-то добрела, прячась от всех-всех-всех… При виде моих двух комнат у гостьи случился приступ икоты. От осознания, что одну отдают в пользование, добавился кашель. Чахлая роза. Её надо валерианочкой поливать три раза в день. — Мы пребываем в прайде, — бормотала она, жалобно глядя на меня. — Только так, это суть жизни и чести. За «прайд» не ручаюсь, но как-то я должна была воспринять это понятие? Вместе они ходят. Божественный впереди, аки лев. Толпень безымянных дур вослед ему, благоговея. Я спросила, какого фига продолжается почитание. Религия в основе, лев неутомим или еще что объективное. Кукла закатила глаза, одеревенела и попробовала рухнуть в обморок. Я успела подтолкнуть стул, и она отсиделась в шоке. Чуть погодя обмякла, принялась стенать и шептать, что божественный был и есть всегда, поколения сменяются, а верность превыше времени. — И мозга, — буркнула я. — Внятно сопи: какие нафиг поколения? Вы ж выродились бы! — Я улучшенный клон улучшенного клона модифицированного клона, — гордо сообщила Гюль. — И так последние пять сотен циклов. От основания прайда. Мы неразлучны и счастливы. — Она затравленно покосилась на меня, стараясь не поднимать взгляда. — Были. Здесь есть бассейн? — Вертикальный, типа гроб с музыкой, — указала я на душ. — Гурчит, журчит и плюется… наверное. Осторожно, я в этот ящик еще не играла. Она прошествовала в двухсекционный гроб… то есть душ. Царственно огляделась, барабаня украшениями на концах косичек по тесным стенкам. Высунулась из помоечного отдела в разоблачатель, брезгливо кривя безупречные брови, почти скрытые тканью платка. Указала пальчиком на стену. — Чистка. Хорошо, надо готовиться. Всегда готовиться к вниманию божественного. — Пионеры-маньяки, блин, — отчаялась я. — Боров жил, боров жив, боров будет жить. Прости, это я мантру пою. Не слушай. Таких гостей нам не надо. Но слово не воробей, а генерал сволочь два раза. Мог бы этой двинутой клоно-кукле выделить отдельную упаковочную коробку с лентами и бантиком, пусть бы там лежала и ждала божественного, попахивая розами и формалином. Она прикрыла дверь. Долго шуршала шмотками, затем стукнула второй дверью и включила подачу воды. Я притаилась возле кухни. Если сейчас будет визг ошпаренности или вой отмороженности — не удивлюсь. Увы, тихо. Душ меня разочаровал. От переживаний зачесалась шея. Я вспомнила, что хожу в форме безвылазно и не знаю даже, как она снимается. А душ-то безопасен, и чистка сейчас уродует чужие шмотки, выну их — буду знать, уцелеют ли мои. Это важно: тут до полного износа ничего не списывают. Пожеванная форма в дырочку будет еще годна, клянусь Чаппой и его квиппой. Пуговиц на форме не было. Молний тоже. Липучек ни одной. Может, меня полагается распаковать лишь к моменту отставки? Кошмарненькая перспектива. Я повозилась еще и нашла уплотнение в вороте, при нажатии форма стала расползаться по переднему шву, которого самого мгновение назад не было. Непристойнейшая форма, дичайшее будущее, они совсем забыли о нижнем белье. Ладно, вон в щели одноразовое нечто — типа салфетки для всего тела. Можно закутаться. Чистка очень своевременно щелкнула дверцей. Я выгребла гору ткани, придирчиво прощупала имущество Гюльчатай — вроде, все гладко и без дыр. Прощально подмигнула своей форме, содрала значок с кармана, спасла ложку из сумочки — а все прочее, включая неразъемные со штанами ботинки, сунула в недра шайтан-машины. И, не дыша, закрыла дверцу. Словно почуяв это, звезда гарема перестала повизгивать народные мелодии и завозилась, пробуя выбраться из гроб-душа. Успешно, к сожалению. То есть едва она возникла в дверях, я начала сожалеть обо всех своих деяниях и словах от момента знакомства с Васей. Гюльчатай тоже не упустила случая и включила визг. Это походило на свист чайника, только раза в три громче. Я не знала, как прекратить шум, зато усиливала его во всю мощь горла, блин. Душ тоже старался и резонировал нам. Гюльчатай до пояса была вполне даже она. Ниже пояса по всем признакам — он. Моей широты взглядов не хватало для принятия этого факта, и я закрыла глаза. В темноте визжалось вдохновенно, солидарно. Когда стало тихо, у меня из головы схлынула паника. В ушах слегка звенело. Пока я не начала сознательно порыкивать от злости. — Генерал! — внятно позвала я, прокашлявшись и сунув Гюльчатаю шмотки: пусть закапывается. — Ведь прослушиваешь, гад! Так учти, умник, я тебя кастрирую тупым ржавым ножом, понял? Гюльчатай — все оно, не знаю теперь, как именовать — затихло под тканями. Генерал предусмотрительно не отозвался. Но чую я, чую: ржал сейчас, как конь. «Сама разбирайся». Вот я и разобралась. — Как это понимать, товарищ гражданка клон? — строго спросила я у вороха ткани, компактно маскирующегося под ветошь в углу душевой. — Все удобства для божественного. И этот гнидёныш даже имя тебе не выделил! Эй, он хоть — он? В углу закопошилось. Подтвердило, наверное. Блин. И зачем мне эта моя широта взглядов? Брат бы сказал, что такое вот надо пристрелить. Но универсум большой, в мой дом оно влезло не нахрапом, оно тут по приглашению. Если уж стрелять, то в божественного. Пока из вооружения у меня только ложка, ею можно вдумчиво выесть гаду мозг… Если не будет рыпаться. — Эй, сердечный приступ не подцепило? Хорошо, однако. Чистка щелкнула, я выгребла свою форму, теплую и сухую. Постояла, наблюдая дрожащую в углу ткань. Блин. Ну, зачем этому сочувствовать? Может, оно так само хочет жить. У них так принято. Было. Пятьсот циклов назад. — Одевайся и марш на кухню. Будем думать, — сообщила я. — Я тут власть, ты тут гостьё подневольное, глупостей не делать, из дома не выходить, с балконов не бросаться. — Чуть подумав, я соврала для профилактики: — Трупы тут хранятся голые на общем обозрении, въезжаешь? При нажатии на кнопку в кухне мне выдали две тарелки и два стакана. Гюль поставили на довольствие. Я заглянула в кладовку. Коробка лежала там, где была оставлена. Рядом аккуратно помещались две крошечные таблетки: система работала. Окислитель производился в сверхкомпактной форме. Древний коллега по несчастью не обманул, мир его памяти. Я немного подумала, насколько система нелегальна. По идее, кислород надо восстанавливать из углекислоты, а мы тут уворовываем часть. Вероятно, в масштабах габ-порта это допустимо и несущественно, пока ловких — всего-то один экземпляр. Гюльчатай выползло в коридорчик и там присело на пол, отвернувшись от меня. — Мы не общаемся с неполноценными, — скорбно сообщило оно. — Мы не пятнаем себя. Контакты с животнорожденными неулучшенными есть позор и падение. Божественный не примет меня. Надо было умирать в чистоте. — Ты ещё парадом тут пройдись, энергичное меньшинство, — посоветовала я. — Вот неймется вам в любом мире, сперва боретесь за равенство, а потом всех уже надо выравнивать на правофлангового… Садись и ешь. Властью, данной мне квиппой, назначаю тебя бабой и именовать буду «она» и Гюль. Платок с морды убери, есть не сможешь. Опять же, видела все вплоть до пяток, поздно помирать в чистоте. Я добыла личную ложку и зачерпнула серое месиво. Сегодня вкус был чуть иным. Или дело в настроении? У меня от злости по сю пору во рту железо, как у лошади с удилами… Гюль проползла по коридорчику, всхлипывая и зеленея кожей так, как мне не справиться даже после отравления. Она все же сильно хамелеон. Ну и пусть. Мне-то что? Комнат две, восславим предусмотрительность Чаппы. — У вас вся раса состоит из прайдов? — любопытство враг мой. Очень сильный, я даже не рыпаюсь и сдаюсь ему. — Или в одном городе такие клоны, в другом еще веселее… клоуны. — Три планеты заселены у нашей древней звезды и еще две в новом мире, — сообщила Гюль, нехотя отстегивая лицевую тряпку и двигая тарелку с видом мученицы, которую просто обязаны канонизировать после истязаний обедом. — Мы совершенны, разумно улучшены от дикого первобытного образца. И процесс шлифовки клонов непрестанен. — При неизменной численности населения? Понятно. А станет тебе лет… черт, я ж не знаю, сколько вы живете. Иной вариант. Вот ты слегка состарилась. Действия божественного? — Взрастить новый клон, — пожала она плечами. Вздрогнула и с ужасом глянула на меня. — Мне сорок три цикла. Он сказал пять дней назад, что у меня тут морщинка. Он на следующий день не думал обо мне ни разу… — Ну и что в системе идеального? Взрастят клон, а тебя куда? К черту ДНК и все такое, ты личность, с балкона сигала именно ты, и знала, что делаешь это не для прошлых или будущих поколений, а просто от твоего отчаяния, уникального. — Не знаю, — тупо поразилась Гюль. — Мы иногда меняемся на свежие версии. Не понимаю. Мы прайд, одно поколение, одна судьба, одно дыхание и чувство. — Ха! Верь дальше, что за тобой вернутся. Или не вернутся лишь потому, что ты не туда глянула и не то сделала. Идиоты с комплексами и догмами сыплются с балконов пачками. — Не понимаю, — заклинило Гюль. Она автоматически ела, бессмысленно и старательно пережевывая желе. Солила слезами воду и ничего не соображала. Я давно подозревала, что «не такие» часто на самом деле хотят под себя перекроить мир и сделать его весь — «не таким». Вот они преуспели. Им живется богато, просторно и безмятежно. Они победили, добились свободы воззрений… и радостно превратили эту свободу в новый вид догм. Постепенно нашлись очередные ловкие ханжи, умеющие жить в свое удовольствие. Прочие отупели от привычки. Божественный умник обменял неновую игрушку на опасный секрет и во всю дурь валит, куда ему указано. А эта кукла будет покрывать изувера до последнего вздоха, если сейчас нажать и пригрозить. — Он не нарушил закон, обновляя часть прайда, но не себя? — Не понимаю… — Вам с ним хоть не скучно? Он выше тебя или ниже? Толстый или худой? Вы с ним развлекаетесь… — Не обсуждается, — встрепенулась Гюль. — Божественный в жизни всегда один. Всегда прав. Всегда в душе. Любовь наша пройдет все испытания. Я неудачный клон. Всего лишь одна неудача в цепочке многих счастливых жизней. Должна уступить место более чистым. — Ты умеешь петь. Что еще? — Охрана, — длинные пальцы дрогнули, отталкивая ложку. — Лечение. Навигация. — Ты вполне заработаешь на пропитание. Универсум велик. Посмотри повнимательнее, вдруг найдешь себе новое счастье. На одно поколение, а? Она картинно возрыдала. Я припомнила Хрущева и его ботинок. Пожалела, что мой соединен со штаниной. И взялась лупить об стол ложкой, желая продолжить профилактическую беседу без сырости. Какое мне дело, ну бросил и бросил. Живут они во имя божественного и прыгают иногда с балконов. Каждый сам решает, какая правда ему удобнее. — Гюль, скажи честно, очень прошу: сегодня худший день в твоей жизни? Вот точно худший и вообразить более страшное нельзя? — Нельзя, — спокойно согласилась она. По лицу видно: подкрепилась халявным желе, надышалась казенным окислителем и готова лезть на балкон. Воздухоплавательница фигова. — Значит, что бы ни случилось дальше, оно — к лучшему, — заверила я. Отмахнулась и не вняла. — Ты знаешь цены на окислитель? — Я собрала в ложку брикетики из кладовки, с трудом подняла и брякнула на стол. Крошечные, а весят с килограмм. — Это можно продать? — В габах должен быть уровень свободной торговли, — безразлично сообщила Гюль. Вздохнула со всхлипом. — Мой платок куплен в таком, три цикла назад. Он сам выбирал. Сам на голову накинул. Красивая она, зараза. Может, и правда генетики у них толковые. Жалко, если такие данные шмякнутся об пол и расползутся лужей кишок и дробленых костей. — Пошли, вот наш окислитель. Будешь продавать, я не умею. Дав указание, я встала и удалилась, не вступая в обсуждение. Привычка сработала: получив указание, Гюль построилась в затылок за командиром и потащилась исполнять. Хотелось смеяться. Она вежливо шептала мне советы, потому что знала, куда идти: габы строятся по единому правилу. Она ни разу не скомандовала нечто вроде: «Налево!». Только — «Умоляю отметить, тут удобнее принять левее». Я благодарила и продолжала светский монолог. Типа — ах, у нас в ночи луна, а у вас? Две, это у главной планеты. А наше солнышко имеет много планет и только одна, третья, как думаем, заселена… Гюль успешно обменяла окислитель на эрги, как тут сокращенно называют аналог денег. Я разрешила в награду прошвырнуться по лавкам. Села на бесплатную скамейку и вызвала Васю. Габарит явился так быстро, что я заподозрила наличие сторонних инструкций. Попросила объяснить, как бы мне поговорить с душкой генералом. А линия уже налажена, вуаля. Тем проще слить сведения — про луны, число планет и тип звезды. Все, что запомнилось, из памяти было дословно считано при моем неохотном согласии. — Добровольно клон не выдает такие сведения, — польстил мне Тэй. Задумался и хмыкнул: — Опознано. Теперь мы знаем, какой из трех подозрительных кораблей тот самый. Глядишь, тебе премию пообещают. — Про тупой нож слышал? — Нет, — сразу откликнулся лжец. Помолчал и добавил: — Нашла, кого зазвать в гости. Скоро он произведет тебя в божественные. — Она, мы так договорились. А что, переживаешь? — Предупреждаю по-дружески. Вызов прервался. Гюль явилась, сияя и заматываясь в новый слой ткани. Долбанутая на окукливании гусеница, блин. Я похвалила расцветку. Она осознала подтекст и увяла. Мы построились в молчаливую организованную колонну и пошли на работу. То есть спасать зверинец от усыпления. К ночи удалось рассортировать зверей на домашних и паразитов. Ну, представьте: у высокоразумного трипса есть в гребне зууры. Не блохи, а скорее симбиотики, очистители шкуры. Каждый размером с крупную собаку. Трипсы после дезориентации, как я знаю, теряют родных детей. Про зууров можно и не упоминать. Разница небольшая, но существенная: за паразитами не возвращаются, бесплатно избавившись от таковых. — Но это бесчеловечно, — шепотом кипятилась Гюль, обнаружив в себе жилку правдоискательства и дешевого «зеленого» популизма. — Спасти всех! Ты ведь можешь. Ты габбер, твое слово — закон. Ежась и осознавая риск обожествления, я сделала зверскую рожу и подмахнула акт утилизации паразитов, квиппами отметив редких «для передачи в научный сектор». Гюль залилась слезами. Думала — меня ненавидит. Оказалось — восторгается спасению части повинных харь… Домашних я разделила по потреблению окислителя. Невыгодных отправила в габ-центр, пусть там габберы угорают от восторга. Оставшихся еще раз просмотрела компактным списком. Возглавлял его загадочный «мономорф малый». Литр кислорода в сутки, рекорд эффективности. — Где этот? — я ткнула в список и поискала взглядом верного Васю. — Неизвестно, он морф, — прогудел габарит. Чуть позже пояснил: — морфирует в пределах помещения. Опасается утилизации. Есть теория, признанная в пространстве силикатов. Морфы, по их мнению, ранняя стадия экспериментов по созданию синта. Неприродны. Интеллект до ста. Не подлежат регистрации в базе данных разумных, у них одно базисное устремление: морфирование для выживания. Полагаю возможным отнести к паразитам. После вакуумирования помещения морф исчерпает живучесть через три условных дня. Гюль возрыдала со всей страстью, отчаянно кося на меня и не забывая следить за тоном румянца. Опасные симптомы. Убиенный морф сделает меня извергой, что хорошо. Живой морф будет в доме третьим, и скорее всего не лишним, боюсь я гостьи… — Гражданин морф! — официальным тоном начала я, встав в середине помещения. — Предлагаю добровольно перейти в статус одомашненности. У вас есть одна десятая доля часа, чтобы сдаться мне в руки. В противном случае я подпишу акт, и здесь начнется плановое вакуумирование. Ответа не последовало. Я потопталась, чувствуя себя смешной. Гюль хлопотала у клеток со спасенными паразитами, шепотом ругалась с Васей, проверяла расписание грузовиков и планировала отправку ученым бесценного дара нашего габа. Вася шипел змеей и мигал всеми светоиндикаторами, вслух напирал на интеллект габаритов, превосходящий людской. Гюль снисходительно хмыкала и стучала себя по ценному клонированному черепу двадцать седьмой генерации, да еще и со вживленными полезными штуковинами, слов не знаю, смысл старательно пропускаю мимо. Но на выходе получается: у неё, как навигатора, профессиональный показатель заваливается за тысячу. Дура дремучая, пусть хоть сто раз модифицированная! Всю эту тысячу собиралась поутру шмякнуть об пол. Пальцам правой руки стало чуть теплее. Я моргнула и продолжила созерцать пустое помещение, как ни в чем не бывало. Теперь вся рука греется. Зона тепла обозначилась и более не меняется. — Пошли, на сегодня дела завершены, — предложила я. — Вася, какой ты славный. Сейчас стих припомню… И в мирном космосе герой — мой Вася, — лепила я наугад, помня только мелодию, — вот так он бьет кормой, мой Вася. И ни один преступный элемент не будет пропущён, когда он на посту — мой Вася… Бездарно зарифмованная с чужого шлягера лесть сразила габарита. Он более не парил над полом, он брякнулся на упругое покрытие и замер, записывая в память бред. Когда я замолчала, устыдившись фальшивого пения, Вася взлетел и сделал два круга под потолком — орел наш. — Утром выйду с тобой на дежурство, пожалуй, надо учиться атипичности, — сообщил он. Помолчал и добавил: — Запрошу у научного сектора, вдруг им все паразиты сгодятся. И уплыл, тихо проигрывая мое кошачье мяуканье про героя-Васю. Я заперла помещение и пошла домой, гудя головой, как трансформатор. Морф почему-то не думал валить с руки, растворяться бесследно в огромном пространстве габ-порта. Полз тихонечко, накрывал затылок, щекотал за ушами. От его прилипчивого поведения почему-то пропадала усталость. Гюльчатай маршировала следом и всхлипывала. Ей было жалко морфа. Она не видела его даже теперь, в двадцати сантиметрах от своего хорошенького носа. Тем лучше. Мне второй гость не требуется. Куда удобнее домашний плед-нелегал. — Тебе нужен навигатор? — заискивающе спросила Гюль уже за ужином. — У меня нет корабля. Тэй посмотрел и сказал: хлам. Нового не дадут, а без средств можно только мечтать о каких-то Иа-Иа. — Они лучшие, — оживилась Гюль и сразу поникла. — Только им не нужны мы, навигаторы, капитаны, пассажиры. Если мы не кэфы. — Они живые? — Неизвестно. Но ИА объявили своим сектор универсума и даже Империя при всей её упертости смирилась. У них статус «равные». То есть разумные, но не белковые, не природные и, вероятно, — не живые. С правами живых габ-служащих высокого ранга. Условно, они никогда не покидают сектор и не вступают в контакт. — Сплошные заморочки. — Я могу спеть, — стрельнула глазками Гюль. — Иди в свою комнату. — Мне страшно, это называется одиночество. Проще прыгнуть с балкона, чем заснуть в изоляции. — Жизнь вообще штука сложная. У тебя интеллект охренительный, иди и применяй. Для выживания, у морфа вон вдесятеро меньше, а он… Я прикусила язык, вцепилась в рукав Гюль и выволокла её в гостевое помещение. Закрыла дверь своей комнатухи, подперла стулом. Покопалась в памяти, старясь понять, почему за мной подглядывают всякие там генералы в моем частном жилье. «Служащие габа обладают необходимыми средствами и полномочиями для установления дальней связи из любой точки габа, своего или иного. Приватность формируется ими же при мысленном составлении правил в отношении каждого помещения жилого блока». То есть я орала — габ транслировал. Я же адресно орала. И ни фига не приватно. Бедняга Тэй, если это пошло на большой экран. Почему мне не совестно? Потому что он так и не назвал имя. Я думала и параллельно составляла правила приватности. Закончив с этим и бухнув красиво выдуманную квиппу на воображаемый акт, я села на кровать. — А облик у тебя есть, морфуша? Со спины сползло серое, кляксой растеклось по одеялу. Собралось в шар, меняясь ежесекундно и определенно настраиваясь под мой вкус. После долгих хихиканий и переглядушек получился стройный длиннолапый кот… с пятью умильными лазоревыми глазками. Полметра в холке, цвет переменчивый, сейчас — чуть светящийся золотистый. — Спокойной ночи, Гав, — шепнула я. — Мр-ряу, — прижмурился он, потоптался и лег в ногах. Нелирическое отступление Первый сон Уильяма Вэйна Осклизлая листва бьёт по лицу, серые струи дождя в глазах, озноб на коже — и ничто не может разбудить. Он сейчас там — во сне. И весь его сон — гнилое болото, которое не отпускает. Картинка, как всегда, крутится в памяти не в полный цвет. Пятнами по серому проступают оттенки, запёкшаяся кровь. Звук тоже рваный, он то пропадает, отдаёт в виски эхом, то напоминает монотонную, неразборчивую дрожь стенок колокола, то резкий, подобный выстрелу, всплеск громкости. Он видит спины и свои ноги, вымешивающие грязь. Группа бредёт в киселе дождя и тумана, болото все — в тусклых разводах хаки, застаренных дождём, нудным, как само утомление. Тело помнит и дёргается во сне: вырвать из тисков трясины ногу, рывком переставить. Найти опору и выдрать вторую. И рывком. Бесконечное число рывков левой. Несчётное число чвяков правой. Мокрое оружие в мокрых руках. Пот и дождь одной температуры. Воздуха вроде бы вообще нет. Вдох течёт в лёгкие. Им можно захлебнуться. От него рвёт. Чужой ненавистный край, откуда надо бы валить во все лопатки. Но сразу отсылают лишь трупы, чуть погодя — раненых. Оба варианта не хороши. Человек хочет быть живым. Человек хочет жрать, успешно переваривать пищу и быть здоровым ровно так, как и полагается в двадцать пять. На двенадцать баллов из десяти. Без грибка. Без лихорадки. Без отвращения к делу, которое ты однажды, не иначе как с мозговой горячки, подписался исполнять. Голова дёрнулась, глаза зачем-то уставились в мокрую мешанину веток справа от линии движения. Там дождь, как везде. Струи стегают испуганно вздрагивающие джунгли. Нет стороннего движения. Показалось. Уильям поморщился. Он идёт в хвосте группы. Туда уже смотрели. Там чисто. Рука, будто споря с мозгом, самоуправно вскинулась, начертила жест: внимание. И ещё — угроза справа. Когда он был зеленее огурца, то есть после второй вылазки, это и началось… Он надсадно заорал, обличая незримую угрозу, а после жахнуло сплошным огнём. В голове стало так тихо, что он не слышал ни своего голоса, ни чужих — ничего вообще… Сразу сделалось непосильно понять, от дождя ли промокли штаны… И ничего не уцелело в памяти о самом бое, даже во сне. Ни намёка, даже в виде бесформенного страха. Сплошная дыра. Вот что был тот день: дыра в жизни. Навылет. Хотя вечером стало понятно: всего-то кожу стесало повыше локтя. И нервы подпалило, а это лечится спиртным. Так сказал памятный навсегда капрал, задумчиво накачивая пойлом рослого новобранца. Ещё капрал добавил: «Билли, у тебя глаза на жопе. У тебя, черт тебя дери, вообще глаза растут пучками. Так нефиг мяться, не девка! Учуял что, не мнись, сразу вопи и тычь туда, где тебе заметна куча! Это не трусость. Это выживание». Тот капрал улетел домой месяц спустя. Ошмётками тела в закрытом гробу. А рядовой Вэйн привык показывать на кучу незримого дерьма, постепенно отработал короткий внятный жест. То движение руки два следующие капрала так и называли — «дерьмо Вэйна». Сперва он был зол. Потом гордился. Но в грёбаных тропиках все протухает и сгнивает. Страх, гордость, азарт… Остаётся тупая усталость. Группа замедлилась. Третий на памяти Вэйна капрал, мелкий очкарик с повадками крысёныша, просек знак. Сам стал падать носом в жижу, заодно выкрикивая команду залечь. Не успел. Звук получился двойной, как щелчок длинного бича на родео. К хаки и серому сразу добавились брызги бурого. И запах пороха, мокрого, размазанного дождевыми струями… Уильям выругался, сплёвывая дождь и старательно шпигуя пулями зелень там, где чудилась угроза. Почему можно стрелять стоя, он не знал. Это не важно, можно — и все дела. Запах беды бледнел и удалялся. Когда он угас, Уильям побрёл к капралу. Крысёныша Айка уже перевернули на спину. Бледная остренькая морда была запрокинута, в щель рта тёк серый безразличный дождь, из щели пузырилась бурая слюна, стекала по шее. Айк был так окончательно мёртв, что мог не сомневаться: как и мечтал, отбудет домой первым рейсом. Если группа вернётся и доставит труп. — Психи русские, — шёпотом ужаснулся Йорк, взвизгнул, рванул ручной пулемёт и принялся шало стричь пустой лес. — А-аа… «Психами русскими» этих тварей повадился звать майор. Он был тот ещё зверь, поджарый, опытный, спокойный. Уильям редко видел майора вблизи и приватно, раз пять. В клубе, слегка подвыпившего и с очередной девкой, всегда — фигуристой, аж на зависть. Один раз майор отослал девку, сунул ей деньги и не глянул вслед. Подбородком указал на освободившийся стул. — Дерьмо Билли — типа, про твой нюх? Пришлось кивнуть и очень постараться не морщиться. Тогда он как раз злился на прозвище. Майор помолчал, жестом заказал выпивку на двоих и дождался её прибытия. — Кто умеет чуять дерьмо, тот может уцелеть, — прищурился майор. — Билли, жизнь — штука ценная, как последний патрон, наверное. Самый, типа, на весь грёбаный мир последний… Такой или беречь любой ценой, или знать крепко, на какое дело использовать. Типа въехал? Вот… Ни шиша ты не въехал. Значит, пока твоё дело — беречь. Майор помолчал, без спешки отхлебнул виски и погонял во рту, как микстуру от кашля. Проглотил и скривился, ловко цыкнул языком. Показал всем видом: не виски, гнилая моча. Но здесь или ходи трезвый, или не выёживайся, хлебай, что наливают. — К себе переведу, — решил майор. — Надо типа глянуть, как чуешь. Занятно. Или — полезно? Решу. Психи тут, чую всем прошитым насквозь лёгким. Психи… — Майор резко допил и жестом потребовал повторить. Снова выхлебал. Уильям мог поклясться: после упоминания загадочных «психов» рука майора мелко задрожала. И унялась лишь после второй порции успокоителя, не разбавленного тоником или чем-то ещё. Дальше майор говорил тихо и быстро. — Психи русские. Спецы. Цветных макак учат. Ну и сами типа — охотятся, — пояснил майор после молчания, покачивая в ладони пустой стакан. — Ниже капрала в зачёт у них никто не идёт. Старший группы — два очка. Майор — три. Парень с пулемётом — одно… — Откуда… — Да, их не видели ни разу. Вот типа точно: откуда бы знать? Предполагаю, — поморщился майор. — Спецы впустую не затратят пулю. Трофей, вот их игра. Я здесь давно… типа, понимаю в спецах. Сам… не сопля. Но они — психи. К тому же с «калашами». Майор замолчал. Уильям ещё долго сидел, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть продолжение истории. Но продолжения в тот раз не случилось. Позже он собрал из обрывков слов и намёков картинку того, что было страхом бравого майора. Таким большим и искренним страхом, что майор не видел смысла скрывать — и не стыдился. Он уважал психов. Он не сомневался: эти возьмут все, за чем пришли, и сгинут невидимками… Профи. Майор пробовал донести свой страх наверх, оформив в виде доклада. Но там не верили в психов и не видели разницы в сводках потерь. Пока не жахнуло так, что считать стало некогда… а порой и некому. Тогда и был убит второй на памяти Уильяма капрал. А майор увернулся. Успел заметить «дерьмо Билли» и так резво рванул в сторону, что отделался ранением навылет, только мягкие ткани… Хотя кровищи — весь сон от неё на миг сделался бурым. Лёжа в сплошном месиве из болотной жижи и порубленных пулями джунглей — майор орал до самой потери сознания: «Промазали суки! Промазали. Промазали»… С тех пор Уильям поверил в психов. А майор поверил в «дерьмо»… Сейчас чутье запоздало. Капрал-крысёныш, доносчик и трезвенник, лежал мертво-серый, с удивлённо раскрытыми глазами. По черепу Уильяма снаружи стучал крупный дождь, а изнутри пулемётной очередью вторили мысли: никто во взводе не поверит, что ты отвлёкся, и потому облажался, не подал знак заранее. Все знают, этот урод доставал тебя. Все промолчат. Одобрят, и хоть ори, что ты не мстил крысе. На груди капрала, на штатном «бронике» был всего один след. Двойной выстрел. Как можно из автомата положить пару пуль в одну точку? Защита, ненавистная, тяжеленная, многими с презрением бросаемая в лесу — насквозь… Только «психи» могут так — издали, в движущегося. Дождь во сне надавил на голову болью, картинка вылиняла до черно-белой. Хлопок по спине: сбито дыхание, зато сон будто вправили в обычное его течение. Логика очнулась. Капрал скопытился. Группу надо выводить. Значит, выводить будет тот, кто жив и на ногах. Как стучит пулемёт, виски ломит. — Поздравляю, капрал, — заверещал пулемётчик, прекратив панически расходовать боезапас, лишь когда звук сменился на сухой холостой щелчёк. — Приветствуем капрала Билли, ребята! Теперь заживём! Поперёк горла будто натянули удавку, ужасное ощущение. Майор давно намекал на повышение. Это казалось неплохо. Там, в баре. Здесь, в мокрых джунглях цвета хаки, над серым трупом крысёныша, повышение имело иной смысл. Только что Билли стал стоить два очка в чьей-то трофейной охоте. «Психи» до сего дня не интересовались рядовым. Можно было топать и не заботиться о приметности — это при росте под два метра! Рядовой — зверёк массовый, тусклый… Захотелось прощупать жилет на груди. Толстый ведь. Весу в нем фунтов десять. Нет ничего хуже русских в джунглях. А эти — психи с калашами. Три раза плохо. Три грёбанных раза… — Отходим, — выдавил Уильям. — Надо доставить труп и сообщить… майору о психах. Они вернулись. — Натаскивают обезьянок, — согласился, выглядывая из-за спины, сослуживец. Сон укрыл от дождя, милосердно дал затемнение. Хотелось верить, что за ним последует пробуждение. Но взревел мотор — и по глазам полоснуло солнце. Чёртов сон не потерял худшую свою, вторую часть. Там нет джунглей. Зато все тот же бравый майор дослужился до полковника и сидит пассажиром. Сам Уильям уже капрал и сейчас он за рулём тентованного джипа. Пустыня при полуденном солнце слепая, тени попрятались. Смотровые щели глаз норовят закрыться вовсе, спасая сознание от нестерпимого света и вездесущей пыли. Хаки в этой части сна тоже пустынное, иного оттенка. Серого нет, только расплавленный белый и угольная чернота, вся она под джипом. Как злой рок, как метка беды. Но у беды нет запаха, хотя Уильям что-то чует: по спине гуляет холодок, невозможный в пыльном аду полудня. Резкий спазм! Руки, не дожидаясь решения медлительного сознания, рвут руль. Джип содрогается и начинает заваливаться на бок, полковника вышвыривает и краем глаза Уильям прослеживает полет тела. Острый запах беды делается невыносим: это совсем рядом. Почти удалось проскользнуть, обмануть, разминуться… Удар снизу. Джип — тяжёлый, гружёный — встаёт вертикально на морду и заваливается вперёд. Кувырок. Боль. И много, очень много бурых брызг в смятой оправе металла, капканом сжимающего тело. Поле зрения узкое. Бок песчаного холма и тень. Рыжее подвижное пламя, его все больше. Тусклый бок ближнего ящика, выброшенного из-за сидений. В ящике спит под чекой смерть. Огонь потрескивает. Кашляет смехом: что ему чека? Можно и иначе разбудить. Запах беды неотличим от едкой гари. Солярка горит охотно и застит. Застит глаза окончательной чёрной болью… — Чёртов сон, — хрипло сообщил Уильям потолку личной комнаты, наконец-то проснувшись. Он и без окончания, которое в кои то веки удалось не досматривать, знал: в утробе убогой операционной капрала Уильяма будут долго резать и шить. А потом вытолкнут во вторую его жизнь, укоротив на полметра. Он очнётся и будет тупо смотреть на ровное место под простыней там, где должны быть ноги. И он будет тупо, монотонно жевать одну мысль: какого черта было чуять запах дерьма, раз за разом уворачиваться и ускользать от плохого. Чтобы теперь вляпаться в худшее? Разве такая жизнь лучше смерти? — Чёртов дурак, — урезонил себя Билли. — Всегда лучше. Сел и с наслаждением прощупал ноги. Настоящие. Из третьей жизни. История третья А был ли мальчик? Оказывается, у меня есть живое и близкое начальство. Зря я, как наивная чукотская девушка, три дня ликовала: до Чаппы далеко, а кухня рядом. Идеальная служба. Теплое местечко. Как же. Горячее! Мы относительно мирно сосуществовали с Гюль: я пресекала редкие пока что попытки восхищения, она то и дело забивалась в угол и вспоминала о божественном уроде. Завывала с переливами, обещала помереть, раз выжила без него. Логично, ага. Стоит ли после сольных концертов удивляться, что я записала её в женщины? Мужик бы давно выбрал, за борт бросать или там — на коня и в горы. Хотя не исключаю в себе нездорового идеализма. Ну, много мне попадалось так называемых настоящих мужиков? Поблизости от них якобы бабам не надо тормозить коней своими силами и таскаться по горящим пепелацам, разыскивая и спасая родимого алконавта… Три дня, повторюсь, были подарком судьбы. Я мирно обсудила с гостями природного цвета сырого мяса вопрос о недопустимости драк с гражданами, похожими на вывалянных в муке пугал. Потому что те стучат себя по лбу и звучат, как деревяшки не с целью издевки. Они просто старые склеротики, у них барахлят мозговые стимуляторы. Я рассмотрела правила содержания паразитов и прочих нестатусных существ, сочла бредовыми и переписала, сократив с трехсот тупых пунктов до двадцати умеренно внятных. Гюль помогала, она же это дело оформила и отправила кому следует на рассмотрение и одобрение. Я бы еще год искала адреса и училась пользоваться местной бюрократической системой. Мы сходили в «Заросли сафы» и нажрались у павлино-страуса. Добрый он, три раза врал, что мы угадали созвездие и подливал пойло без оплаты. Гав вел себя идеально, возникал лишь в спальне при закрытой двери, все прочее время вел жизнь бескорыстного захребетника. Снимал головную боль и похмелье, грел и мурлыкал изредка как будто внутри черепа, по-свойски: только для меня. И вот настал день четвертый. Я проснулась от щелчка в своей голове. Кивнула, не желая того. Меня в приказной форме вызвали на десятый ярус. Который есть над девятым, тем самым, которого якобы и нет. Для посторонних. Минут через пять я уже бежала. Гюль осталась страдать дома, глаза у неё были — будто на смерть провожает. Начальственный кабинет мои ноги нашли сами. Тыльная сторона ладони приложилась к идентификатору, врата разверзлись и мне предстали небеса. Кабинет начальства был сине-голубой с отделкой а-ля матовый металл. Само начальство потрясло меня до онемения корней волос, причем в позе «дыбом». Двуглавого петуха с герба России видели? Вот оно и есть, только помасштабнее, килограмм на двести. Крылья пообломаны жизнью, утроба тяжела от забот. Лап не видела, врать не буду — оно за столом клокотало. У каждой головы были свои две руки. Правое начальство — ну, оно всегда правое — меня игнорировало, распекая кого-то за тридевять парсеков и одновременно ставя красивые квиппы или росписи, мне не видать, тут безбумажные технологии рулят. Левая голова прицелилась в меня могучим клювом с несколько грузинской горбинкой. — Как сметь-ить не писать отчет-ить, — заклокотало неправое начальство. — Я габмург! Я не должен ждать-ить и напоминать-ить всяким там новичкам! Ты есть кто-ить? Ты несвоевременная случайная замена-ить, отбывшему-ить в отставку по ранению герою-ить. — Герою? — поразилась я. — Ни одного порицания нет-уть, — вставило реплику правое начальство. — Отчеты в срок-уть. Благодарность от Империи в деле-уть. Благодарность от Дрюккеля в деле-уть. — Только корабля нетуть, — проклиная язык свой, буркнула я. — Молчать-ить! — заверещал левый. — Не умничать-ить! Мы решаем-ить, что кондиция. Мы пока не решали-ить. Начальство переглянулось и взялось чистить мне шею в два клюва. Словесно, идейно и доказательно. Скостили двести граммов золота, вынесли порицание и вообще оттоптались, как и следует петуху… А я стояла и слушала, скорбно изучая синий пол и свою бледную морду, в нем отраженную. Чтобы скорбь не спугнуть. Мне было пофиг. Начальству полагается орать. Значит, только что его взяли за то, что пониже столешницы и вдумчиво покрутили это ценное против часовой стрелки. Бывает. Я бы даже сочувствовала, но мешали мысли. Если у этих разумных и бабы с двумя головами, во семейки там, а? Если живут курятниками, вообще отпад. На шее чуть подрагивал морф. Слушал мои мыслишки и тоже хихикал. Он, кажется, вроде трипса, очень уважает донорство мозговой активности. Ну и пусть. Он вроде не сплетник. Ага, разнос вроде подходит к концу. Я высморкалась и скупо сцедила намек на слезу в рукав. — Осознала-ить? — Вникла-уть? — Благодарю за вразумление, — с чувством сказала я, поочередно поклонившись правому и левому фрагментам родного герба. — Конечно, я не сахар, меня еще учить и учить. Я в отчетности вообще слаба. Если бы какой обучающий курс или там — видео. — Укол, получите в приемной-уть, — чуть благосклоннее сообщило начальство и отвлеклось от меня — частично, правым флангом. — Осознание есть шаг к исправлению-уть! — Может, я еще что сгоряча не так сделала? Я же кроме этих шести пунктов, — всхлипнула я, скрывая приступ хохота: а вам бы как оно показалось, общаться с разжиревшим пузатым гербом? — Мне бы свод должностных инструкций прочесть. — Имеется-ить, размещен-ить в главе, следующей за актом описи в главном хранилище данных габ-сотрудника, — строго, но почти отечески, просветил левый. — Читайте-ить! И-ить еще. — Начальство нахмурило перья. — Кто вам дозволил-ить принимать подарки от сотрудника дознания Империи-ить? Пьянство-ить! Катание на катере-ить! Допущение допроса без санкции-ить! — Он не представился. — Надо чуять-ить! Надо наводить-ить справки! Мы нейтральны-ить, мы вне политики. Империя желает вас повторно допросить-ить. — Начальство нахохлилось всем пером. — Мы не выразили-ить протеста. С применением укола правды. Идите-ить. Я порылась в инструкциях — благо, мозг ими захламлен — и звучно припечатала ладонь к груди, обозначая рвение и уважение. Повернулась на пятках, затопала на деревянных ногах. Петух драный сдал меня с потрохами. Спас остатки хвоста-ить, блин. Теперь из меня пух полетит. Морф на шее мелко вибрировал от злости. То ли не любил Империю, то ли за меня переживал. В приёмной габмургера, куда я попала из кабинета, сидела двуглавая клуша и пялилась в пространство, игнорируя меня без малейших усилий. Семейственность в выборе персонала просматривалась в горбатых клювах. Правда, я честно порылась в справочнике и чуть смягчила неприязнь в начальству. «На должность координатора габ-порта и подчинённого ему оператора принимаются только представители рас с парным или множественным связным сознанием, поскольку работа габ-порта должна отслеживаться непрерывно в течение смены, при наличии сколь угодно значимых отвлекающих факторов. Если моно-сознательный претендует на должность, он подлежит клонированию по типу «зеркало», с последующим контролем личностного баланса». Вот так история, блин. Если мне взбредет в моно-голову стать габмургершей, я буду вынуждена делить кабинет с Симой-второй. Сочувствую порту, пока мы сбалансируем личность, тут все рухнет. Клуша, не отвлекаясь от важного дела, ткнула когтистым пальцем в дальнюю дверь. Я подчинилась и побрела туда, куда послали. На душе было муторно. Ноги по-прежнему деревянно спотыкались. Допрос. За что? Я не виноватая, он сам меня пригласил, ну и вообще, что мы такого незаконного могли натворить? Подумаешь, генерал. И пили мы умеренно… У двери меня ждал типовой минотавр, то есть почти человек, но до того чудовищно огромный, заросший и жуткий, что за его спиной так и чудился ужасный лабиринт без выхода. Минотавр посопел, поймал меня за руку и шлепнул по запястью подушечкой-уколом. — Полчаса им даю, — вроде бы виновато буркнул он. — Никаких эмоций. Никакого трепа о прошлом и личном. Никаких оценок вида и поведения любых лиц. Отказ от ответа есть право любого габ-сотрудника. Поняла? Марш. Я кивнула и меня втиснули в дверь. Сзади в лопатки толкнули сошедшиеся створки. Я оказалась в тесном узком коридорчике. Почти сразу открылась дверь впереди, и меня поманил смугловатый человек, неуловимо похожий на Тэя. Следом за ним пришлось пройти по лабиринту, от укола было жарко в голове и я совсем ничего не соображала. Право-лево, прямо-криво… Ага, стул. Уже хорошо. Провожатый ушел. Стало тихо и пусто. Наконец сбоку открылась неприметная дверь, в комнату, озираясь, прокрался Тэй. Прижал палец к губам, подмигнул и пристроился рядом с моим стулом, прямо сел на корточки, вроде стараясь быть ниже столешницы. Я присмотрелась к более чем нелепому для генералов поведению. Даже поморщилась от удивления. Тэй смотрел на меня в упор, изучающе. Я тоже смотрела. Никакой бездонности в его глазах не было, и сами они казались тусклыми, словно бы закрытыми дополнительным стеклом. — Все хорошо, — шепнул Тэй. — Отвечай и говори тихо. У них полчаса, надо тянуть время, поняла? Я кивнула. Сквозь жар в голове инструкции и справки искались так себе, вяленько. Спасибо морфу — прилип к спине и работал во всю, выкачивая из меня вредность укола. Ага, вот оно. «Дознаватели империи. Закрытое элитное подразделение службы безопасности, подчинено напрямую императору. Обладает широкими… — тут пропустим, нафиг мне знать, что за гадости они делают?… при приеме на службу все подвергаются временному пластингу и невозвратному морфированию. В низших званиях обязательны после коррекции рост, цвет волос и общая форма лица, соответствующие стандарту истинного имперца… тут про среднее звено, всех в сад. Ага, нашла:… ранг «тэй», давший название системе безопасности, подлежит полной унификации внешности, повторяющей черты и манеру общения первого из тэев, славнейшего и удостоенного памятника во дворце Истины». Приплыли. Меня тут полагают полной дурой. Мне подсунули очередного тэя, раз я не воспользовалась справочником в прошлый раз. Ну, так первый день — он и есть первый. Я прикрыла глаза и задумалась. Тот тэй — он был настоящий, живой. И глаза глубокие, и улыбался он, как человек, а не этот блин, памятник дохлому эгоисту, возмечтавшему себя повторять в веках, уродуя безликих подчиненных. Поддельный тэй — я больше не считала это сочетание букв именем, по крайней мере для него — сел на стул напротив меня, поправил ворот, прокашлялся, еще раз подмигнул и нажал на знак империи в центре пластины, лежащей перед ним. — Ваши имя и статус. — Серафима, габбер, — отозвалась я. — Опишите подробно день контакта с представителем империи. Во, придурок. Ну, слов нет. То есть, слова-то я найду, но его полчаса накрылись… — Утром я встала, пробежалась вокруг дома. Повздорила с женой брата — и эта лярва угробила мамину бегонию, чтобы мне отомстить. Ну, я была просто в шоке. Чайник вроде не выключила даже… Оделась. Спустилась к машине. Генерал приуныл. Сам спросил, зараза. Я ему не вру. Только мой Тэй не спрашивал бы, у нас уговор: пока я не куплю ему «черную звезду», он не задаст вопросов… Тем более всерьез. — Перейдем к вашему появлению в габе. К нашей встрече. — Нашей? Да я вас первый раз вижу. — Препарат введен? — уточнил тэй, отвернувшись от меня к двери. — Так… Вы утверждаете, что со мной не общались в день прибытия? — Нет. — Способ идентификации можете обосновать? — Женская интуиция. — Не принимается. — Да что я, чмо от человека не отличу? Его перекосило на долю мгновения. Слова не расшифровал, но смысл уловил. И взбесился. Как их там нанимают, таких слабонервных, на высокие должности? Белеет, блин, как парус одинокий, всею мордой. — Приведите логичное обоснование. — Я вижу разницу. Вижу — и все тут, какие обоснования? Он замер, задумался. Быстро повозил пальцами по пластине. Передо мной повисли в воздухе пять объемных тэев, крутящихся в одну сторону и пристально зырящих в пустоту. — Идентифицируйте. — Только в живую. — Эмпатия, — заподозрил он. — Вас притягивают какие-то особенности, не стертые из примитивно-личностного? Глаза, губы, — он провел по форме от подбородка и до ремня, перебирая пальцами и намекая без слов на то, что ниже пряжки. — Параметры сложения? — Вас мне вовсе не хочется кастрировать тупым ножом, — честно и смущенно моргая, шепотом сообщила я, стараясь промолчать про глаза и бездонность, а вдруг оно важно? — Простите. Он резко убрал руку и, если я хоть что понимаю в эмоциях, возмечтал меня удавить, медленно и со вкусом. Судя по всему, отношения с имперцами всегда грозят острыми переживаниями. — Хочу вас поставить в известность, что речь идет об измене, — тихо и строго сказал тэй, не передумавший меня убивать. — Это дает мне право продлить допрос. Это дает мне право прибегнуть к крайним мерам. И я не вижу причин не использовать полномочия. — Я не изменяла никому. — Речь идет о тэе Альге, — продолжил этот засранец. — Мы имеем основания полагать, что он исполнял внешние указания. Возможно, переданные вами. Прямо спрашиваю: что вы говорили ему в «Зарослях сафы»? — Имя. Что у меня нет денег, — задумалась я. — Что мать его не Тереза — ну, это идиома. Про идиомы вы сечете? Вот. Что он мне врет. Что я хочу уйти. — Не то, — поморщился тэй. — Что вы говорили во время облета габа на катере? — Ничего. Он мне сказал, что я выбрана в габберы как клинический неудачник, и мое дело — ничего не делать и не мешать умным дядям. Я злилась. Я, блин, с тех пор постоянно злилась. — Мудрое замечание, даже для предателя, — порадовался тэй. — Причина посещения закрытого причала? Вы знаете, что «Стрелы» не предназначены для осмотра сотрудниками сторонних служб безопасности? — Не знаю. Прочту инструкцию, проверю. Он просил. Он так хорошо сказал — пожалуйста, — я мечтательно улыбнулась. Было очень страшно, и все хуже с каждым словом. Мне-то что, я дома. У меня за спиной петух двуглавый и тот минотавр тоже, наверное. Меня вытащат отсюда. А вот мой Тэй, кажется, влип. А вдруг я виновата? Понять бы — чем? Ну что я такого сделала, как его подставила? — Как вы смогли связаться с означенным тэем Альгом позже? — Не знаю. Я хотела с ним поговорить, у меня были сведения. Наверное, он составил какое-то правило, чтобы если я заверещу, расслышать. — Почему вы пожелали осмотреть сейф? — Любопытство. Подозрение. Я думала, Тэй пират, — смешок оказался похож на кашель. — Он шикарно смотрелся бы на бригантине. Ну — весёлый роджер, трубка в зубах, попугай на плече. И куча сокровищ в трюме. — Поясните, как вы можете говорить откровенную бессодержательную глупость под уколом? — Я говорю то, что думала тогда. Я ровно это думала. Ну, еще много всякого. Что я габбер, я его поймаю и привяжу к мачте. И такое начнется, я с него буду срезать пуговки, а потом… — Достаточно. — Вероятно, в империи секса нет. Потому что этот единообразный со всеми сослуживцами тэй побагровел до того, как я намекнула на непристойное. — Ваш интеллект? — Тридцать один. Генерала перекосило так, что я невольно порадовалась. Он вдруг осознал, что беседа со столом или маньячески-услужливым креслом была бы меньшим позором, чем общение с обитательницей дикарского мира. — Их раса признана разумной? — спросил он, снова глядя в сторону. — Зафиксирован выход из атмосферы, — тихо сообщили извне. Пальцы тэя забарабанили по пластинке. Он сделался сер и сосредоточен. Он думал, чем можно понять дерево, которое много тупее всех местных, ограничивающих сектора и, кстати, имеющих суммарный интеллект корневой системы до полутора тысяч единиц. — Почему вы передали сведения, важные в розыске содержимого сейфа, предателю Альгу, а не обратились в инспекцию габ-центра? — Я еще не знала, к кому там обращаться. Но теперь почитаю инструкции и буду знать. Он откинулся на спинку стула и в отчаянии воззрился на меня. Скрипнул зубами. Побарабанил по той же многострадальной пластинке. — Дознание по делу предателя. Раздел — сообщники. Вынужден признать отсутствие факта вербовки или же подкупа ввиду отсутствия интеллекта у вербуемой стороны, что полностью лишает процесс… смысла. Он тяжело вздохнул. С ненавистью глянул на меня. — Претензий к габ-порту не будет заявлено. Особое замечание: выразить благодарность носителю Чаппе, галактика Дрюккель, за успешный выбор служащего, не способного к измене по ментальным параметрам. Я прикусила губу и заморгала. Сейчас меня отсюда выдворят, и никогда больше я ничего не узнаю о Тэе. Ужас. Я с ума сойду. Конечно, весь бред про пиратов и прочее я изобрела прямо теперь, и вообще укол, спасибо морфу или даже тому минотавру, на меня перестал влиять. Но я не могу просто уйти. — Есть просьба, — тихо сказала я. — Альг был первым человеком, с которым я заговорила в габ-порту. Я бы хотела его еще раз увидеть, Мне кажется, что другой возможности может и не быть. Я обещаю молчать и выполнять ваши инструкции. Пожалуйста. — По окончании расследования, а оно завершено, — ровным голосом злодея, нашедшего для меня казнь, сообщил тэй, — мы установили: изменник действовал один. Это дает возможность привести приговор в исполнение, финальная карта мозговой активности уже снята. Мы не возражаем против просмотра процесса. Остаточная длительность допроса три минуты. Он снова надавил на знак империи, которую я за полчаса научилась ненавидеть всей душой. Над столом постепенно сформировалось объемное изображение довольно мрачного места. Света там было мало, всего одна лампа. Острый, как нож, луч вырезал из пространства белесую сердцевину. Сперва я не поняла, что вижу в границах света. Потому что так изуродовать человека — немыслимо. И, черт подери эту эмпатию, я правда его узнала. Хотя узнать по мясу и торчащим костям того, кого помнишь вполне здоровым… В горле стало до ужаса сухо. Это очень далеко отсюда — в проекции. Ничего сделать нельзя. И подлец, сидящий рядом, знает, что изменения невозможны, и я доставляю ему радость в каждый миг просмотра. Мой Тэй был еще жив и даже в сознании. Не знаю, как можно жить в таком состоянии. И зачем это нужно. Ему зачитывали приговор. Про эту их дурацкую измену, про лишение статуса и в конце сказали «в шлак». Я сглотнула всем наждаком горла. Ужас был еще и в том, что я понимала: мне показывают картинку, канал односторонний. И все же мой Тэй, он же Альг, знает каким-то одному ему известным способом, что я — вижу. По спине мурашки бегут, до чего жутко и больно. В довесок эта проклятущая тоска пополам с любопытством, как тогда. Только теперь я точно чую: не моя она. Внешняя. За это мое знание генерал, сидящий рядом, отдал бы все на свете. Не знаю почему, но я уверена, так и есть. Поэтому я смотрю и молчу. Там кто-то шагнул в свет и передернул лязгнувшее. Прицелил в истерзанное тело — и чертова объемная проекция стала крупной, прыгнула близко. То, что выстрелило, было чудовищным, оно разнесло тело и мне казалось, что я вся заляпана кровью. Точно помню, что я кричала. Что становилось все темнее, я почти перестала видеть, когда из-за спины с ревом возник минотавр и вкатил имперскому уроду по полной. Мой двуглавый шеф вроде клокотал где-то рядом, а я все проваливалась и проваливалась в ничто. Холодное, страшное и окончательное. — Попей водички, да? За свою добрую Гюль, давай, — знакомо всхлипывали рядом. — Пора домой, возвращайся. Пора домой. Ты сама сказала, бывает худший день. И даже он проходит. Я поверила. Мало ли, что я могу наговорить при интеллекте, втрое уступающем возможностям морфа? Впрочем, если думаю, значит, как ни противно это признавать — живу. При мне уничтожили Альга, а я — человек, самое живучее мировое чмо — бесхребетно продолжаю дышать и нахожу в таком занятии смысл. — Самоедство, — упрекнула Гюль, демонстрируя безупречную память. — Про интеллект вообще не верно. По уточненной шкале Лээри следует перемножать базисный показатель с квадратом атипичности. Конечно, это устаревшая шкала, ею почти не пользуются. Есть мнение, что Лээри был из кэфов, понимаешь? Ну, из последних, которые консультировали вроде бы наши старшие расы, когда создавалась габ-система. Только это все давнее, такое давнее, что не понять, где правда, а где легенда. Я резко села. Темнота стекла с меня, как водя с того гуся, которому все похрен. Голова немного покружилась, я вцепилась в Гюль и переждала. — Ты читаешь мысли? — Я улучшенный клон улучшенного… — она грустно улыбнулась, — и так далее. Конечно, ведь ты не создала правило приватности сознания. Хорошо хоть, морф о тебе заботится с недавних пор, иначе допрос оказался бы полезен для империи. Пей водичку. Давай, за добрую Гюль. — Гос-споди, — просипела я, — это что я о тебе думала, ты — целиком читала? — Нас многие полагают совершенными… выродками, — поморщилась Гюль. — Я знаю, я вообще хорошо читаю, даже через правила приватности. Я говорила тебе: на мне была охрана бож… бывшего моего. Он и избавился от меня, как я теперь понимаю, осознанно. Я бы отследила нового члена прайда, меня не обмануть сходством. И вот я что скажу: очень редко думают, как ты. Про меня, а не про всех «не таких». Универсум большой, просторный. Нет понимания — нет общения, вот закон. Неписаный, но соблюдаемый. Одни живут прайдами и забыли, что такое дети, другие при зачатии ребенка поедают партнера и побоку вся разумность. Третьи вон — вскармливают от своего мозга. Разные. Не понимаем друг друга. Ненавидим иногда. Презираем часто, отворачиваемся каждый день. Терпимость, вот название. Закон даже. Ты смотришь — и нет у тебя общего мнения о таких, только об одном, кто перед тобой. Это хорошо. Это и должно быть у настоящего служащего габа. — Она вздохнула и подперла кулаком заплаканное лицо. Нос распух, глаза щелочками. Правда, проняло. — Терпимость, это когда отворачиваются. Гадкий закон. Лживый. — Давно я… — Нет. Час, наверное, — захлопала она ресницами. — Тебя лечили, хотели передержать в отдыхе сутки. Потом пришел габрал, — Гюль брезгливо оттопырила верхнюю губу и поправила ткань платья, скосив взгляд в сторону, — и велел будить. Опять допрос. — Габрал, — тупо повторила я. В сознании сам собой возник такой бравый американский капрал из тупых фильмов. С глазами навыкат, фигурой и мордой Кинг-Конга, воплем: «Кто здесь прав, жирные задницы, вашу мать?». Я посмотрела туда, куда посоветовала Гюль. Увидела минотавра — ну, то есть габрала. Он был куда внушительнее любого кино-жутя… И я спешно порылась в инструкциях. «Служба безопасности габ-портов набирается из числа рас области неприсоединенных. Живучесть свыше сорока единиц по осреднённой шкале. Силовые параметры…» — Габрал Рыг, — прорычал минотавр. — Мне нужно знать, что произошло на допросе. Мы ожидали, что это будет бесполезно для империи и безопасно для габбера. Но оказались правы лишь в первой части. Так я думал час назад. Сейчас и это под сомнением. Что видела, габбер Сима? Я вцепилась в плед, чтобы снова не провалиться в темное и пустое отчаяние. Габрал выпятил титаническую челюсть. — Живучесть сорок — это много? — спросила я. — Оторванную конечность выращиваю в полчаса, — буркнул он. Покосился на Гюль. — Проще, чем находиться в помещение с этим… Что еще? Не тяни трипса за хвост. — У имперских тэев живучесть ниже? — Двадцать по нашей оценке, я беру именно ранг тэй, там много вариантов, в общем — от восемнадцати до тридцати одного у тор тэев. У тебя живучесть — пять, немного подросла с трешки после присвоения статуса, у этого, — он нехотя кивнул на Гюль, — тридцать семь. — Сорок один в режиме прайда, — уперлась Гюль. — Молчать, — взвыл габрал. — Альг ведь мог выжить? — Мог, в теории. Если теперь он в шлаке, вопрос не имеет смысла, оттуда нет выхода. Транслируй, — велел габрал. Я скрипнула зубами, Гюль громко сказала «животное», габрал хмыкнул и уставился мне в зрачки. Пришлось вспоминать все, хотя проще было бы умереть, с моей-то ничтожной живучестью… Кажется, я опять кричала. Гюль меня облила водой, отпустило. — Именно шлак, плохо, — выдавил габрал. Жестом выставил Гюль за дверь. Она показала фигу — у меня в голове отрыла жест? И осталась сидеть. Рыг выпятил челюсть еще страшнее, но стерпел. — Альг сам связался с нами два цикла назад. В предельно закрытом режиме, мы долго не знали, что работаем именно с ним. Речь шла о возможном нарушении стабильности сил универсума. Этот сейф не должен был достичь места назначения с содержимым. Все шло штатно, но империя досрочно уволила габрехта, прикрывая свою игру. Мы не успели допросить, он уже за барьером, в зоне вашего неприкасаемого детсада, — скривился Рыг. — Сейф вскрыли до нас. Альг вроде бы один и успел сообразить, кто в игре. Мы два дня назад строго рекомендовали ему уходить в габ-центр. Он предпочел догнать тот корабль и уничтожить содержимое. Это все. Каждый выбирает сам. Я бы тоже довёл дело. — Что такое шлак? — Разберёшься. — Габрал встал, неодобрительно потрогал близкий при его росте потолок и ссутулился. — Ты в отпуске до выздоровления. Советую старательно забыть лишнее. Прекратить бессмысленные страдания. Избавиться от нахлебников. Гюль уже привычно фыркнула — вероятно, так она реагирует на любые слова габрала. У меня на спине вздыбился морф. Вот уж кто не считал себя нахлебником! Сверхсекретный минотавр отбыл в свой хренов лабиринт. Мы остались одни. Я всхлипнула. Гюль поддержала. Рассекреченный морф обнял нас и тоже дрожал. Сочувствовал… История четвертая Кое-что о чудесах Худший день закончился слезно и мрачно. Паршивее всего то, что следующий за ним не стал лучше, я проснулась и сразу это поняла. Как будто в мире что-то хряпнуло — и по нему пошла трещина. Сколько я ни старайся делать вид, что универсум целенький, смотрю исключительно на эту трещину. Тошно мне. Стоит перед глазами казнь, режет нервы собственное бессилие и выбешивают до невменяемости пояснения минотавра, ничего не поясняющие, зато очень спокойные. Это его: «В шлак, плохо». Поставил квиппу, гад. Припечатал где-то в отчете начальству: союзник Альг был полезный, но весь вышел. Спасать не стоит, это невозможно. Не могу ничего забыть. И хуже, не хочу. Раз невозможно спасать, значит — еще жив? Был бы мертв, так бы мне и сообщили: мол, скончался, мы ему посмертно благодарны. Я провернулась ужом с правого бога на левый и дальше по кругу. Тошно. Неужели здешние габ-безопасники взяли да и бросили человека? Которого уродовали и убивали у меня на глазах так, что никто бы не выжил. Хотя тут все не вполне люди, если по земным меркам. У Гюль вон — живучесть минотавру на зависть. Зря она, что ли, ползла под крышу, когда надумала самоубиться? Она спонтанная, но и расчетливая. Интеллект запросто не отрубишь. Посчитала, наверное. Высоту там, скорость, ускорение… Я слова кое-как помню, а она навигатор, она весь смысл сечет. Кот сегодня серый — тоже переживает. Лежит возле бока и упрямо делает вид, что никакой он не морф. Просто спит тут и вот-вот пойдет лакать молоко. — Ты чем питаешься, Гав? — Мр-яу, — он открыл верхний непарный глаз и снова закрыл. Типа — будь спокойна, дорогая хозяйка, я разберусь сам, надою молоко и воспитаю мышей. В дверь сверхделикатно поскреблись. Не дожидаясь моего «иди к черту» проникли. Телепает меня Гюль, зараза, без всякого зазрения совести. Завтрак принесла. Поднос купила цветной. Суфле перевалила в миску из «Дна». Тоже устала от серости. Сама такая важная, прямая. Косы все расплела, соорудила на голове чалму из собственных роскошных волос. — Утро, — поприветствовала я, проглотив первую порцию суфле и слово «доброе». — Ты не так на мир смотришь, как я, — тихо сообщила Гюль, пристраиваясь на краешек кровати. — Я всю жизнь жила и было вокруг сложно, многослойно, неоднозначно. Я старательно себя обманывала. Снаружи никто не обманет так, как я сама изнутри, понимаешь? Все так делают. Так удобно, так принято. Вот ты про меня подумала: дура и ходит строем за божественным. Только я не дура. Я умная ходила. Я сама старательно не слышала, что меня не уважают. Я сама усердно не видела, что наш прайд давно стал… не тот. Клонировать людей можно, а вот восстановить то, что однажды объединило наших предков, наверное, нельзя. Может, моя первая версия правда безумно его любила. Может, его первая версия стоила этой любви. Но пока ты не посмотрела на меня и не пожалела меня, я не хотела ничего знать. Ты смотришь на мир, как будто он совсем простой. Ты видишь его, как в первый день. Для этого вас и привозят, настоящих. Если могут найти и выбрать. Свежий взгляд. Я доела суфле и облизала ворованную ложку, которая, как и я, помнила живого веселого Тэя. Слова Гюль медленно приживались. От них, завтрака и общей слабости — тошнило. У меня интеллект тридцать один. Блин, почему я должна видеть мир сложным? — Интеллект вообще загадка, к тому же он не идентичен понятию «разумность», — отмахнулась Гюль. — Они считают по сложности мозга, числу активных связей и проценту включения потенциала в работу. Только это все не важно. Если тебе сделать еще пять-шесть инъекций знаний и дать время их усвоить, значение вырастет до двухсот. Ты останешься та же. А может, вообще во вред пойдет. Я обколота навигацией так, что могу вручную делать переход, хотя это по идее вне биологических возможностей людей. И что? Это меня делает умной? — У меня болит голова и без твоих рассуждений. — Я кое-что вспомнила и решила, — строго сообщила Гюль. — Я закрыла дверь и попросила морфа полностью нас экранировать. Я предлагаю тебе совсем безнадежное дело. Вероятность успеха по-умному менее одного процента. Это оптимистичный вариант. Но если я права и чудеса бывают, можно попробовать попасть в шлак и иметь шанс оттуда выбраться. Не скоро и не обязательно получится, но иначе вообще нет вариантов. Я отставила поднос и жизнерадостно кивнула. Женская интуиция по имени эмпатия орала в голос «да, да!». Ум молчал, ему рот заткнули. Гав спрыгнул с кровати и стал бродить по комнате, громко имитируя мурлыканье. Он был здорово похож на обычного пятиглазого кота, особенно пока не начал прогуливаться по стенам и даже потолку. Гюль неотличима от человека, разве что цвет глаз меняет и смуглеет по настроению. Зато если ей отрезать для пробы руку, ведь отрастит в полчаса! Могу ли я смотреть на окружающих иначе, относиться как-то по-другому, зная весь обман внешности? Нет. Она права, я вижу мир просто. Я даже не завидую никому. Смысл? Морфы почти вне закона, хотя справочник в моей голове утверждает: они живут на плечах и спинах каждого тысячного разумного. Это нелегально, но морфа ведь нельзя обнаружить. Он с носителем до смерти последнего, и переживает потерю отчаянно, на время впадает в шок — тогда его и отлавливают, и в камеру передержки… Вот ведь гадство. Морфы сами выбирают носителя, и никогда не соглашаются на сделки. Это повод для ненависти и главное основание их нелегальности. Разве дознаватели той же империи простят морфам отказ сотрудничать? Вот и гнобят от злости. Гюль я не завидую тем более. Умная, красивая, одаренная — и до сих пор не знает, мужик она или баба, или ей вообще не важно, кем быть. Не знает она, блин! Её так долго совершенствовали, что исходник оказался забыт. Так что они живучие, а я — человек. Дикий, первобытный. Ну, или, что куда более лестно — настоящий. Может, Тэй потому и стал меня угощать, что рассмотрел этот талант. Мой талант. Оказывается, мало кто умеет просто смотреть и слушать, не отворачиваясь от странного. Это почти смешно и довольно грустно. В очень большом универсуме не так и много неравнодушных людей, готовых служить в габах и не вербоваться в шпионы, не выбирать покровителей и не разменивать свой дар человечности на аурум, окислитель и всякие иные условные ценности. Как я сказала Тэю? Тоска и любопытство, смешать но не взбалтывать. Я была искренней. Сгоряча. — Я продала украшения, — продолжила Гюль, показывая запястья. — И с волос тоже, все. Продала окислитель из кладовки и тот, что получила вперед, подделав прошение от твоего имени. Нам хватит, чтобы заказать катер. Я могу в ручном режиме разогнать его и положить на курс. Нелегально, без запроса в габ-центре и контроля маршрута, а они проверяют все расчеты автоматики. Вася сказал, что согласен сделать прореху в наблюдении, нас отследят после точки возврата, не ранее. Окислителя хватит до места. И еще немного останется, часов на пять. Вася сообщит, где мы. Но вытащить нас не успеют. Все понятно? — Да. — Твой Тэй сказал про сектор ИА. Он, похоже, умный… был. Зачем бы зря упоминал то, что вовсе бесполезно, — Гюль вздохнула. — Скажи, он тебе как, божественный? На всю жизнь и без оглядки? — Черт его знает. Мы толком не знакомы. Но что-то проскользнуло, признаю. — А привязать к мачте и тупым ножом? — Гюль сделала большие глаза. — Хватит во мне копаться, как в мусорном ведре! Мало ли, что я думаю и тем более не думаю, а просто вот оно бац — само всплывает. Не знаю. Вряд ли мы ужились бы. Но еще разок выпить «черную звезду»… Я мечтательно вздохнула. Гюль расплылась в улыбке: опять влезла и читает меня без зазрения совести, по роже видно. Ну, что я могу с ней сделать? Сама в гости пригласила. От души. А она меня теперь тоже приглашает — от души. То ли повторно желает самоубиться, то ли правда верит в чудеса. Зачем лезть в историю, о которой все знают: это безнадега? Гюль доведет катер, морф вряд ли останется тут и помашет вслед нам лапой. На моей совести будут два трупа, не считая родного тела. Когда меня увольняли с первого курса, ректор меня позвал и сообщил лично. Сказал еще зачем-то про какого-то самурая вроде, который прошел непроходимый полигон. Он не знал, что это невозможно. Ректор, вероятно, надеялся мне намекнуть, чтобы повторно подала документы. Но я не поняла. Тогда было еще рано. Сейчас, пожалуй, самый раз. — Хорошо, что у меня интеллект тридцать один, — хмыкнула я, ощущая, что день делается цветным. — Все поймут: дура была — и дурой померла. Если что. — Если что, — тихо согласилась Гюль. Поморгала своими сумасшедшими ресницами двойной длины. — Знаешь, я тебя немножко люблю. Не как часть прайда. Но мне тут уютно. Может, родственно. Хотя генетически у нас разница приличная. — А прайд большой? — Не знаю, — удивленно отозвалась она. — Это было частично слитное сознание, частично дробное. Я знала все его элементы, но не выделяла каждый. Я вообще редко всматривалась в привычное, доверяя слитности. Ты не обижайся, но я буду читать тебя, даже если запретишь. Мне плохо одной. Я не знаю, как смотреть. Не привыкла. — Когда делаем глупость века? — По быстрому, пока за ум не взялись, — встрепенулась Гюль. — Одевайся, у нас полчаса до расчетного времени сигнала от Васи. Он очень славный, хоть и габарит. Мечтает быть атипичным. Вскрыл склад и выдал два комплекта специальных костюмов. Его могут за это перекодировать. Я предупредила, а он твоим голосом поет какие-то глупости. — Атипичность заразна, — отметила я. — Хорошо бы. Костюмы от Васи были почти неотличимы на вид от обычной формы. Впрочем, доверять надо не глазам, а себе в целом. Я вот не могу испытать страх и осознать сказанное мне Гюль — про один процент вероятности успеха. Мне сейчас так плохо, что я лопну, если хоть не попытаюсь исправить то, что вроде бы поздно выправлять — казнь. Пусть это глупо. Пусть похоже на аффект. Я хочу выбраться за пределы габа. Мне душно, мне больно думать, что весь их супер-развитый мир позволил пытать человека и убивать в прямом эфире. Что наш габ вне политики, и империи за все мерзости не дадут по носу. Мы с Гюль быстро добрались до причала, она показывала дорогу и первый раз шла не за мной и не старалась двигаться шаг в шаг. Щеки горели, глаза прямо полыхали — ну, другой человек. Проснулась спящая красавица. Катер оказался маленький, двухместный. Судя по всему, он числился, как корабль малого радиуса. Нам дали стандартное разрешение на облет габа и затяжной «пикник» в универсуме, я же в отпуске. Мне еще отечески посоветовали, щелкнув и вмешавшись в разговор: «Отдыхай-ить, полетай туда-сюда-ить. Звезды красивые». Я поблагодарила. Не такой он и петух, он даже почти орел. Стоило мне закричать — примчался спасать вместе с безопасником. Лично! А сколько у него в габе таких мелких сошек, как я? Да он в сто раз лучше чеканного герба, мой толстый шеф. Даже с залысинами на головах и немного обтрепанными крыльями. — Ждем, — шептала Гюль с совершенно безумной улыбкой. — Ждем… В ушах тихо свистнуло. Катер метнулся с места к бессветной дыре в космосе, видимой для Гюль и неразличимой моему зрению. Но меня включили в родственность, так она назвала это. Теперь я тоже немного читала — ну, сколько мне давалось. На грудь положили плиту, прибавили вторую, третью. Костюм подумал и чем-то пленочным заламинировал мне всю кожу. Хорошо, а то было ощущение, что щеки лупят по ушам, а уши отползли к затылку и стали длинные, как у бассета. Морф тоже напрягся и держит спину, впитался в меня частично, так что сперва в глазах темнело, а теперь стало опять хорошо, внятно все видно. Его работа. Я мысленно поблагодарила. Он муркнул ответно. Чернота сделалась близкой, набухла тестом, затем нас вроде как отрубило от универсума ударом ослепительного тесака — и метнуло вовне. На мировую разделочную доску, блин. Там нас замесило, раскатало, защипнуло — и шваркнуло далее, согласно рецептуре. Плиты одна за другой рассосались. Морф остался держать спину. Ламинат чуть подогревал кожу и казался жирноватым — не знаю, почему, наверное, сознание глючит. Катер выплыл из сплошного сияния мировой духовки, как пирог на подносике. — Готово, — сообщила Гюль. Хихикнула, — никто не думал так нелепо про переход. Мне понравилось. Она пошевелила плечами, урезонивая кресло. Я тоже вырвалась из объятий своего мебельного маньяка. Тяжесть была слабая, едва намеченная. Мы плыли тихо, как лист по воде. Впереди постепенно проявлялся новый узор звезд. Совсем иной. И весь в тонких нитях серебряного сияния, словно прическа, украшенная сеточкой и головками жемчужных булавок. — Эта сеть света — граница сектора ИА, — сообщила Гюль не без торжественности. — Пересекать её нельзя. Корабли медленно… растворяются. Но мы войдем, покинем катер и он сам скорректируется на выход, автоматика в нем сработает. А мы люди. Если затеваем глупость, автоматика не поможет. — Заплыв за буйки, — согласилась я. Катер миновал сеть, при приближении она замерцала ярче, предупреждая, — и распалась. Почти сразу пропал вес, совсем. Гюль гибко взлетела из кресла, подхватила меня под локти и отбуксировала к выходу. Я очухалась уже на границе пропасти по-настоящему бездонной, вцепилась в край борта. — Может, останешься? — Нет. То, что позади, — она показала на шлюз, — я знаю. Я оттуда хотела выпрыгнуть, пусть даже в смерть. Без тебя опять полезу на балкон, если выживу. Мне станет неинтересно, понимаешь? — А морф? — Морфы упрямее нас. Поверь. Он тебе въелся в позвоночник так, что с костями отдирать будем. Это я знаю, а вернее чувствую. Пришлось сдаться. Без особого сожаления я отпустила край привычного мира, в данном случае представленного катером. Загадочная штука — сознание. Мне хотелось лечь и вцепиться в надежное основание, когда я попала в этот их универсум и первый раз спиной ощутила бездонность. Я сбежала в шлюз, трусливо и без оглядки. Когда Тэй катал меня на катере, я так ловко злилась, что нашла сто один повод не глянуть за борт. Имя всем поводам — тот же первобытный страх. Но у него есть изнанка. Чем сильнее я боялась, тем отчаяннее хотела обернуться и нырнуть в это — бездонное. Отгораживалась от бредового желания, прятала его в дальний угол сознания и накрывала ветошью сиюминутного. Я человек, мое дело жить в атмосфере и стоять на грунте. Так? Конечно… Гюль оттолкнулась и мы, медленно вращаясь, стали удаляться. Шлюз закрылся. Чуть погодя маленький и со стороны очень ладный катер включил освещение, вроде как очнулся. Автоматика провела оценку положения и во всю дурь врубила аварийный режим. Катер суматошно вильнул и сгинул за сетью, мигнувшей ему прощально. Мы остались в пустоте совершенно одни. Будь я нормальной — ну, как положено ничтожной квиппе, исправно не вылезающей из своей клетки — я бы сейчас паниковала. Увы для носителя Чаппы, я определенно не в себе. Универсум здесь густел первозданной тьмою, не разбавленной близким светом звезды, отблеском хоть какой захудалой планетки или, в крайнем случае, — темным боком габ-порта. Он покоился настоящим океаном, и я смотрела на него, как сумасшедший Робинзон, который дома вкалывал, вкалывал без отдыха и, потерпев крушение, балдеет от перспектив необратимого и предрешенного отпуска. Это — свобода. Порой вообще не важно, сколько запросят за такое. Вы вдохните разок, и тогда узнаете, оно вам надо? Я вдохнула. Мне, оказывается, было очень даже надо. Океан чуть покачивался и плыл перед потрясенным взглядом, я смаргивала слезинки, мешающие видеть все резко, внятно. Бездна черна и прозрачна, как ни одно земное море. Я в этом ламинате Васиного костюма на лице — будто голову опустила внутрь универсума и вижу его, саму поверхность рядом и невесть что — в недрах. Текучее, загадочное, слоистое. Может, это водоросли? Ну — косморосли то есть. Дотянуться бы. Я наверняка успею. Надо извернуться, нырнуть… Когда я попробовала сунуться глубже, почти сразу увидела идущее к поверхности гигантское тело. Кит. Блин, я на Земле их в кино-то видела раза три, а чтоб рядом… Кит приближался, слегка светился — так показывают обычно южные моря с этими, не знаю названия, а по сути они морские светлячки и проявляют все, что движется. Кит оказался совсем рядом, я очень хотела увидеть его морду… И мне врезали по собственной моей морде со всей дури, аж голову мотнуло назад и садануло обо что-то твердое. — Сима! Си-ма! Видение нехотя растворилось, прощально рассыпав в сознании брызги чего-то пенного, шипучего — шампанского с хвоста кометы, наверное. Я проморгалась. Лежу на спине на плоском и прохладном. Волосы на затылке болят: их норовит выдрать злобная Гюль, которая перепутала меня с репкой, а себя с трудолюбивым дедом из сказки. Она борется за урожай из моих лохм всеми силами: орет, и лупит опять по моему лицу, которое ни разу не мяч для волейбола. — Отстань, убивца, — попросила я. — Сима, — она уронила мою больную голову на жесткое и села рядом, мешком свалилась. — Прости. Я все просчитала, но забыла проверить, как переносят чистый универсум люди твоей расы. К тому же не инициированные, понимаешь? Ну, вы не выходили так далеко от своей планеты и вам не дали… настройку. Пять часов у нас запас по окислителю, я так думала. А тебя скрутило сразу, воздух не был значимым фактором. Воздуха нам хватало. Она еще что-то бормотала, норовила посчитать на пальцах, хмуря роскошные брови и ругая себя за неосмотрительность. Я злилась. А вам бы было приятно понять, что вас обманули, использовали? Что вас повезли на смерть, хотя твердо верили — угрожает вам в худшем случае укус комарика. Малярийного, блин. Без вакцины, которую ей вкатили врожденно, а мне и укол не поможет. — Давай, сознавайся, — посоветовала я. — Я тебя прощу, наверное. На первый раз. Если плакать будешь жалобно. — Корабли ИА не допускают присутствия иных транспортов в своем секторе, — выдавила Гюль, покосившись на меня. — Но всегда спасают людей. Были прецеденты, после двух аварий они доставляли эвакуационные капсулы в ближние габ-порты. Но если аварию подстроили и настоящей угрозы нет, просекают на раз. Не появляются. У нас была угроза жизни, к тому же ты получила от меня вводную с указанием полного уровня риска, ты должна была бояться и излучать страх. Через четыре часа нас бы точно нашли. — Почему я это подозревала? — Потому что ты эмпат. Риска почти не было в моем понимании, была простенькая ловушка для корабля. И вдруг — он вынырнул сразу! Я себе не поверила. Потом, когда тебя уже засунули в систему восстановления, гляжу: убила тебя премудрая Гюль… Почти совсем. Надо было внимательнее проверить параметры живучести по лучевому и силовому векторам. Там же ноль, ну чисто — ноль. Ужас. Вы совсем еще детсадовская раса, не прошли развертку второго типа. — Но я жива. — Тебя ускоренно развернули. — Гюль залилась слезами, как в первый день, ну прямо восплакала, блин. И сразу вспомнила сравнение, свое же собственное из того дня. — Мы не уме-ем! Ни-икто не уме-ет! Это уровень старши-их, понимаешь? — Нет, но мне пофиг, — отмахнулась я, и села. Костюм с меня сняли, обрядили в нечто короткое, радужное и вроде симпатичное. Только я больничную робу просекаю в любом цвете. Это она и есть. Меня точно лечили, и серьезно. Но я иду на поправку. Хотя в голове такое творится, хоть опять ею колоти об твердое — может, тогда лишние мысли высыплются, а толковые примнутся. Я осторожно постучала себя по гудящему лбу. Не помогло. Хлопнула открытой ладонью, посильнее. Гюль испуганно на меня уставилась, забыв закрыть рот. — Где кит? — Кто? — Красивый такой кит. Крупный. И плавники, знаешь — с зазубринками вроде. Светится немножко. Я видела его, пока ты не начала меня лупить и будить. Хочу кита. — Вот, — Гюль махнула руками. — Везде. Корабль, понимаешь? Мы в нем. Он нас слопал и везет домой, в габ-порт. Наверное. Хотя он никому свои планы не сообщил. Этот, который тебя лечил, наорал на меня, наречия не знаю, но мысли он показал. Сплошь ругань. Зол был — страшно. Хотел меня не спасать, но закон есть закон. — Где он? — Там, — махнула рукой Гюль. — Там навигационный отсек, он же главный нервный узел, он же мозг. Не знаю, не смотри так. Технологии кэфов вне моего понимания. И он все равно не появится, ты же цела. Вот стану я второй раз верить ей, если я и в первый ни на ноготь не поверила? Гюль до настоящей атипичности не ближе, чем Васе. Она привыкла к прайду, то есть к следованию за лидером. Она просто не могла попытаться грохнуть меня, ей одиночество хуже смерти. А моя смерть — хуже одиночества… За спиной со всхлипом вздохнули: подтверждает, очередной раз втиснувшись в мои не особо умные мысли. Пусть её. Глядишь, своими глупостями обзаведется. Коридор начался от указанной двери типа «шторка», изогнулся и уперся в красивую сплошную стену янтаря. Полированного, с прожилками зеленоватого молока и сочными медовыми полостями, прозрачными — и непроницаемо глубокими. Я вежливо постучала по преграде. — Уважаемый кит! У нас в авиации принято баловать пассажиров в первый полет. В кабину к пилотам пускать или хоть в бизнес-класс. — Я подумала и подмигнула стене. — То есть, это не совсем правда, это скорее слухи. Но вы же не какая-то занюханная авиакомпания. Вы лучший в мире кит. Я себя чувствую лет на семь и хочу праздник. Пожалуйста. Янтарь внутри всколыхнулся, стал похож на кубики льда в темном дорогом алкоголе. Меня от зрелища слегка развезло, уж больно крутилось красиво и сложно. Я так и провалилась вперед, когда преграда исчезла. Несчастный кит меня был вынужден ловить, как вышибала — пьяного гостя. — Простите, — смутилась я. — Бывает, — подумал он. Прямо на душе посветлело. Хоть один нормальный инопланетянин. Как их показывают в земном кино. Рослый, стройный, большеглазый. Лоб высоченный, кожа молочно-белая, приятного тона. Глаза чернее универсума и в них эта штука, как у Тэя — бездонность. — Спасибо, — сказала я, глазея изнутри на шар рубки и чуть покачиваясь в мягком кресле. — Как тут хорошо. — Могу я еще раз поинтересоваться китами? — спросил он, на сей раз вслух. Я закрыла глаза и старательно подумала о китах все, что знаю. Я вообще в плане знаний человек компактный. Раз — багаж весь выставлен на обзор. Мало его, багажа. Мне стыдно, но теперь поздно что-то менять в прошлом. Школа, телевизор и кино. Немного случайных книг в тот год в институте, еще немного — во время дежурств, когда было скучно. И все… — Надо навести справки, — улыбнулся очаровательный инопланетянин маленьким, но выразительным ртом. Безгубый, а злобности нет, даже странно. — Я определил планету, спасибо. Полагаю, там есть наблюдатели расы кэф. Они покинули дом, — тут взгляд хозяина рубки потускнел от огорчения, — таков удел старших. Мы остались оберегать дом, таков удел верных. — Вы не кэф? — Можешь звать меня Кит, — улыбнулся он. — Я суть корабля, он — моя оболочка. Еще я экстракт памяти и воли первого капитана. Хорошо, что у корабля опять есть имя. Мы немного устали быть сами по себе. — Так прилетели бы в габ, поболтать, просто так, по-соседски, — ляпнула я. — Простите. Ну, вы в курсе моего интеллекта. Вот я и горожу. — Корабли расы кэф — мечта империи, тайно желающей господства, — улыбнулся он с долей грусти. — Мечта Дрюккеля, чиновные носители вели бы инспекцию непрестанно, имей они доступ без ограничения дальности и маршрута. Научный сектор желает нас разобрать, расщепить до последнего элемента и познать. Мы очень всем нужны. Только… не по-соседски. Приятно встретить человека, которому от нас ничего не надо… почти. Но то, что в твоей голове, умещается в границы добрососедства. — Вы нас везете в габ? Он чуть помолчал, отрицательно качнул головой на гибкой длинной шее — так роскошно получилось, прямо танец, а не движение. У него нет волос, зато по черепу идет едва заметный гребень, и сейчас он приподнялся сотнями радужных пушинок… — Нам самим много чего хотелось бы сделать, как ты хорошо сказала, по-соседски. Мы храним верность ушедшим. Этот сектор — их дом, а разве хорошо, когда дикари лезут с отмычками в чужой дом? Они ведь будут громить и воровать, именуя это исследованием и прогрессом… Кэфы ушли, и вряд ли вернутся. Но дом должен быть цел. Это дань уважения. Мы отдаем дань. Мы помним законы. Не вмешиваться в дела младших. Не влиять на расстановку сил у младших. Спасать терпящих крушение в наших пространствах. Но мы устали от тишины. И мы хотели бы немного усложнить толкование закона. — Он посмотрел на меня так, что я ощутила себя прозрачной. — Есть дело для сотрудника габ-порта. Мы не вмешиваемся, нам нельзя. Тебе можно. Но без меня не добраться и не успеть. К тому же умного там сделать нельзя, все умное уже совершено, и подлое тоже. Посмотришь своим странным взглядом, хорошо? Нам говорили, ты умеешь видеть, как подобает габ-сотрудникам. — Да охотно. А можно связаться с моим гамбур… то есть габмургером? Нам Вася дал костюмы, его могут за это перекодировать. — Вот именно это и интересно, — улыбнулся Кит. — ты думаешь о том, что иным совсем не важно. Он кивнул серой стене, открывая в ней коридор. Гюльчатай с видом просветленного буддиста, узревшего сияние истины, проникла в рубку и замерла, едва не перегорев от восторга. Кит перевел взгляд на другой сектор шара. Там обозначился мой шеф, клокочущий обоими клювами. — Ить! — Уть-уть! — Уважаемый габмургер, только усилиями габарита Васи мы попали сюда, — соврала я. — вы уж его не ругайте, он старался, как мог… атипично. Нас попросили оказать содействие. — Ить… да-а… — пропищал шеф, во все глаза созерцая Кита. — Честь-ить для порта. Посещение ожидать ли нам-ить? — Я не могу не вернуть ваших служащих, — пообещал Кит. — Но я не обязан указывать маршрут. — Нет-уть, — отмахнулся шеф. Он умеет улыбаться клювом! — Ждем в гости-уть. Всегда есть-уть место у седьмого причала. Спокойного перехода. Кит кивнул и погасил сферу с экзальтированным шефом. Немного поколдовал, шевеля длинными изящными пальцами — и вокруг стал универсум, отделанный дугами янтарных рам. — И что во мне есть такого, чтобы меня спасать и брать на борт? — поразилась я. — Только то, что я при этом никому и ничего не должен, — отозвался Кит. — Это редкость. Еще полцикла, и, возможно, ты тоже заведешь покровителей, связи, обязательства и осознаешь тонкие нюансы влияния. Тогда станешь нам опасна. Мы верны кэфам, они не вмешиваются. Мы тоже. Мы не союзники и не враги, только соседи. Пока ты умеешь это понять. Надолго ли? Не знаю. — Я все не так придумала, — отчаялась Гюль, осторожно занимая выросшее из ниоткуда кресло. — Порой результат важнее замысла, — утешил Кит. — Это нарушение границ сектора было кстати. Я проснулся. Так приятно быть замеченным, как живое создание. Кит… Мне нравится аналогия. Мне нравится вид того маленького океана, бескрайнего в своих масштабах. И мне нравится что вы… не китобои. Звезды суматошно метнулись, рядом возник габ — я вроде бы узнала его. Катер умчался от нас к шлюзовым воротам. — А что такое шлак? — вспомнила я главное. — Герметичная система, — пояснил совсем непонятно Кит. — Создана кэфами для погружения в себя и самоизоляции. — Находится на границе империи и трассы глоп-фактора, — добавила Гюль. — Используется уже сотни три циклов в качестве зоны финальной изоляции живых с неприемлемыми для универсума искажениями разума, эмоциональной, поведенческой и психической структур. Не зафиксировано ни одного возврата носителей ДНК, отправленных туда. — Тюрьма, — тихо ужаснулась я. — Тоже мне, взрослые расы, — покривился Кит. — Им оставили действующую зону третичной развертки разумного — а они употребили… по назначению. Сима, а тебе зачем шлак? — Изъять оттуда разумного, — пояснила Гюль быстрее меня. — Доставить могу, проверить исправность внутреннего порта приема могу, — прикинул Кит. — Провожу внизу, по поверхности. Но там очень особенное место. Не обязательно вы найдете искомого. И не обязательно он будет прежним. Но я заинтересован. Возможно, наш долг состоит в закрытии этой зоны. Оставлять доступ к третичной развертке искаженных сознаний? Это безответственно. Я проморгалась. Вот что он сейчас сказал? Что все расы, блин, взрослые в универсуме ровно так, чтобы королевской печатью колоть орехи. Это я поняла. Что печать у придурков отберут — это им поделом. Что на орехи никому не дадут. Это обидно. Лично я бы одному малознакомому тэю с наклонностями эсэсовца дала на орехи, догнала и еще добавила. — Вы занятное существо, Сима, — отметил Кит, трогая пальцами звезды, как будто они — игрушки. — Обычно не принято так упрямо назначать себе врагов. Они сами появляются, поверьте. Впрочем, это ваше время. Так хорошо быть молодой расой и иметь право на любые ошибки. Взрослым надо думать о правильности и цене компромиссов. Старые обременены гуманностью и желанием отдать знания, не навредив. Вы исключительно свободны. Я, тень давно ушедшего кэфа, прожившего бессчетные циклы в период старости своей расы, даже немного завидую. — Куда мы летим? — уточнила Гюль, жадно изучая движения пальцев и всматриваясь в звезды. После касания избранные мерцали ярче, образуя сложную сеть узора. — Сектор старых рас, — Кит посмотрел на меня, прищурил огромные глаза и порылся в моем сознании, подбирая аналогию. Подумал её: — Дачи пенсионеров . Картошка, гладиолусы, дощатые заборчики, кряхтящие тетки с тяпками и мужики, задумчиво медитирующие на извазюканные в грязи кишки автомобильных подкапотников… Маленькие собачки, урчливые коты, всепролазные гастарбайтеры, тырящие пилу и за пятьсот рублей готовые пилить без неё. И еще грустные взгляды: не едут ли младшие, им бы сырников напечь и стариковских всякостей вместо сметаны — на приправу… Это дачи. Как такое может смотреться в масштабах универсума? Нелирическое отступление Второй сон Уильяма Вэйна Сон принимался сознанием, как самая горькая пилюля. Взгляд вяз в серости, и вероятно потому, что в памятное время после взрыва джипа — долго, лет пять — Уильям не интересовался небом. А равно листвой и прочим бестолковым, паскудно и намеренно ярким, хотя никто не ждал праздника и не намерен в нем участвовать… в чужом. Серым был потолок в палате. Он раз за разом исчезал в потёмках обморока, когда боль делалась непереносима. Или срабатывал наркоз. Операции повторялись, палаты менялись, серость бессмысленной жизни делалась неубиваема. Запах больниц въедался в кожу, клеймил, и не просто как больного, а уже наверняка и без оговорок — как инвалида. В бесцветном сне было много ветра. Он трепал отросшие волосы. И сквозил где-то промеж извилин, внутри черепа. Весь мир раскачивался, гудел. Свистел презрительно: жизнь — дерьмо. С таким утверждением Уильям был согласен. При одной поправке: если и осталось на всей Земле хоть одно толковое местечко, то это бензобак классического «Харлея». Солидный. Без проблем умещает упаковку на шесть банок пива. Можно ехать, никуда не сползут. Слушай мотор, он поёт о свободе — величайшей ценности Америки. Слушай его и верь, надо ведь во что-то верить… Ты, ад и пламя, воистину свободен. От армии — невесть как давно: ведь наёмнику платят звонкую монету. От денег: пятнадцать операций обнулили счёт и пробили в бюджете прореху впрок, чем-то похожую на воронку от взрыва… Дзынь… Язычок пивной банки улетел и зазвенел по асфальту. Четвертая банка от прошлой заправки. Приходится притормаживать: проклятущий ветер в мозгах усилился и кренит «Харлей». Воет, воет… Хотя нет, сирена — это снаружи. И пока что звук лупит в спину. Нагоняет. Теперь ещё орёт в затылок назидательным голосом полицейского о каких-то нарушениях. Хотя Уильям Вэйн свободен, и эту ценность у него никак нельзя отнять в свободной стране. Он готов отстаивать её до последней капли крови… и пива. А когда он допьёт шестую банку, как раз дозреет до того блаженно-безразличного к себе скотства, когда можно в голос орать про инвалидность и тем давить на совесть одним и на нервы — другим. Пустая банка улетела из своего гнезда в обойме. Захотелось оглянуться и громко объяснить законнику, кто же он есть на самом деле. Руль дёрнулся, дорога изогнула спину, как психованный бык на родео. Прямо на переднюю вилку «Харлея», откуда ни возьмись, нанизался чахлый куст. Видимо, куст был пыльный: сразу стало смеркаться, и делалось все темнее, сколько Уильям ни моргал и ни тёр глаза. Мир уподобился экрану сломанного телевизора, сжался в одну яркую точку и погас. Тоже, нашёл, чем удивить… — Билли! — Иди ты в ад, — взмолился Уильям, не размыкая век. Подумал и добавил: — и принеси пива. Если нет холодного, черт с тобой, годится любое. Стало тихо. Именно из-за тишины Уильям и напрягся, разлепил толстые, как из пудинга вылепленные, веки. Стало ярко и мерзко. Пришлось послать всех уродов подальше ада, принять на ощупь кружку и осушить. То ли кофе, то ли чай, то ли ещё какой гадчайший вытрезвитель. — Жизнь дерьмо, — сообщил Уильям и с третьей попытки открыл глаза. — Сэр! Попытка вскочить обрушила вялое тело боком на койку. Уильям завозился, невнятно ворча и сглатывая ругательства. В нелепом мире осталось всего два человека, перед кем стоило выглядеть не свиньёй, потому что они сами — определённо люди в полном смысле слова. Это мама и полковник. Но мама далеко, она воспитала двух нормальных детей — с ногами, работой на стабильном окладе, кучей сопливых детишек и неумением ощущать свободу. Однажды, после ночного визита полиции, мама сказала: «Уил, я не желаю видеть, как ты спускаешь жизнь в сортир. Тем более это не должны наблюдать твои племянники. Не можешь иначе — хотя бы не попадайся им на глаза». Здравое и заслуженное замечание. В стране, если разобраться, много подходящих сортиров… — Сэр. Полковник, — выпрямляясь вдоль стены, прохрипел Уильям. Сделалось окончательно погано сидеть сиднем. И все ещё невозможно встать. Оказывается, какой-то урод отстегнул протезы. Теперь надо осознавать себя полной свиньёй, да ещё и гражданской. Он сидит при командире. При отце, пожалуй… Ведь второй жизнью, пусть и дерьмовой, обязан полковнику: тот сам был крепко контужен, но вернулся и выдрал ошмётки горелого мяса породы Уэйнов из разбитого джипа. Руки у полковника пятнистые от ожогов. А Билли-стейк прожарился до степени велл-дан, так сказать. Сейчас к полковнику обращены одновременно и лицо, и задница отставного капрала. Потому что кожа — оттуда… Вернее, и оттуда тоже. — Билли, ты типа помнишь про последний патрон? — грустно сказал полковник стене напротив, игнорируя страдающего похмельем и раскаянием отставника. — Можно беречь, я же говорил. Можно пустить в дело. Но ты умудрился утопить в дерьме, так? Злость шевельнулась, но не ужалила: как всякая змея, она сперва шипела и угрожала. Уильям уворачивался и торопливо искал протезы. Потел, сопел и с отвращением смотрел, как руки чуть подрагивают. — Вот документы, но я настаиваю, за руль этот… этот не должен сесть в таком виде, — клацая от злости каждым годным для клацания звуком, сообщил какой-то полицейский чин, намеренно официально протянул полковнику конверт и удалился, буркнув в дверях: — Я повторно все проверю, сэр. Отпускать его — это немыслимо. Стало до колик смешно. Надо же, кое-кто не потерял хватки и даже, пожалуй, прибавил в весе. Надо крепко надавить, чтобы пьяного придурка Билли проигнорировала полиция штата, где он уже не первый раз позволяет себя догнать. — Что дальше? — мрачно уточнил Уильям. — Я людьми командую, я людей убиваю, два раза да, — улыбнулся полковник. — Но читать мораль… Билли, кто-то из нас для этого староват. Протезы наконец заняли должные места. Теперь одёрнуть джинсы — и можно встать. Уже облегчение душе и большая работа стонущему вестибулярному аппарату, который пятый год работает на спирту… Бух! Ба-бам… На железных ногах можно ходить, но только не в разведку. Даже глухой враг издали распознает диверсанта Билли по дрожи земли под его железной пятой. Бух. Ба-бам… Вот и улица, пыли больше, чем надо. Чёртов юг. Жары ещё больше, чем пыли. «Харлей» криво пристроен у стены. Серый от пыли. Переднее крыло смято, как бумага. — Кто ж тебя так? — сочувственно вопросил Уильям любимого «коня». За спиной прокашлялся полковник: он в общем-то и не прятал смех. Просто подавился наивностью бывшего подчинённого. Уильям порылся в памяти, как в ведре с отбросами. Ничего годного про вчерашний день не нашёл. Он дрался? Он был в аварии? Или криво все ещё с позавчерашнего дня? — А сегодня — что? — задумался Уильям. — Август. Пятнадцатое. Год указать? — буркнул полковник, направляясь к огромнейшему чёрному бьюику. Уильям громыхал следом и молчал. Год он помнил. Незачем так… И месяц он помнил, в общем-то. Дверь закрылась мягко, как и положено в новейшей и вполне солидной машине. Салон был люксовый, но без вычурности. Посопев, Уильям пристегнулся: при полковнике он был вроде как снова на службе. Ощущение странное, выворачивающее мозг наизнанку. Так и хочется пятерней пощекотать извилины на темечке, они, небось, вроде варёных макаронин. Гадость. — Билли, у меня к тебе один вопрос и одно дело. То есть был вопрос, — полковник поморщился. — Про твой дар чуять… дерьмо. Был, но рассосался. Ты по макушку в таком отборном навозе, что чуять уже ничего не способен, это мой прогноз. Ты не ценишь жизнь. И свою, и чужую. — Не чую, — мрачно согласился Уильям. От своей бесполезности, не связанной с инвалидностью, стало грустно. В машине наверняка есть бар. Но проще вскрыть сейф в полицейском участке, чем такое спросить у полковника. — Нет, с того самого дня. Зачем было выживать, если жизнь — ну, вы знаете моё мнение, сэр. — Знаю. Хотя тебе повезло вытащить единственный на всю колоду Джокер, — вздохнул полковник. — Ты выжил и сохранил возможность ходить. Твоё левое колено похоронено где-то в Африке, а правое — вот оно. Это тоже чудо. Впрочем, не будем о том, что однажды решили не обсуждать. По второму вопросу мне нужна твоя помощь независимо ни от чего. Это дельце на грани легальности. Мальчика зовут Поль, он сын моего близкого друга. Хорошая семья, все просто идеально. Ему двадцать три. У него есть мечта и я хочу, чтобы ты выслушал Поля по этому поводу. У тебя сколько прыжков? — Черт его знает, — удивился Уильям, трезвея все более и ощущая, что в кондиционируемом салоне холодно. — Что я, считал? Сотни три. Четыре… Это уж скорее вы знаете. — Уверяю тебя, я не черт. Но я знаю и год, и дату и число прыжков тоже — все так, — отметил полковник. — Ещё мне известно, где стоит твой «Харлей». — Ещё мой? — Я знаю и сумму штрафа, который тебе не придётся платить. Я задал пункт назначения этой поездки. Все знаю, все у меня под рукой. Чертовски мило, ты прав. По стечению обстоятельств наша цель рядом… ехать час. Вот расчёска. Там мокрые полотенца. Рубашку купили заранее, и она не годна, ты позволил себе разжиреть. Пивное брюхо у моего капрала. Тьфу. Уильям остервенело тёр морду, похожую на заброшенный лет двадцать назад газон: кочки, заросли, черте-что ещё по полной программе. Было мерзко от мысли, что такого его покажут неизвестному Полю, мальчику из образцовой семьи. Опять шипела очковой змеёй злость. Но полковнику было чихать на пьяные бредни и на само похмелье отставного капрала. Что ж, правильно. Рука нащупала у пояса, на ремне, кожаный футляр подаренных отцом часов с цепочкой. Стекло их разбито уже с полгода, когда и кем — неизвестно. Часы механические и упрямо ходят, если их завести. Тикают монотонно, отделяют от жизни секунды — щепку за щепкой. Как будто дают понять: есть ещё время все поправить. Пришлось мотать головой и снова тереть лицо. Что за мысль? У него все окей, ни проблем, ни обязательств. Кто скажет иное — тот огребёт по полной… А часы можно просто не заводить. С похмелья тиканье донимает, будто оно — колокольный звон. Три двадцать на часах. Это — чего? По всему судя, сейчас утро. Определённо, надо бросить заводить дурацкие часы и вовсе их заложить. Или продать. Вещь довольно ценная, штучная. Стекло вот только — как после удара пули, едва виден циферблат. — Билли! Вздрогнув, Уильям осознал: он по-прежнему смотрит на часы, а бьюик стоит с открытой дверцей и полковник уже снаружи, прогуливается и ждёт. — Да, сэр, — совсем по-военному отозвался Уильям и с грохотом выпрыгнул из машины. Хотел было толком оглядеться, но полковник уже шагал прочь, пришлось спешить следом. На ходу отметилось в сознании: а ведь тут, пожалуй, больница. Деревьев много, все просторно, здания невысокие, старомодные какие-то. У дверей ближнего ждёт типичная сиделка из мыльной оперы, такие обычно состоят при миллионерах, серии эдак в пятисотой лишившихся памяти. Стройные грудастые девахи, им бы для рейтинга фильма халатики покороче надеть да заодно убрать умиротворённо-скорбное выражение с лиц. — Вы опоздали на два часа, — сообщила сиделка тоном капеллана, отпускающего грехи безнадёжному мерзавцу. — Но мы все понимаем. По решению врача было сделано исключение. Сюда, пожалуйста. У вас полчаса, дольше мы не можем откладывать процедуры. Сиделка сложила руки на переднике и замерла в почётном карауле у дверей. Полковник прошёл, чуть кивнув. Уильям прогрохотал следом, жутко сердитый на себя железного и на того дубину-парня, который додумался до устройства столь гулких полов в больничке. Все ещё кипя внутри, бывший капрал нашёл взглядом стул и мысленно предназначил полковнику. Эхо попритихло. Стало слышно, как за окном ветер шевелит листву. Часы у пояса тикают… Черт его знает, почему протезы так ужасно грохочут. — Поль, добрый день. Знакомься: это капрал Билли. Как тебе представить его? Нелады с законом, полная голова бреда об американской свободе, достойное лучшего применения упрямство и триста сорок семь прыжков, если я верно помню, — невозмутимо сказал полковник, игнорируя стул у изголовья и кресло поодаль, у окна. — Как лицо слишком официальное, я удаляюсь. Потому что официально все проверено и отказов у меня предостаточно. Полковник кивнул и направился к двери, походя хлопнул бывшего подчинённого по предплечью — и сгинул. Уильям ещё немного постоял, впервые обдумывая совсем свежую мысль: а, наверное, перегаром от него разит — ого-го… Стараясь дышать пореже и не стучать малопослушной левой железякой с шарнирным коленом, он проковылял и рухнул на стул. Наконец позволил себе посмотреть на Поля. Парень был белокурый и голубоглазый — прямо ангелок. Он и улыбался солнечно. Смотрел так прямо, как нормальные люди не стали бы. От нынешнего Уильяма нормальные, хоть малость жизнью пообтёртые, ждали бы много чего, но уж никак не милой беседы. — Добрый день, — ещё шире улыбнулся Поль. — Там как, есть хоть немного облаков у горизонта? — Нет, — соврал Уильям, чтобы не признаваться, что он опять не смотрел вверх. — А что? — Да так… Отсюда не видно, а туда кровать не хотят двигать, прямое солнце, — Поль улыбнулся иначе, будто извиняя чужие соображения, правильные, но все же обидные. — Мне вредно. Так говорят. Вообще они правы, наверное. В целом. Но получается, мне все вредно. А это уже не правильно. Ведь так? Уильям передёрнул плечами, рассматривая сына друзей полковника, достойных того, чтобы ради них разыскивать по стране, вытаскивать из каталажки и тащить сюда полутрезвого отставного капрала… И зачем? Пока не ясно. Что-то про прыжки. Уже два года заброшенные Уильямом, да и тогда, после больницы, он всего пару раз пробовал. Не важно. Поль весь прозрачный, тонкий. Руки вроде палочек, каждую кость видать. Пальцы Уильям почему-то рассматривал особенно внимательно. Очень длинные, невесомые, как паучьи. И лежат на покрывале неподвижно. Совсем неподвижно. Взгляд метнулся по контуру тела, ощупал острый кадык на птичьей шейке, подбородок, впалые щеки. — Угораздило упасть с лошади, — спокойно пояснил Поль, заметив осмотр. — Смешно, правда? Люди хоть с мотоциклов или ещё чего современного падают. Папа так расстроился, чуть не пристрелил коня, — Поль рассмеялся. — Только папа так стреляет, что ему проще попасть, если он решил промазать. Похмелье слегка мутило сознание. Тошноту дополняли впечатления. Через все это думалось кое-как. Вообще не думалось! Уильям сидел, неловко старался соорудить на своей морде улыбку или хотя бы пристойное выражение — ну, примерно, как у сиделки. В этой палате он, Уильям Вэйн, резко стал не инвалидом, а здоровым и тупым дураком, живущим в перевёрнутом, фальшивом мире. У него всего-то одно колено зарыто в пустыне. А парню чтобы кивнуть — и то надо сиделку звать… — Жизнь — дерьмо, — поморщился Уильям. — Да, сколько я уговариваю, а они ни в какую, — по-своему понял Поль. — Понимаешь, я уговариваю всех уже год. Теперь день рождения подвернулся, и я стал совсем настойчив. Но все вроде и не против, а только боятся лишиться лицензии или ещё чего. — Ценного, — хмыкнул Уильям и прощупал свою шарнирную коленку. — Во, самая у меня ценная часть. Стоит она дороговато. Зато износ низкий. Черт, чего я только не выделывал трезвый, а уж про пьяного и сам не знаю. Цела. — Так можно меня — с парашютом? — Поль перешёл к главному вопросу и взглядом показал, как он будет лететь. Сразу заулыбался, ещё до ответа поверив, что будет сказано «да». — А где мы возьмём самолёт? У меня нет. — Не знаю. Но если ты про деньги, их хватит. Только если вдруг все правы и я немного… запомираю, трудно тебе придётся. Не все понимают объяснения. — Но я умею объяснять, будь спокоен, — обнадёжил Уильям, рассматривая свою руку. Откуда на костяшках пальцев ссадины, он совершенно не помнил. И даже об кого или обо что стесал кожу — тоже. — Слушай, а давно твой папаша пробовал пристрелить лошадь? — Упал я четыре года назад, — Поль нахмурился. — Чуть не завалил колледж. Экзамены. Все же надо много приспосабливать. — Он снова улыбнулся. — Вот упал бы чуть иначе, и все, и совсем бы остался без диплома. — Тогда твой папаша пристрелил бы коня в упор, — предположил Уильям. — Слушай, Поль, а как ты… Как ты себя… Хотя не важно. Денежки нужны в кэше. Много. И это… тебя что, воровать отсюда? — Получается, ты рискнёшь, — шире прежнего улыбнулся Поль. — Спасибо. Знаешь, я лет с десяти хотел — с парашютом, но мама говорила, это опасно и можно шею свернуть. Вот я и свернул, теперь могу прыгать. — И тебе совсем не кажется, — Уильям снова принялся выбирать форму для главного вопроса, — что жизнь хоть самую малость с запашком? — Нет. На сей раз Поль отозвался без улыбки и отчётливо, старательно, выговорил короткое слово. Которое вслух он не собирался пояснять ничем. Он промолчал очень и очень многое, и, пожалуй, Уильям был одним из тех людей, которые могли неплохо озвучить молчание. Пять лет, — подумал бывший капрал, — я только тем и занимался, что убеждал себя в большой лжи. Я твердил себе о полной свободе, хотя разве это свобода — пить без меры, заливая сознание наглухо. Мотаться по стране, убегая от себя. Лезть в драки, которые не имеют ни смысла, ни цели. «Жизнь — дерьмо», — орал Уильям на каждом углу, оправдывая своё право без боя сдаться беде. Как последний слабак. И ещё пивное брюхо. Рука помимо воли прощупала ремень и живот. Вроде, и нет ничего такого, прямо уж жирного. Разве — отвращение к себе. Огромное. Сейчас такое большое, что с ним больше нельзя жить. Уильям встал, выпрямился и сделал шаг, переступая через пять лет, о которых все равно нельзя забыть. И которые теперь в прошлом. — Будет нужно много денег, — ещё раз повторил Уильям, кивнул Полю. — Здоровых деньги лечат и от зрения, и от слуха. Ну, давай, пока. Вернусь — доложу о результате. — День рождения у меня двадцать пятого, — смущённо заморгал Поль, очень прямо намекая на нереально короткий срок операции. Уильям уже грохотал к двери. Споткнулся и сказал Полю в простых словах, куда надо идти с такими мечтами и такой наглой рожей. В коридоре ждала все та же сиделка с формами, достойными стриптиза, никак не серого платья почти что в пол. Девица предпочла сделать вид, что матерных слов не знает и шума возле двери не слышала. Ей платили за глухоту, как мысленно предположил Уильям, почти столько же, сколько он намеревался для начала торга предложить пилоту. Полковник сидел в бьюике. Дождался своего капрала и кивнул водителю — мол, давай, куда договорились. — Капрал, на неделю вверяю тебе эту машину и придаю к ней этого кассира. Для тебя, лично для тебя, допускаю именовать майора Гросса — рядовым, — ядовито сообщил полковник, глядя в багровеющий затылок водителя. — Деньги у него. Если будет мало, значит, оба вы воры куда более, чем я типа… умею вообразить. Потому что он пилот, и отцу Поля он обязан многим. — Есть, сэр. — Не пить, — полковник поднял палец и строго глянул на его кончик. — Уже не пью, — обиделся Уильям. Посмотрел на часы с разбитым стеклом. — Двадцать три минуты, как совершенно не пью. — А вот это интересно, — оживился полковник. — Тогда, пожалуй, мы провернём одно дельце. Когда ты трезвый и имеешь цель, ты можешь и распознать… я так думаю. Вот вводная. В тринадцать тридцать я посещу кафе. Бьюик будет припаркован рядом. Ты не покидаешь машину независимо ни от чего. Столик будет в зоне видимости. Капрал, я ещё раз повторяю: твоё дело сидеть в салоне за тонированным стеклом, Сидеть и нюхать так, как ты в жизни не нюхал… дерьмо. Потому что от него должно редкостно отчётливо вонять бедой. — Он что… псих русский? — шёпотом поразился Уильям. — Нет, — отмахнулся полковник. — Если они придумали «калаш», водку и ту самую африканскую мину, то это ещё не повод отдавать им заранее заглавную роль злодеев. Билли, этот тип… он опасен. Вопрос не в том, насколько. Вопрос в том, для чего и для кого опасен. Но моему делу он полезен. То есть он и есть моё дело. Или приговор. Понял вводную? — Да, сэр. — Вот дыши носом и пробуй отличить дело — от приговора. Конец вводной. Дальше ехали молча. Кафе оказалось маленькое, невзрачное. Стекла витрин от пыли помутнели. Но Уильям сидел и улыбался. Даже пыльные — они отражали синее небо. То самое небо, которого не хватало Полю и, как оказалось, капралу Вэйну — ничуть не менее. От своих мыслей Уильям очнулся резко. По спине пробежал озноб. В затылок упёрся чей-то взгляд, подобный центральной точке прицела. Прежний дар чуять беду вернулся и стал несколько иным. Полнее? Уильям осторожно обернулся и сразу выбрал вдали, на обочине дороги, припаркованную машину. Почти невидимую в ряду прочих. И все же единственную важную именно теперь. Открылась дверца. Теперь, когда на дорогу шагнул водитель и стал разгибаться в рост, стало понятно: машина низкая. Спортивная? Человек довольно молодой, не старше тридцати на вид. Внешность странная, в голову приходит мысль — смешанная кровь. Азиаты кувыркались с какими-нибудь шведками? Кожа смугловата, рост средний. Сложение спортивное, но парень не силовик — скорее танцор, весь такой лёгкий. Поджарый. Волосы черные, глянцевые и вьются. А вот черты лица европейские. Почти. С долей невнятной, ускользающей неправильности… Уильям все смотрел и смотрел, запоминая впрок и старательно принюхиваясь, хотя это действие не имело смысла. Он же чует — не носом. Да как ни нюхай, парень весь пропитан угрозой. Идёт, вроде бы безразлично поглядывая по сторонам. Пересёк улицу, пропустив поскрипывающий, натужно гудящий фургончик. Подошёл к двери кафе, взялся за ручку — посмотрел прямо в глаза Уильяма. Сквозь тёмные, зеркально непроницаемые стекла бьюика. В упор. Мозг вскипел. Захотелось кричать, и Уильям прикусил губу, старательно вслушиваясь в ощущения. Чем глубже в него влезал чужак, тем спокойнее становился капрал Вэйн. Влияние, пусть это и странно — отрезвляло лучше кофе и чая. Делало человеком уникальным и по-прежнему полезным даже самому полковнику. Чернявый улыбнулся, приопустил веки и отвернулся, чтобы безмятежно продолжить движение. Он уже миновал порог, кивнул полковнику и пошёл к его столику. — Псих, — блаженно улыбнулся в ответ Уильям. — пусть он и не русский. Но псих конченный. Эй, рядовой майор Гросс, как там тебя по имени, водила? В этом корыте есть выпивка? — Пива нет, — нехотя сообщил водитель. — Вода, сок, — перечислил Уильям. Снова глянул на часы. — Ты что, глухой? Я же сказал при полковнике, что не пью. Уже час тридцать две минуты. — Макс, — чуть спокойнее и ровнее сказал водитель. — Вода в баре, слева-впереди от тебя. Там же лёд. — Тебе тоже соорудить бокал? — Сооруди. Капрал, нам неделю работать. Не могу не спросить: почему ты зовёшь шефа полковником? — А что, он уже… и давно? — Не принято спрашивать. Давно, как я понимаю. Так, объект покидает место контакта. — Отвалил, — передав вперёд бокал и отхлёбывая из своего, Уильям предложил невоенную и не шпионскую версию событий. Полковник покинул кафе минутой позже. Сел, охотно принял третий бокал со льдом и тоником, уже приготовленный Уильямом. Выпил без спешки, ещё помолчал. Остро глянул на отставного капрала. — Окей, сэр. Пусть я сошёл с ума, у меня есть причина, белая горячка, — скривился Уильям. — пусть, но я скажу так, как увидел. Он конченный псих… по вашему старому описанию психов. И ещё хуже того. Этот сукин сын влез мне в голову. Порылся там и брезгливо вынырнул. Он читает мысли. — А как по теме прямой угрозы жизни? — живо уточнил полковник. — Нет, этого не заметно, сэр. Или я нюх потерял, или он пришёл просто поговорить. — Спасибо, Билли. Значит, все же будем пробовать… Занимайся делом Поля. И вот тебе вторая вводная. Постарайся забыть сегодняшние странности с парнем из кафе. Это была, в конце концов, всего лишь моя частная просьба. И тема закрыта. История пятая Тетя Сима приехала Я насмотрелась на звезды довольно быстро. Кит это понял, отметил: мол, когда первый раз глянула, очень ярко показалось и все же справилась, вникла в глубину. Теперь надо отдыхать. Он выделил бегущую золотистую дорожку, которая указала мне путь к каюте. А Гюль вцепилась в кресло и осталась. Наверное, сейчас проще выкорчевать облепиху, чем эту навигаторшу. Я не корчевала облепиху, зато видела тетю Машу с первого этажа в понедельник после подвига. Вот если из ежа выдрать все иглы, он и станет — тетя Маша. Только ей досталось больнее, чем ежу, там одно движение на вырывание, а тут два: игла должна ведь сперва впиться! Так что в облепиху я верю. И мысленно назначаю ей живучесть сорок, с полной годностью к службе при минотавре Рыге. Чтоб ему, толстокожему, сесть на колючку. Услышал про шлак и вычеркнул союзника из числа подлежащих спасению. Сопя и лениво изобретая каверзы для Рыга, я добрела до каюты. Вполне милой, гораздо больше отведенного мне блока в габ-порту. Правда, каюта имела привычку подстраиваться под гостя и постоянно мигала, то маскируясь под мою квартирку, то вытаскивая из загадочных недр моего мозга самые нелепые текстуры обоев и формы мебели. Пришлось сесть и все ей, каюте, внятно объяснить русским языком. Поняла. Очень умная, определенно. Я пока излагала, сама себя хуже понимала, если честно. В результате получился зал с паркетом и балконом на море. Я это в кино видела и мне так хотелось. Правда, море лиловое, а паркет зеленоватый. Но лучше так, чем призрак бегонии на окне. Это ж во сне притрётся братова мымра, запросто. А что я тогда вытворю? Лучше мирному кораблю старичков кэфов не знать. Утратит веру в людей. Я улеглась. Со спины постепенно сполз морф, освободил позвоночник. Сегодня из него получился полосатый кот. И глаз всего три. Но я не спорю. За окном величественно погас закат, море малость пошумело и притихло. Разбудила меня, конечно, Гюль. Принесла костюм и сервировала завтрак. Заботливая. Села, постукивая ладонями по коленям. Азартно так, но тихо. И молчит со смыслом. Ждет из последних сил, пока я приму душ и оденусь. — И? — Уть, — пресекла я расспросы. — Не поняла… — Именно. Я первая не поняла. — У тебя есть план? Я как думала: если тебя спасет корабль, он неизбежно попадется на твою атипичность. Тэй Альг попался. Я попалась. Морф попался. Твой шеф, и тот — уть. — Ить. — Прекрати! В его наречии это не слово даже, это комплексный эмо-смысловой артикль, иногда полностью меняющий суть сказанного. Если просто повторять звуки, можно оскорбить и даже выругаться. — Вот это я просекла без пояснений. Что я делаю, по-твоему? Ругаюсь. Блин, она решила! — Я плюхнулась в кресло и подвинула поднос, принюхиваясь к завтраку. Роскошному, хоть и непонятному. — Она на меня, как на червяка, ловит чудо универсума. Что тебе надо, старуха-рыбак в одном флаконе? Вакансия морской владычицы не объявлялась! — Ить. Уть, — сообщила Гюль, глядя на меня с изрядным раздражением. — Мр-ряу, — присоединился к беседе кот. Его доводы я поняла и выделила плошку с белым, похожим на пух. Кот не возразил, слизнул одним движением и приступил к устройству на моей спине. — Но тебе нужен корабль, — устав злиться на мою беспросветную простоту, намекнула Гюль. — А мы летим немного не туда. Если очень упрощать, до невозможного, то — на полторы галактики правее шлака, понятно? — Киту надо правее. Кит классный. — Не доводи меня! — У тебя что, тоже планы? Она скисла, взяла с подноса большую корзину с чем-то хрустящим и стала жевать, глядя в утреннее море за окном. Сегодня — медовое с оттенком сливы на горизонте. — Я навигатор, мне куда угодно хорошо, лишь бы не высадили, — молчанку Гюль проиграла вчистую. — Но со мной Кит не общается. — А ты что, не просила порулить? Не доперло до твоих гигантских мозгов, что «пожалуйста» — это первый метод? — Я бы не дала рулить на своем корабле. А на твоем месте я бы сейчас изучила справочник по мирам старых. Ты хоть понимаешь, куда мы летим? Да они вышли из атмосферы, когда у вас еще звезда не завязалась. Да они… они… Гюль вдохнула для третьего «они», захлебнулась почтением и закашлялась. Я отмахнулась. Усвоить справочник мой мозг не готов — ну, целиком. Этот сектор старых здоровенный. Вот прибудем — гляну на месте и быстренько вызубрю одну главку. — Далеко туда лететь? — Обычным способом, прыжками, через три магистральных габа, далее полным ходом до места, это тоже далековато, всего должно уйти до десятой доли цикла, — буркнула Гюль. — Но мы не прыгаем, как я понимаю. Мы вообще невесть что делаем. Но суток пять-то уйдет… наверное. Универсум большой. Даже для кэфов. — Завтра утром садимся, — возникая в дверях, опроверг Кит. — Нас давно беспокоит мир йорфов. Раса на грани вымирания. Очень уважаемая, хранители знаний. Но, увы, не только: они напрямую владеют тусклой, ресурсно исчерпанной спиральной галактикой Йорф. Там два заглушенных габ-порта на пустых трассах. Вполне еще годные звезды и планеты с хорошим климатом. Но это вроде не аргумент. Однако о правах на Йорф сперва заговорили у дрюккелей. Затем всколыхнулось сообщество неприсоединенных, они молодые и им хочется заселять, еще не наигрались. Позже империя что-то сообразила. Из соседнего рукава универсума поступил запрос. Силикаты тоже что-то проскрипели. Кит бормотал очень уютно, по-домашнему. Шел вдоль стенки, моргал на несуразную мебель со следами моей вчерашней усталости в осанке. Обстановка комнаты исправляла стилистику, выстраивалась в нечто единое, вполне очаровательное. Кит, наконец, остался доволен, тихо похвалил за вид на море, постоял на балконе, жестом передвинул солнце ближе к зениту. Добыл из ниоткуда поднос с напитками и вернулся к столу. Разлил всем, даже морфу. Сел и загрустил. — И что надо? Я, блин, червяк и крюк заодно, я поймала тебя по методу Гюль. А ты нас зачем поймал? — Надо посмотреть, — Кит недоуменно развел руками. — Там все не так, как кажется. Йорф вроде бы хотели отдать под музей, но после все запуталось. Мы не вмешиваемся, а прочие не желают видеть. Что тебе рассказать? — Зачем знать, что я должна видеть? Нет уж, доберемся — разберемся. Или запутаемся. Кит, а если бы мы не утонули в вашем секторе, тогда — как? — Тогда никак, — огорчился он. — Мы делали запрос кое-кому, но там пока что очень заняты. Мы даже выходили на связь с габ-центром. Там обещали все проверить и не нашли повода к беспокойству. Это было тридцать стандартных суток назад. Сейчас, назови я повод, они не успеют добраться… без меня. А я не беру на борт тех, кто не умеет мне приглянуться. Я подмигнула Гюль. Она сидела с таким лицом, как будто именно теперь рядом взорвалась ядерная бомба, которую китайцы продали ей на рынке под видом петарды. Как же. Загадочные корабли расы кэф все-таки выходят из своего сектора и берут на борт пассажиров. Разве это не ясно с первого мига нашего тут пребывания? Я не уникальная, хоть и атипичная. И я не червяк на крюке у ловкой Гюль. Я свежая наживка для более красивого крюка, Кит вышел на охоту. Вот ему, пожалуй, что мой интеллект, что он же помноженный на тридцать в голове Гюль — все едино. Кит снова посмотрел на море и взглядом подвинул солнце к закату. — Вот это я понимаю — условные сутки, — восхитилась я. — Мы спешим. Можно и сегодня сесть, но после развертки вредно сразу менять условия среды, — вздохнул он. — Заверяю: модификаций в материал я не вносил. Итогово живучесть выросла до двенадцати, это немного и естественно при таком процессе. Кэфы никогда не были сторонниками бездумных перемен и пустых, показных подарков. Сима, иногда возможности портят людей больше, чем врожденная слабость. Надо отдыхать. Утро начнется скоро. — Как только, так сразу, — зевнула я. Гюль нехотя удалилась, потому что её вывел Кит. Я перебралась на кровать и заснула сразу, еще опуская голову к подушке. Море было цвета переспелых гранатов — почти черное, и такое оно мне снилось. Пахнущее терпко-сладко, чужое, но сразу прижившееся в сознании, незабываемое. Мы сели так банально, что слов нет. Раз — и люк открыт. И мы уже не корабль, а вроде как уютный дом, и трапа у нас нет, просто лестница ведет в палисадник. Заборчик по периметру — я перешагну без усилия. А Гюль мечтала о силовых полях и сиянии огней, по взгляду видно. Корабль немного посидел в ряду таких же домов, окончательно подстроился под их внешность. Немного пообшарпался, вылинял крышей. За это время по травянистой широкой улице с красивой мраморной дорожкой в центре как раз успел подойти стройный человек. Он вежливо дотронулся до звонка у калитки. Мы с Гюль показались на крыльце, кивнули — принимаем гостей. Кит остался в рубке, пообещав быть, если возникнет надобность. Нежданный гость миновал нашу дорожку от калитки к порогу, она как раз успела выложиться плитками, пока он пересекал лужайку. К нам приближался довольно рослый, худощавый и смугловатый человек. Средних лет, пожалуй. Подтянутый, с гордой, но вовсе не военной, осанкой. Волосы у него несколько портят обыкновенность. То ли они змеи, то ли притворяются таковыми. Тонкие, чешуйчатые, без пастей, но с мелкими точками глазок. Уложены в прическу а-ля шевалье, как я это обозвала: лента собирает их в свободный узел на затылке, и там змеи ползают по спине, щекоча гостю лопатки. Лицо у гостя обычное, узковатое. Глаза карие с отчетливой рыжинкой и длинным вертикальным зрачком. Зубы вроде пластинами, но рассмотреть не получается — неловко так пялиться. — Габбер Сима, — представилась я, когда он чуть кивнул и замер у нижней ступени. — Ох, простите, я не сообразила, что это ж мы тут гости. Незваные. Мы удачно… эээ… фундаментнулись? Он выслушал мой общепринятый с добавкой непонятного даже на русском. Кивнул и перевел взгляд на Гюль. Зрачки чуть расширились, пришлый поискал что-то левее и правее, затем в окнах. — Гюль, — тихо и вроде бы нехотя представилась моя приятельница. — Я одна и сама по себе. — С-серьезный шаг, — прошелестел прибывший. — Хусс, зовите меня так. Выговариваемо. Мы не ждали никого из габ с-службы. Вс-се пояснения даны. Мы приняли реш-шение о преемнике. Йорф в х-хороших руках. Что ещ-ще желаете узнать до отлета? Гюль повернулась и молча ушла в дом. Я поворошила свои волосы, жалея, что они не умеют так красиво укладываться и так круто-презрительно глазеть на всяких там лохов. Справочник в голове аж гудел от нагрузки. Морф грел спину и старательно прятал мои мысли: я знаю, он толковый и справится. Пусть эти змеи хоть все зеньки облупят, не видать им моих извилин. Так, что же спросить-то? Мне же надо сейчас, чтобы он дал мне напиться, потому что мне так есть хочется, что переночевать решительно негде, окромя родного уже минут десять фундамента дома родного корабля… и так — недели на две. Значит, в архивах про империю не смотрим, даже даунов мне не убедить, что я способна пальцем шевельнуть во благо здравствующих подлых тэев. Дрюккель… Что я понимаю в их жизни? Не люди, блин. «Чтят закон воздаяния по заслугам… не нарушают порядка карьерных этапов… в пище умерены… — Не то! — дважды в цикл подтачивают жвала… природа упорядочена и искусство разведения садов в почете… любимое весеннее растение… каменные цветы заката… Ага: утраченный при пересадке кай-цвет дал имя траурному дню утраты радости полноты упорядоченности, отмечаемому…» Я прикрыла глаза и облизнула пересохшие губя. Так быстро читать справки вредно. В сознании рябит. — Вам нех-хорошо? — вежливо и чуть нехотя уточнил Хусс. — Так пить хочется, — хрипло начала я, глядя на жертву, еще не верящую в свое неизбежное гостеприимство. — Перелет был с-затяжной, — воспитание само говорило за Хусса. Бедняга снова крутил змеями на затылке, некоторые пялились в зенит. Искали корабль? Тогда наш Кит — мегакрут. Даже местные не знают, что он весь перед их глазами, здесь. Я жалобно улыбнулась. Хусс поморщился. — Конеш-шно, мош-жете переночевать. Лечение потребуетс-ся? Могу уточнить ваш уровень ш-живучести? — Двенадцать. А недавно было пять, понимаете… Он весь посерел. Вероятно, скажи я из гроба последнее «ох» — это было бы в его понимании четырнадцать, а то и побольше. — Трагично. Спешно надо восстановиться. Но ш-желаю сразу знать ц-сель посещения, габберы обыкновенно имеют полномочия. — Я в отпуске после травмы. Со всем рвением ищу кай-цвет. Видите ли, носитель Чаппа осчастливил меня работой в габе, и я мечтаю его отблагодарить. Вы древняя раса и может статься, имеете хотя бы рисунки или память о том дивном символе упорядоченности, какой так важен габариусу. Эту порцию лжи достойный Хусс переваривал долго. Все его змеи так и норовили развязать узел на затылке и поближе рассмотреть меня. Но читали только состояние здоровья, причем с поправкой на хитрость морфа. — Не с-слишком яс-сно, отчего вас впустил дом, — признал свое недоумение Хусс. — Сострадание, я с-считаю. Лечитесь. Он попытался отвернуться и сгинуть. Ничего себе прием… Я прокашлялась. Змеи, которые теперь свободно взирали на меня со спины, чуть не передохли от моей наглости. — Может, кто-то у вас есть не очень занятой, ну, чтобы про кай-цвет узнать? Книги там, фильмы… — Ф-фильмы? — змей Хусс аж присел, гибко разворачиваясь. — Ш-што? — Ш-што угодно. Простите за некорректность. Но… — я вздохнула и прочувствованно продолжила: — Чаппа мне, как родной. Вытащил из такого дикого мира в ваш славный универсум. — Вас навес-стят. Он отвернулся и ушел так быстро, чтобы я не смогла снова кашлянуть и затянуть беседу. Немного постояв на отвоеванном крыльце, я хлопнула фальшивый мрамор перил и подмигнула двери. Кит определенно видел. Открыл и впустил. — Нам здесь не рады, — кипятилась Гюль, вытаптывая свежесозданный Китовым умом ковер в прихожей. — Этот… Хусс кусачий! Подумаешь, вечный змей. Он еще будет меня осуждать. Он еще смеет думать, что я… что я не создаю кладки. Да сам-то! Сам-то… Я обалдело рухнула на диван и уставилась на Кита. Он безмятежно улыбнулся и пояснил, что йорфы воистину бессмертны, что их живучесть вне конкуренции, но, увы, доводя себя до совершенства, ребята малость увлеклись. А когда очухались, выяснили пикантную подробность о побочных эффектах. — Сима, я ведь говорил о естественности, неизбежности слабостей у любой расы, — шепнул Кит. — Они так хотели лишиться всех, что преуспели. Но у бессмертных нет репродукции, это не шутка универсума, это, вероятно, закон. После йорфов никто не играет всерьез в личное бессмертие. Опасаются… необратимого успеха. — Их много? — Это открытая планета, — зло бросила Гюль, — так сказано во всех справочниках. Змеи! Нас выставили! Им противно видеть у себя не только прайд, но даже часть его. Я не часть! И это не их дело! — Не порть цвет лица, мы гости. Меня согласны лечить, и хорошо бы не ядом. Так когда у них была последняя перепись населения со сдуванием пыли с черепушек? — Здесь постоянный реестр разумных, — отозвался Кит. — Открытый, можно просмотреть. Он жестом указал на стол и экран, созданный специально под мои привычки. Кажется, я обязана записаться в фанаты кэфов. Этот Кит душка, дизайн экрана шикарный, и вообще — все для человека, и, как ни странно, имя этого счастливого человека — Сима. В реестре было, скажем так, просторненько и пестренько. Сотни полторы шипящих имен, но это ладно. Пять «льгов» меня напрягли: Ульг, Хэльг и так далее… Вот спорю на две головы из прически Хусса, что весь выводок — имперцы! Живут компактно, это если карту изучить. И рядом еще десятка два гостей, в тех же домах. Соседний городок. Луппа, Стаппа и прочие такие же… Я покосилась на Гюль, она сразу кивнула — дрюккели, читаю и подтверждаю. В ближних поселениях нашлись незнакомые мне расы пыров и хрясов, неприятные уже самим названием. И так далее. Полторы сотни хозяев бэ-у галактики и сотня нахлебников из поколения «некст». — Дележ квартиры на Кутузовском идет над гробом тихо упокоенного старшего, а за скромный особняк на Рублевке и самый праведный племяш прилюдно удавит дядю, — хмыкнула я. И задумалась. — Но дядя-то бессмертен! Кит, а какая у них живучесть, у этих — Хх-у-сс? — По современной шкале установить сложно, нет прямого аналога, — задумался Кит. Прищурился с обычной своей легкой улыбкой, выбирая сравнение в помойке моей головы. — Но в крупной звезде кремировать посильно. Если по одному. Группой — отобьются. — И зажарят жадный молодняк? — Нет. — Зажалят? Зароют? Кит рассмеялся. Я тоже. У меня, оказывается, сильнейшая тяга к древним расам, я шоколадно таю в тепле их ретро-обаяния. Они такие… искренние и настоящие. В отличие от старых рас, да, хус-ссс… Гюль фыркнула при чтении моих мыслишек. Покосилась на Кита и томно вздохнула. — Старшие переросли агрессию. К тому же йорфы не способны возродить жизнь и особенно трепетно уважают закон её сохранения. — А выставить всех гостей к чертовой бабушке за околицу дачной галактики? Не фен-шуй что ли? — Фен - шуй, очень по - йорфски звучит, — внятно подумал Кит и вслух добавил: — Я именно это хотел уточнить в габ-центре. Ответ получен. Йорфы рады гостям. Я попросила морфа сделать мне косички со змеями. Гав расстарался немедленно. Я попросила Гюль одеться как можно неприличнее. Она долго грызла губу — и все же расстегнула пуговку у горла. Кит невозмутимо пронаблюдал. — Пойдем побираться по списку, — бодро сообщила я. — В каждом сообществе гостей я буду требовать цитрамон, пока меня не выставят. — Что такое цитрамон? — Таблетка от головы. Гюль глянула на меня с ужасом, провела рукой по шее, поймала настоящий смысл и обиженно отмахнулась. Первыми по земному алфавиту в списке кандидатов в фармацевты значились дрюккели. Квиппа им в печень! Кит провел нас в ангар, не покидая дома. Быстро вкатил Гюль понимание основ управления местным транспортом. И мы поплыли в сторону дрюккелей, мирные, как первый клок шторма на дальнем горизонте. Обитатели упорядоченного мира жили аскетично и компактно. Строем бегали по прямым дорожкам обладатели серых ряс без пояса. По одному и требуя уступить дорогу, ходили красно-тканные. Носители в красно-желтом вообще стояли на манер памятников. Кстати, если верить справочнику, носят они символ умения квипповать, пояс правильного плетения, с закруткой нити по типу вьюна покойного кай-цветка. Мы вертикально запарковались из ясного неба — и прямо посреди улицы. Серые замерли. Красные остолбенели, садясь на лапах. Оба носителя перестали стоять памятниками, и бодро прыснули в самый средний и, значит, главный дом. Я обхватила голову двумя руками, морф красочно скрутил мне змеи волос в сплошную конвульсию. Стеная до непотребного фальшиво, я побрела к парадному крыльцу. Хотя чего уж там, мне есть, о чем рыдать. Полкило аурума только что в пыль развеяно. Кто мне простит такое? — О, как тяжко при живучести пять единиц! О, умоляю помочь! — причитала я. Гюль семенила следом и подвывала из прайдовой солидарности. Ну — или от избытка чувств… Желто-красный носитель, осознав, что я так и вопрусь в дом, явился на крыльце лично, чтобы отразить агрессию. — Требую доложить по форме, — проскрипел он. — Требую восстановить порядок. — Умру без цитрамона, — сказала я, обвисая на плечо Гюль. — Травма? — Габбер Сима. Нахожусь в отпуске по восстановлению живучести, — глухо доложила я. — Голова болит. Не могу найти средство, соответствующее метаболизму. Дома принимала цитрамон. Кто еще поможет, как не вы, носители упорядоченности? — Формула извлекаема из сознания? — родич Чаппы внял мольбам и даже простил мне вторжение, хотя лесть была грубее наждака. Я всхлипнула. И меня пригласили в дом. Следующие полчаса в моих мозгах копались, хотя чего-чего, а химии там нет даже в объеме средней школы. Я только знаю, что надо лить кислоту в воду, а не наоборот. Кажется. Носитель все время визита старался поддержать видимость осмысленности его. То есть принимал у меня отчет для габариуса, потрошил меня же во имя уточнения деталей истории с сейфом. Недоумевал, как я тут оказалась так скоро — но по этому поводу я сразу впадала в очередной приступ головной боли, спасибо морфу, он теперь нагло сидел на голове, имитировал что угодно в открытую, притворяясь модной прической — и все верили… — Вероятно, цитрамон нам не воссоздать, — нехотя признал носитель, вычерпав все данные об имперцах и сейфе, какие я согласилась отдать. — Могу предложить аналог, созданный под ваш метаболизм. Я возблагодарила. Он выслушал и вроде остался доволен. С тем и расстались. Взлетели мы, зная твердо: тут уже три доли цикла безвылазно находится официальная посольская миссия Дрюккеля, причем с особыми расширенными полномочиями — это высмотрела Гюль, она лучше моего понимает в плетении поясов и иных символах, обозначающих ранги. Через многослойную защиту приватности носитель телепался кое-как, даже при способностях Гюль. Но огорчение и даже досаду она считала. А вот сам носитель нам сообщил, что гостит у йорфов, как частное лицо. И на днях улетает домой. — Твоя головная боль не впечатлит империю, — заподозрила Гюль. — Они последние, к кому полетим. То есть, у меня будет настоящая головная боль. И у них, чуть погодя, тоже. — Твой статус вне пределов габа формальный. Побереги голову. — У тебя живучесть вдвое выше, чем у любого тэя, ты защитишь мои останки. И убивать на планете бессмертных — не фен-шуй. Не ф-фен сш-уй. — Уймись. Я постаралась. День в мире йорфов длинный, светлая часть равна по продолжительности темной и близка к десяти стандартным часам. К закату мы прорекламировали цитрамон во всех семи посольствах. Если на Землю скоро явятся орды пришельцев и ломанутся в аптеку — родные фарм-компании меня причислят к лику святых и наградят, блин, золотой клизмой. По голове. Хватит о глупом. Все послы с особыми полномочиями, если им верить, в благостном мирке старших прожигали отпуска, все собирались домой, были крепко злы и раздосадованы. В сумерках я гордо прошествовала к крыльцу имперского особняка. Меня ждали. Не то чтобы у них была супер-пупер служба безопасности, просто на дорожке стоял тот самый Хусс. И мрачно щерился на меня взбешенными змеями. Оказывается, у них все же есть пасти. Зубастые. — Что. Вы. Себе. Позволяете, — выговорил он без намека на фамильярное шипение. — Я служу в габе. Намерена понять, чего вы себе не позволяете, — честно сказала я. — Тут все врут. Я эмпат, как меня заверили. От тотального вранья у меня раскалывается голова. — Вернитесь в дом. Лечитесь. Улетайте. Он стоял на дорожке и не собирался пропускать меня к порогу. Что, в общем-то, и требовалось доказать. Я развернулась, пожелала спокойной ночи и пошла к нашему транспорту. Уже от него покосилась на несчастного пенсионера. — Уважаемый Хусс, если я принесу извинения, вам станет хоть немного легче на душе? — Нет. Улетайте. — Тогда я приношу извинения. Гюль повела транспорт к нашему дому. Я тупо глядела перед собой и не видела ничего. У меня ужасно болела голова, по-настоящему. Я изображала клиническую идиотку весь день. От меня этого ждали? Ну, так получили с лихвой. Теперь я знала: Хусс нечто отдал, но пока не заключил договор. Я так думаю, ведь послы еще здесь, но уже готовы отбыть. Опять самое сладкое досталось империи. Я уверена: ведь Хусс не пустил нас именно в этот особняк. Гюль зря приняла его злость, как пренебрежение к прайду, к этой форме уклада жизни. Мой тэй Альг сразу просек, кто такая Гюль. Этот Хусс не глупее. Он заподозрил телепата и отсек от всех, владеющих информацией. А в себе Хусс уверен. — Ты хорошо думаешь, — похвалила Гюль. — Я не нахожу пока ни одного слабого узла. Только вот чего не понимаю: дальше как быть? — Искать цитрамон у местных жителей. Гюль обалдело уставилась на меня. Мы с морфом её проигнорировали. Мы с ним — сила. Нас не телепает глубоко даже Гюль! — Хватит, — обиделась она. — Хусс посол, я так его мысленно назначила. Давай опрашивать других. Слабый узел, да? Их сто шестьдесят три — йорфов. Минус один посол. Среди прочих надо выявить самого несчастного и понять, что у них не так. Сама подумай: вот у тебя есть галактика. Хрен знает сколько циклов ты её не отдаешь, даже под музей. И вдруг впускаешь туда империю. Бред. Деньги тебе не нужны. Убить тебя нереально. Отнять у тебя силой — ну, тот же расклад. Зачем ты ведешься на договор? — Бессмысленно. — Кит о том же и говорит. У этих змей есть слабость. У каждого есть, пока он жив. Их поймали. Вот и все дела. Найдем слабость — найдем решение. — Ты очень умная, — с придыханием сообщила Гюль. И я подумала, что иногда лучше быть глупой. Она ж, зараза, того и гляди вторую пуговку расстегнет. Хотя ссориться нам никак нельзя. Скажем прямо: с моей живучестью и её самостоятельностью — пропадем, едва разделившись… Кит уже приготовил ужин и молча подал на стол. Он, конечно, все знал. Судя по виду, пока одобрял мои шумные глупости. Отправил спать. А Гюль оттеснил к экрану и усадил за работу: сверять списки гостей за последние десять циклов, прибытия и убытия, обстоятельства и прочее разное, все, что есть, с подключением баз габ-системы. Это я подумала. Он догадался не брать на себя и занять Гюль. Спасибо ему. Что сказать о тягомотине следующего дня? Хорошо, что у меня нет фотографической памяти. Что время хоть и медленно, но течет. Что день конечен. Утром я была полна оптимизма. На закате призрак оптимизма дохромал до стола с ужином. Почти сам, Гюль только немного меня волокла, бережно поддев плечом под руку. — У тебя есть цитрамон? — спросила я её, утонув в диване. Гюль с ужасом посмотрела на Кита. Тот повел бровями-невидимками над огромными умнющими глазами. — Нет, не «заклинило», как это называется в её наречии. Просто голова теперь болит вопреки усилиям морфа, — пояснил наш мудрец. Подошел, положил прохладную длиннопалую ладонь мне на лоб. Помолчал и грустно добавил: — Ну вот, оказывается, у меня тоже может болеть голова. Даже интересно. Значит, все йорфы молчат солидарно. Я удивлен. Эта раса отличается невероятным индивидуализмом. Одно то, что они оказались на этой планете и пребывают здесь постоянно цикл за циклом, верный признак аномалии. В старые времена была поговорка: два йорфа не уживутся в галактике. Не знаю, у кого там что заболело, а только у меня прошло. Я громко поблагодарила всех лечителей скопом. Уставилась в потолок и принялась звать Хусса. Если нельзя выведать, надо спросить в лоб. Это очень просто. Так просто, что обычно никто и не пробует. Кит, кажется, меня поддержал, поскольку несчастный посол коренного народа явился очень быстро. На мгновение раньше начала открытия двери сгинул Кит. Его ладонь только что лежала на лбу — и без малейшего изменения в окружающем пространстве пропала, оставив прохладу на коже и приятную легкость в голове… — Слушаю, — вымученно проговорил йорф. — Вы ужасны. За всю жизнь ни один из нас не удосужился выучить всеобщий и избавиться от особенностей произношения. Один день вашего присутствия все изменил. — Чем они шантажируют вас? Сегодня он выглядел иначе. Змеи волос гладко убраны, каждая вцепилась зубами в хвост другой и вместе все образуют монолит прически, не выражающий ничего и, наверняка, намертво блокирующий любые попытки считать мысли. Точно: вон Гюль моргает — ей это неприятно. А я сижу и чуть не плачу. Я, правда, эмпат, поэтому чую, как же вечному змею больно. Вот прямо теперь, впервые, мне его жаль, и я смотрю на него, как на человека… как на достойного сочувствия и живого. — Ответа не будет, — сухо сообщил Хусс. — Мы уже решили вопрос. Закрыли. Он попробовал встать, я рванулась, вцепилась в холодное запястье и дернула гостя обратно в кресло. Виновато убрала руку. Не откушенную, не оторванную — уже спасибо… — Простите. Нам надо договорить, пусть я ужасная и все такое… Но я не верю в мертвые ценности, им — имперцам — нечего дать вам. Не верю в секретные знания и тайны древних. Значит, вас держит что-то живое. Хусс, я из достаточно дикого мира. Я знаю правило моего мира: свидетелей не оставляют жить. На кону галактика. Это много. — Вы в мире взрослых рас. Иной закон. Здесь нет самой возможности прямой агрессии, мы миновали такой этап. К тому же ваши домыслы о сути проблемы ложны… во многом. — У меня на глазах имперский тэй привел в исполнение приговор. Это было сделано так же цинично и жестоко, как у меня дома. Тот же закон. Может, несколько реже применим и не так громко. Может, он стал частным случаем. Но моя правда сейчас важнее и, увы, она может быть честнее вашей надежды. — Вы предвзято относитесь к империи, — поморщился Хусс. — Хотите посмотреть ту казнь? Мне будет больно, но я покажу. — Я знаком с обстоятельствами. Статус того человека давал основания назвать его действия предательством. Принятое решение для нас чудовищно, однако оно не нарушает законов. — Он поморщился. — Так бывает. Чудовищно — и не нарушает. — Ага. Он посмотрел на меня в упор, тусклыми, ужасающе усталыми глазами без малейшей надежды, пусть на самом донышке. Он знал, что я могу быть права. Просто выхода не осталось. — Погодите, так не бывает, — уперлась я. — Почему нельзя обмануть, если вас шантажируют? — Шесть послов в свидетелях договора. Мы уважаем закон. — В договоре будет прописано то, что вы в действительности желаете получить или вернуть? Гарантии по вашему прямому интересу есть? — Нет. — Тогда к чертям собачьим эти сопли с честью. Ваша честь не может быть дороже того, ради чего вы уже вытерли ноги об гордость. Собственную. Он помолчал и прикрыл глаза. Я отчетливо увидела, до чего же он — змея. Уже ночь, ему холодно. Он бы предпочел спать, свернувшись в углу. Или в норе… Он бы хотел зарыться в сердцевину старой планеты, лишь бы подальше от всего, что творится на поверхности и выше. Гюль поймала мои мысли, быстро поменяла режим в комнате, которая притворялась без Кита обычной и не делала важного сама. Стало жарче и светлее. Гость встрепенулся. — Договор составлен. Мы просмотрели его. Мы уже формально дали согласие. — Ладно. А если они откажутся от подписанного? — Невозможно. От такого не отказываются. — Ясно. Тогда… тогда прошу об одолжении. Завтра в полдень я, габбер по должности, желаю лично прочесть договор и засвидетельствовать. После этого вы его торжественно подпишете. — Мы — что? — Договор на бумаге. Я же дикая, — скорбно вздохнула я. — Медленно и старательно прочту, вникну, все послы поприсутствуют… Исполнят что угодно церемонное, как положено. Каждому копию, вот что важно, я сама проверю идентичность. Затем я немедленно убираюсь восвояси, если вам угодно. Молча. Он кивнул, встал и двинулся к двери. Остановился на пороге, с подозрением втянул воздух. Осмотрел комнату. — Тут… уютно. Наши дома редко признают гостей. Не понимаю… Очень знакомый запах, но какой-то даже для меня… старый. Он снова втянул воздух, постоял, пробуя вспомнить важное. Скривился и обреченно качнул головой — устал, да и не важно это. Снова заморгал тонкими змеиными веками без ресниц. — Утром возведут купол для церемонии. Здесь, перед домом. Я могу уверенно полагать, что после полудня вы будете вне атмосферы этого мира? Навсегда. — Как пожелаете. Слово. Он успокоился, даже помолодел лицом. Вышел и удалился. Кит наоборот, возник и бережно прикрыл дверь. Гюль уставилась на меня, ожидая продолжения. — Напиши список условий, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не примет империя. Это должно быть не просто «нет», я хочу, чтобы читая, их посол застрелился, — строго попросила я обоих, Кита и Гюль. И ушла отдыхать. Я не справилась. Умное и подлое сделано. Что я могу? Только городить глупости, но есть ли в них сила и польза? Пока — нет. Пока я даже не знаю, за что мы все тут пробуем бороться. За утро я вместе с Гюль написала условия отказа имперцев от подписанного ими договора и переслала для включения в текст. Посол империи — единственный, у кого я не просила цитрамон — даже перезвонил, чтобы на меня глянуть. Вероятно, его поставили в известность об уровне интеллекта… пусть смотрит. Я даже не строила тупую рожу, просто моргала в экран, невыспавшаяся и помятая. Затем мы с морфом обо всем договорились, выучили перечень составленных за ночь моими сообщниками кошмарных требований, включающий переименование империи в «сектор ИИ» и отмены основных институтов власти, действующих много веков. Написано было сильно, без единого оскорбления, корректно и сухо. Дрюккели, и те не сочтут издевательством по форме. Затем морф впитал чернила, пока я просмотрела данные по всем семи расам с учетом моих замыслов. Йорфы махинацию просекут, но если не совсем больные по части чести — то им же лучше. Дрюккели тоже могут разобраться, в их организованность я верю. Но эти будут молчать, они еще вчера жвалами от злости стрекотали на весь поселок. Прочие расы — эти прошляпят. Спорю на килограмм золота, которого лишусь в полдень. Постепенно на нашем газоне выстроились в два ряда транспорты. Несколько йорфов заранее приготовили шатер — ну, я предпочла так называть сооружение. Туда мы все и сгрудились ближе к полудню. На возвышении стоял Хусс. Мрачный, как на похоронах. Рядом пыжился, старался из штанов от счастья не выпрыгнуть, имперский чин — выше тэя по рангу, я предположила по его тотальной безликости. Смотрел на всех, кстати, как на грязь. Он же победитель. Прочие сидели и стояли в небольшом зале ступенькой ниже. В воздухе отчетливо пахло ядреным скандалом. Но все делали вид, что им носы заложило, что запаха нет, одна Сима глупо фыркает и сморкается, как деревенщина. Меня, представительницу нейтральной габ-системы, вообще изучили, как любимый зуб мамонта. И потому, что я дикая, и потому, что на меня глазеть не опасно, от этого не страдают высокая галактическая политика и звезданутый их этикет. Вдобавок я окружающих удивила. Про документы на бумаге тут не слышали так давно, что саму бумагу — вернее её близкий аналог, разработанный и созданный младшим составом дрюккелей — щупали, улыбаясь и перешептываясь. Посол упомянутых дрюккелей был не так зол, как вчера. Вероятно, чиновное сердце радовалось шелесту бумажных договоров. Квиппа в виде печати шикарна. И шлепать её — удовольствие. Небось, всю ночь этим и занимались, мудрецы. Хусс подал знак. Внесли оригиналы договора, пока зал читал копии, как оркестр — ноты. Я прошла на возвышение. Встала, где указали. Взяла договор. От общего внимания дико чесалось за ухом. Почему — не знаю, нервы у меня там, наверное, особенно нежные нервы. Я достала из кармана ручку, и тут все дышать перестали, цирка они отродясь не наблюдали, блин. И вдруг — шоу с говорящей обезьянкой и палочкой-подписалочкой… — Ну, что, — сказала я имперскому послу, — все теперь по форме верно, тетя Сима приехала. И тетя Сима все прочтет, самое главное подчеркнет. Затем она, то есть я, лично подпишет. Этой вот ручкой. После чего я настоятельно рекомендую прочесть по моему примеру и затем подписать строго против своего имени. Доступно? После столь высокого политического заявления, надеюсь, в должной мере нейтрального, я встала ровно, положила на подставку первый экземпляр договора и принялась шевелить губами, вникая в каждое слово. А там было, во что вникать! Йорфы отдавали архив знаний расы, обещали консультировать по любым вопросам. Йорфы дарили галактику. Йорфы разве что не лезли наперебой лобызать ноги императору — все прочее в тексте было. Я подчеркивала, где следует по нашему с морфом мнению. Затем затаила дыхание и провела несколько идеально ровных жирных черт в конце договора — морф щекотал руку и уточнял скорость движения пера. Все, готово. Теперь можно и подписать. А затем отложить в сторону. Сима молодец, справилась — и перешла к чтению следующего экземпляра, повторяя все действия. И снова, и опять… Девять раз подряд: послам, йорфам и мне, для габ-системы. Вторым подписывал имперец, запасливый наш. Добыл из рукава нечто вроде карандаша, мигом черкнул на всех листах. Он так рвался в бой, что оттер Хусса, сменив очередность. Йорф стерпел и это. Скорбно взошел и встал на лобном месте, пробежал взглядом договор, который уж он-то знал наизусть. Новыми были только черные линии моего изготовления. Змеи на затылке на миг дрогнули. Хусс посмотрел ими на соплеменника, тот приволок еще одну ручку, хотя я вежливо предложила свою. Готово дело: подписал! И смолчал. Носитель из группы дрюккелей дождался своей очереди, взошел на возвышение и углубился в чтение. Пощелкал жвалами, глянул на имперца, на меня. Добыл из красивейшего ларца нечто шарообразное — и с озоновым потрескиванием из этого на лист капнула квиппа. Затвердела идеальной формой. Прочие послы от зависти принялись перхать и, так и не оправясь от чужого величия, быстро довели дело легальности сделки до победного конца. Имперец выхватил свой экземпляр и гордо воздел руку. — Итак, я благодарю всех уважаемых коллег за оказанную честь, ваше присутствие не оставляет и тени сомнений в законности достигнутого здесь судьбоносного решения. Я хотел бы сообщить прямо теперь… Я встала, поправила воротник и постучала ручкой по подлокотнику, раз не дали колокольчика для привлечения внимания. Имперец аж зубами лязгнул, тормозя посреди фразы. — Хочу от имени габ-системы уточнить: вы не отказываетесь от договора? Согласно добавленным вчера параграфам «оговорки и условия расторжения по инициативе одной из сторон» сейчас это сделать… дешевле. Посол моргнул и уставился на меня, едва заметную сквозь приятное опьянение победы. Дрюккель поцокал когтями по квиппа-хранилищу и поддержал вопрос. Он-таки разобрался. И он промолчал, когда было можно меня изобличить. Посол империи заподозрил подвох. Покосился на своих: как раз уложили договор в чехол и, значит, полный текст с нашими с морфом дополнениями именно сейчас отсканировался и ушел по адресу. В высоком разрешении, полагаю. Такой он распознался и отобразился там, в далекой столице, пред очами потрясенного императора или его любимых безликих помощников. Недлинная пауза завершилась, когда возник во всем своем трехмерном гневе большой босс торжествующего посла. Багровый, страшный и политически корректный. Сперва он взглядом метнул подчиненному пару молний-убийц, затем улыбнулся дрюккелям и прочим, наконец с ненавистью проигнорировал меня. — Кто подписал первым? — Габбер, таково протокольное правило, нейтралы всегда визируют первыми, — охотно отозвался носитель, гладя бок квиппа-штампа. — Если вас интересуют подробности, могу заверить, и это есть в записях: габбер Серафима строго рекомендовала всем прочесть договор перед подписанием. Что лично я и проделал. Применив все имеющиеся средства. Ваш посол не… снабжен средствами? — Это вне нынешнего обсуждения. Я вас выслушал. Вопрос о полномочиях нейтралов мы еще обсудим. Но пока что по договору в его текущей редакции: заявляю официально наш категорический отказ, — ровным тоном сказал большой босс и нехотя повернул голову к Хуссу, признав, что и эта сторона договора есть в природе. — Будете настаивать на параграфах один-три неустойки или ограничимся особым случаем, прописанным в четвертом? Шесть послов резко возжелали реанимации. Дрюккель победно завибрировал жвалами. Я поняла, что живучести мне маловато и валить бы надо — куда угодно, прямо сейчас, без оглядки… Три параграфа изобрели Гюль и Кит. Там было много, и все про средства, уступки во влиянии, а еще от меня — про восстановление статуса тэя Альга и полное расследование с привлечением габ-дознавателей. Четвертый параграф самый короткий, как всегда в историях с золотыми рыбками: исполнение одного высказанного устно пожелания йорфов. Применялся он только в день подписания и подлежал немедленному исполнению. Хусс на миг замер. На него было жалко смотреть: желаний все же оказалось больше, то есть держали йорфов крепко, и сейчас одному из них надо было выбрать за всех что-то главное, жертвуя прочим. Может быть, безвозвратно. — Смена статуса нашего незаконно взятого нами на воспитание ребенка на «по согласованию сторон принятый расой йорф» и доставка обратно на эту планету, — тихо выговорил он. — Вы понимаете, что по второму вопросу мы предпримем свои шаги? — уперся большой имперский босс. — Мы никогда не верили до конца в реальность второго вопроса, — поморщился Хусс. — Наше условие высказано вслух. — Мы готовы без каких-либо промедлений снять с означенного лица статус имперского тальфа. Мы подтверждаем согласие передать его вам и считать расу йорф его приемными родителями с полным объемом прав, — без выражения выговорил далекий от нас важный имперец. — Означенное лицо находится в катере близ зоны перехода ближнего к вам магистрального габ-порта. Мы передаем его вместе с катером. Могу добавить, — проигравший улыбнулся так, что сам показался змеей более, чем любой йорф, — мы помимо воли исполняем и второе ваше тайное желание. Объект, как я вижу по данным отчета, пытался нарушить условия содержания, покинул зону безопасности и по своей же неосторожности стал носителем того, во что вы не поверили. Зря не поверили. Но через пять условных суток ваш воспитанник прибудет, и вы сможете убедиться. Имперский большой прыщ сгинул. Посол оскалился на меня и гордо покинул купол, хотя по лицу видно: думал, как бы самому застрелиться, дело для него — дрянь. Дрюккель еще немного постоял, с восторгом изучая договор. Глянул на меня. — Габбер, настаиваю на уточнении: вы использовали для подписания морфа? — Да. Есть закон, запрещающий писать текст при помощи впитавшего чернила морфа? — Нет, — восхитился носитель. — Если текст был согласован заранее и вы, будучи условно парным организмом, осознанно его внесли. — Осознанно, подтверждаю. У меня дома во всяком договоре есть уточнения мелким шрифтом, — сообщила я доверительно. — Это… традиция. — Ваша раса не безнадежна, — задумался дрюккель, впихивая в глазницу подобие линзы и снова рассматривая все крошечные буквы, которые морф умудрился втиснуть в то, что казалось невооруженному глазу сплошной жирной линией. — Это так… изящно. Мы отбываем в превосходном настроении. Он процокал к выходу, сопровождаемый свитой, следом ломанулись прочие послы, за лупами и пониманием. Я оглянулась на Хусса, уверенная, что теперь-то он доволен. И увидела едва живого йорфа, серого, с бессильно обвисшими змеями волос. — Что не так? — ужаснулась я. — Воспитанник — случайная привязанность расы. Мы сами удивлены тому, как сильна оказалась наша привязанность. Вероятно, мы действительно старая раса и устали от… одиночества взрослых, — тихо выговорил йорф, стоящий рядом с Хуссом и такой же полумертвый. — Его обещали казнить… за измену. Это урегулировано. Но империя все же не солгала, они нашли кладку. И они внедрили кладку в органику. Теперь наш воспитанник — корм для нашей же древней кладки. Через пять дней изменить что-либо не сможет ни один лекарь. Мы не оплачиваем жизнь смертью, но мы обречены на бездействие. — Кит! — завизжала я и опрометью бросилась прочь из купола. Йорфы так удивились, что заковыляли следом. Так что взлет дома наблюдали и они, и нерасторопные послы, которые все рассаживались в свои транспорты и никак не могли ускорить процесс, описанный этикетом до последнего жеста. Когда носитель уронил квиппу, я ощутила пьяный восторг, почти как имперский посол недавно. — Это… — тихо шамкнул дрюккель. — Это Кит, — гордо подтвердила я. — Очень добрый и большой. Йорфы стояли слитной группой каменных идиотов. Я показала им язык и отвернулась. Не люблю змей. Дважды не уважаю змей, которые, блин, разучились жалить врага. Пережили свой яд. Эту фразу про старую гнилозубую кобру из известной книги я помню наизусть. Минут через двадцать по моему внутреннему счету времени корабль, более не прикидываясь каким-то там домом, пошел на посадку. Я бы не успела добежать до края поселка, да-а… Из люка носом в траву, с ускорением, вылетел черноглазый вертлявый тинэйджер. Извернулся, затравленно косясь на пестрое собрание и отползая задом под борт, как можно дальше. Затем увидел Хусса и метнулся к нему, уткнулся в живот и принялся жалко хныкать. — Слабак, — изрекла я. — Его сегодня должны были казнить… как казнили того тэя. Нам показали весь процесс, — нехотя признал Хусс, гладя чужое дитя по голове. — Сима, вы очень странное существо. Вас взяли на борт упрямцы из сектора кэфов, хотя лично я постарался бы уклоняться от вас на полгалактики самое малое. Кто бы мог подумать… что зря. Сима, у вас есть намерение высказать вслух свое пожелание? — Без договора, — предупредила я. Прищурилась и выбрала желание. — А знаете, уважаемый Хусс, подарите кусок вашей пожилой галактики морфам. Тогда их неизбежно признают разумными. Иначе у вас и у них подарок не оттяпать, заповедники делить сложнее, чем просто сельхозугодия. Никто не понял моих аналогий, но и спорить на сей раз не стали вроде. Молчат, переваривают. — Упорядоченность будет голосовать за, — важно изрек посол Дрюккеля, встряхнул золотистую накидку — и она снова нежно, совершенно осознанно, обняла хитиновую спину. Дрюккель погладил своего морфа. — Габбер Сима, я полагаю, во имя благополучия универсума вас следовало бы отправить домой, как того прямо теперь требует империя. Но мы пока не учтем их запрос, хотя каждой квиппе — своя грядка. Да. Помните это. Мудрый закон выживания. Он удалился. Я снова посмотрела на йорфа. Спросила, отделят ли теперь дитятю от загадочной кладки. И что дает бессмертным последняя. — Нельзя ничего перепрыгнуть, — без сожаления сообщил Хусс. — На сохранении первичных материалов расы настояли кэфы, это было очень давно и тогда мы только начинали опыты с продолжительностью жизни и иными параметрами организма. Теперь первичное от нас отделено слишком многими изменениями… Мы стали, в общем-то, несовместимы со своим же исходным кодом. Однако он, в отличие от нас, имеет потенциал развития. Мы поживем здесь еще немного, циклов триста, пожалуй. Подберем систему планет помоложе и потеплее там, за силовым барьером. Засеем. И начнем сначала. Бережно, под наблюдением. Кэфы нас предупреждали, но мы тогда не поняли. Пора уходить. Старшие должны однажды уходить, это правильно. История шестая Все лучшее — людям Хорошо иметь домик в деревне. Утром вы встаете лениво. Домик вас будит, угощает и приветливо распахивает дверь, провожая на прогулку. За вами след в след топает роскошная, как Клеопатра после дополнительного тюнинга, подруга. Пялится на вас и думает очень нескромно: быть или не быть подругой, а то варианты все в наличии. Из соседних домов выходят и любезно вам улыбаются Хусс и Шосс, не братья, но, как ни присматривайся, по мне — начисто близнецы. Оба рады, потому что однажды я улечу. Они верят в лучшее. Я тоже верю. Иначе свихнусь от сельской тоски. Я не хотела тут гостить! Я обещала отбыть сразу после памятной тусовки по поводу имперского договора. Но Кит смотался в полчаса до габа и обратно, пнул пацана из люка наружу… и медленно растворился в воздухе. Всем кораблем, только Гюль осталась на месте миража. Я сперва не поняла подвоха. До вечера ждала, когда же наш домик с привидением кэфа закрепится на прежнем месте. То есть я думала: он тут, но никак не выпьет нужный проявитель… Но, увы мне, не сбылось. Зато Хусс пришел за закате, ежась от холода, проводил меня и Гюль, заселил в соседний дом. Объяснил, что с кораблями кэфов такое бывает. Они летают-летают, быстрее и ловчее сказок о себе самих. Потом вдруг р-раз — и ныряют в неведомые недра универсума. Так что наш Кит — он и правда кит. Он здесь на время, а где-то там он вдыхает свое топливо, которое ему нужно, как мне — воздух. Полет до габа в полчаса подистощил Кита, и он ушел на дозаправку раньше, чем сам планировал. А что? Я не в обиде. Мы устроены, метаболизм не возражает против работы систем, тяготение тоже отрегулировано костюмом. Имперцы отвалили, все прочие послы тоже. Безопасно. Умереть на этой планете можно только от скуки. Два дня я спасалась от напасти. Допрашивала воспитанника. Он прятался, но мы с Гюль хорошо играем в партизан, лучше, чем бывший имперский тальф. Кстати, на первом же допросе гаденыш — а как еще звать воспитанника гадов наших ходячих? — раскололся. Тальф — это ранг, примерно соответствует понятию курсант. Наш имперский суворовец дома был на хорошем счету и готовился с раннего детства стать шпионом. Ну, не всем же быть врачами или барменами. В империи шпионаж престижен. Первое задание мальчику дали сложное, но ведь он был отличник. Его отвезли, куда надо, и там потеряли так ловко, что на империю не указывало ничто. Пацан обжился, стырил небольшой шлюп и стал удирать от местной инспекции с тем расчетом, чтобы его пожалели состарившиеся и рефлекторно добрые йорфы. Хусс и пожалел. Пригрел змееныша. Мальчик в змеевнике сошел за своего. Потому что тварь бесхребетная — это я сказала, но тут в допрос вмешался Хусс. Гаденыш ревел в три ручья, а старый змей его протелепал и опять пожалел. — Ты знал, что он у вас шпионит? — приперла я и этого. — Догадывался, — поморщился Хусс. — Не важно. Он был всю жизнь без тепла. Это ужасно. Это убивает даже взрослых. — Ага, вас и раскатали в тонкий блинчик. — Он осознал, — строго заверил себя и нас Хусс. Пацан зарыдал еще горше, прямо бензин, а не слезы: жги — и душа твоя выгорит до тла от жалости. Но я железобетонная к таким фокусам. Еще два дня была, да. Потом и мне стало придурка жаль. Он так хотел быть лучшим. Он всю жизнь пробивался и ловчил. Он, правда, привык к своим йорфам-воспитателям. Но кладку все же сдал, куда было велено. Хотел откупиться и вернуться. Первое не прошло, а второе сочли дивным поводом для выдвижения официального обвинения в предательстве. — Вы сами не знали, что здесь есть кладка? — Мы забыли, — виновато и неубедительно смутился Хусс. — Кэфы ушли так давно… мы не знали, что в наших архивах именуется «резерв». Империя провела анализ баз габ-системы, кто-то из служащих высокого ранга дал доступ. Габы имеют самый полный архив по старым документам расы кэф. Там нашлось упоминание о резерве. Не только нашем, упоминались несколько старых рас, и даже древние. Все полагали запись легендой. Империя усомнилась и оказалась права. На том и закончилась веселуха с допросами. Пацан меня боится и называет сун-тай, то есть примерно — допросный генералиссимус. Говорит, я так его позорю, что лучше бы лупила и прижигала кислотой. В итоге бедняжечку-гаденыша от меня, изуверки, эвакуировали на другой материк. Теперь каждое утро я гуляю в компании Гюль. Потом ем — и опять гуляю, одна, если сбегу от телепатки. А потом в партизан играют все местные, пока меня не найдут. Ужас. Спасение пришло, откуда и не ждали. То есть из моей головы, конечно. Когда однажды утром Гюль расстегнула вторую пуговку, я дернулась, напряглась — и прорубила выход, как царь Пётр окно в Европу. Лбом с размаху об дверь. Ровно так я бросилась к Хуссу в дом. С порога заорала: — Подари мне имперский катер, чтоб глаза мои не видели тебя и всю вашу дачную планету уже сегодня! — С-сс, — выпустил пар голый по пояс змей, пережив нашествие. — Сима, как же мы сами не догадались избавиться от тебя так запросто? Шикарно он смотрится. Немного чешуйчатый, с хорошим рельефом мышц, узор от шеи до пояса похож на сплошную татуировку, непрерывно меняющую оттенок и сам узор. Я довольно долго и невежливо пялилась. Он терпел и вроде даже был собою доволен. — Прощай, старый змей. — Наконец выдавила я, вдруг раздумав улетать. Они же беззубые, а ну кто опять полезет? Я шмыгнула носом и мысленно напомнила себе про Гюль и её пуговки. — Как только улечу, начну скучать и даже, может, напишу тебе. — Прощай, — с нескрываемым облегчением улыбнулся он. — Не пиши сразу. Мы разучились жить… так резво. Но если что, нас не сложно дозваться. И мы еще не окончательно забыли, что такое яд. — Ой-ой. Не убедил. Но гаденыша вашего берегите. Он слабенький. — Он вырастет и будет хорошим человеком, — уверенно сказал Хусс. Я кивнула. Зачем спорить со старшими? Это невежливо. К полудню мне подогнали имперский катер, тот самый, в котором собирались отправить сюда пацана. Кит, как и в прошлый раз, катер забрал с собой и сбросил перед посадкой. Йорфы малость поискали на орбите ненужное — и нашли. Наспех почистили, заново раскрасили в цвета габ-службы. Расторопные они, когда от меня есть шанс избавиться. Гюль сразу нырнула в люк и захватила рубку. Я постояла в шлюзе, делая вид, что солнце слепит и от него глаза слезятся. — Чтоб вам меня никогда больше не увидеть, — с чувством сказала я. — Спокойного полета, — отозвались древние дачники. Хусс мне помахал. Лети мол, не засть перспективу, ты обещала. С тем мы и стартовали. Я осмотрела каюту — одна она, что не особенно здорово. Нашла ларчик с безделушками, цепочками и подвесками. Молча подарили, по-змеиному. Еще нашла пластину. Подключила к системе в своих мозгах и своем же костюме. Полный архив расы по вымершим растениям. Целая глава про утраченные виды галактики Дрюккель. Сотни три изображений кай-цветка, схемы всякие, куча разного. Я настроилась и после некоторой возни с инструкциями метнула посылочку на имя габариуса Чаппы. Может, обрадуется. Закончив с делами, я взялась читать о себе, в разделе «контракт, динамика исполнения». «Отправлена в отпуск в связи с травмой. Примечания: — порицание от габ-службы за несвоевременное оформление отчетов; — поощрение в связи с выявлением ценных сведений по делу, важному для дознавателей. Строгое порицание с переводом в статус испытательного срока за самовольное покидание габ-порта в неизвестном направлении. Восстановление в статусе габбера. Поощрение в связи с налаживанием контакта с кэф-сектором. По официальному запросу кэф-корабля временный перевод в статус посла, приравниваемого в полномочиях к габрехту. Примечание: настоятельно рекомендуется пройти психологическое кондиционирование, зафиксировано поведение на грани асоциального. По запросу посла неприсоединенных пыров повышена в статусе до постоянного — габла. По рассмотрении запроса из Империи, служба морали, статус возвращен к исходному — габбер. В окончательном разжаловании просителю отказано в виду пристрастности стороны. Примечание: габберу Симе строго рекомендуется в течение одной доли цикла урегулировать ситуацию с нестатусным гостем, временное условное имя Гулхатай». Читать мое личное дело не скучно. Имя Гюль они переврали. Про пыров вообще не поняла, им-то что за радость меня отстаивать? А вот последняя рекомендация — это попадание в десятку. Это проблема, которую уже нельзя откладывать. Прямо сейчас пойду и поговорю с Гюль. — Сима! Я вздрогнула и повернулась на голос. Гюль стояла в дверях каюты, лицо белое, глаза чернее универсума. Так она мимикрирует, когда ей страшно. Я это всего раз прежде видела, и не столь ярко. Ух ты — губы дрожат! — Мы прыгнули сразу от орбиты йорфов. Потом я взялась пересчитывать кое-что… и вот… Сигнал из сектора древних, — шепотом бормотала Гюль, шало озираясь и вздрагивая. — Я поймала. Катер имперский, тут дальняя связь лучшая из возможных, наверное. Я от скуки стала копаться, сектор мертвый, понимаешь? У навигаторов есть игра — слушать пустоту. И вот… Голос тьмы. Она побелела еще сильнее, хотя вроде некуда. Прикусила край ладони, не замечая боли. Осела на пол и стала раскачиваться, подвывая. — Никто не выживает, услышав голос тьмы. Никто… — Да ладно, — отмахнулась я. — Никто не выживает, увидев «Летучий голландец». Я пять раз его в кино видела и вот, живу. И что нам голос тьмы, если мы слышали, как лязгает имперский посол? — Голос. В рубке, — всхлипывала Гюль. — Голос. Я ушла, я все выключила. Он в голове. Все равно в голове. И холодно. Пришлось её уложить и накрыть. Блин, голос в голове телепата, вот еще странность. Да у неё в голове вообще винегрет, голосом больше — голосом меньше. Я нахмурилась: не реагирует на мои мысли. Не отвечает и не успокаивается. Морф на спине тоже притих. Насторожился. — Я пойду и проверю. Лежи. — Нет! — ужаснулась Гюль. — Тогда и ты умрешь. Корабль обречен. Уходи, понимаешь? Прямо теперь, пока не слушала. Уходи, комплект эвакуации в шлюзе. — Вот если я возьмусь за навигацию, тогда — да, тогда обречен. Лежи и не вой. Ну, как я услышу тот голос, если от этого звенят уши? Она опять запричитала, дробно постукивая зубами. Прикусила язык. Руки на ощупь ледяные… Пришлось спешно отрегулировать климат на жару и накрыть Гюль всем, что под руку попалось. Попробовала убедить морфа греть — наотрез отказался, впился в плечи до рвущей боли. Вот именно морщась и потирая ссадины, я очнулась от суеты. Вроде как отрезвела, и враз навалилось: страх, упрямство и злость. Невыносимо молча стоять, смотреть на Гюль и обреченно отмечать: ей делается хуже, взгляд гаснет, сознание вот-вот отключится, она бормочет все невнятнее. Когда шепот оборвался посреди слова, я кивнула и села думать. Потом вернулась к своему рабочему месту, хотя в этом корабле любое годится. Но мне привычнее полагать один из углов — кабинетом. Отсюда я недавно отправила сообщение носителю Чаппе. То есть был сеанс дальней связи, так? И я не услышала опасный голос. В рубке он появился, зараза. Если Гюль права, туда не следует пока соваться. Я просмотрела окрестности, пользуясь данными справочника в голове. Универсум там, в данных справочника, сложный, многослойный и слегка даже подвижный. Но я все в деталях понять не могу, и я не желаю впадать в панику. Не до того, я и так молчу из последних сил. Начну кричать — все. Конец. Успокоить будет некому. Надо самой. Мысленно я сплющила универсум в плоскую неподвижную карту, старательно погасила все лишнее — то есть непонятное. Мне бы для начала хоть главное выяснить: где я и что тут за злодеи водятся? Вот, эту карту я читаю. По ней получается, что если мы шли по курсу, о котором еще при старте что-то невнятно сказала Гюль… то, кажется, справа-сзади от катера лежит сектор каких-то очередных древних. Пустой, в нем габ-порт заглушен так давно, что в справочнике нет даты. Слева-впереди загадочная поверхность глоп-фактора, которую я мысленно для простоты свела в линию. Она опасна, не знаю еще чем, для полетов. Поэтому близ неё выстроены малые габ-пирсы и маяки. За линией глоп начинается империя. Ничего иного рядом нет. До ближайшего крупного габ-узла три дня полного хода. А я не смогу разогнать катер и положить на курс. Даже при полностью исправной и доступной автоматике. Дважды не смогу: я не навигатор и я не готова идти в рубку, по крайней мере — пока. Думать о том, есть ли у Гюль три дня, я себе запретила. Прикрыла глаза. Мы с ней — два почти готовых трупа в консервной банке катера. Нас никто не найдет, если мы сами не подадим сигнал. Никто и вообще никогда. Это не болото или там помойка — это универсум… Я попробовала звать знакомых. Кит не откликнулся. Я повозилась и вызвала габ-порт. Габариуса. Хусса. Все попытки наладить контакт не дали результата. И мое недавнее письмо дрюккелям, похоже, отсюда ушло, а вот к адресату не добралось. Прикрыв глаза, я изучила данные по катеру империи, подаренному мне йорфами. Как сказали бы у нас, он двойного назначения. Вооружение снято. Но есть второй узел связи на экстренных частотах. Или не частотах, но я не хочу тратить силы на умное, оно отвлекает. Имеется еще один канал связи, не проверенный — вот что важно. — Ну: голос империи или голос тьмы? — буркнула я, гладя морфа. Он прикидывался меховым воротником, успокаивал и грел. — Знаешь, давай проголосуем пока что за империю. Я их не люблю. Они отвечают взаимностью. Но это не повод, чтобы не послать им сигнал бедствия. Запасной узел связи был прямо в шлюзе. Я долго и неловко возилась, активируя системы. Не справилась бы, но мой морф помогал. Все верно, он умнее меня и инструкции сечет на раз. — Прием, — тихо и немного настороженно сказала я, когда индикатор загорелся холодным синим светом готовности. — Идентифицируйте себя, — строго велел голос, вполне внятный. Вроде бы несколько напряженный. — Не могу сопоставить данные. Катер наш, но выведен из базы и числится уничтоженным. Так… габбер Серафима, человек. Ну, вас и занесло. Я убрала руку из сферы идентификации. Осторожно вздохнула и совсем ненатурально улыбнулась смуглому кудрявому имперцу, как раз теперь возникшему в объемном виде, портретно. Такой мог бы торговать дынями на рынке в Москве или предлагать вино в греческой лавке. Но кое-кого клиентом пока не сочли: имперец изучал изображение моей перекошенной рожи с растущим недоумением, но без агрессии. — Линль, дежурный спасательного маяка, глоп-трасса, метка «лю». Ого, у вас репутация… указано, что вы опасны и неадекватны, ну еще разное про интеллект. Ага: ловко притворяетесь очень неразвитой, — улыбнулся дежурный. — Так что за проблемы, габбер? — Сима, — кивнула я. — Не притворяюсь, я полдоли цикла в универсуме. О навигации знаю только, как произносится это слово. Мы шли от планеты йорфов к… не знаю точно, я пассажир, маршрут был на совести Гюль. В целом мы шли к габ-порту. Наверное. Только навигатор у меня без сознания. — Так, по катеру допзапрос прошел, данные есть, подарен и передан, — скосил глаза куда-то вверх дежурный. — Ничего себе, ограниченная серия. Поздравляю, толковая игрушка. Сима, вы отклонились от любого внятного курса, но ситуация штатная, предсказуемая по мотивировке. Если я верно беру координаты, вы в «линзе», так у навигаторов принято обозначать специфическую пространственную аномалию. Все навигаторы, имея свободу прокладки маршрута, включают в него линзы, это, — он задумался, выбирая слово. — Игра. Они меряются линзами, у кого сколько в маршруте. Больше двух — это высший класс. Так что нет проблем, все законно, могу помочь с прокладкой нового курса на габ-порт. Это несложно сделать дистанционно. А что с вашим навигатором? — Она из Грибовидной туманности, — припомнила я. — Обитают там такие — прайдами. У них вроде живучесть очень высокая. — Знаю, — поморщился дежурный. — Так в чем проблема? — Гюль прибежала из рубки, плакала и твердила, что услышала голос тьмы. Сейчас она холодная и без сознания. При всей живучести. — Вы вне рубки? — быстро уточнил Линль, и я впервые испытала некое уважение к империи. Учить людей они умеют. Все понял с первого слова. — Запасной центр связи. В шлюзе. — Сейчас канал сменится, мигнет, не надо переживать, тот безопаснее и помощнее тоже, — пробормотал Линль. Изображение действительно мигнуло. — Так, Сима, слушайте внимательно. Всего один случай обращений по поводу голоса тьмы из ста — не паника и не самовнушение. Но если на борту телепат и если рядом линза, дело хуже, так было почти у всех пропавших… — Гюль телепат. И ей действительно плохо. Мой морф отказался к ней прикасаться. — Еще и морф, — насторожился Линль. — Это похоже на настоящую проблему. Не хочу вас пугать, Сима, но я бы строго рекомендовал взять заплечный комплект эвакуации и немедленно исполнить экстренный выброс из шлюза, далее движение на максимальной скорости. Запаса хода комплекта хватит на три доли условных суток. Живучести еще на двое суток. Вас подберут, должны успеть. — А как же Гюль? — Не знаю. Те, кто слышал голос, уводят корабль невесть куда, не могут ведь корабли исчезать сами, — тихо и нехотя сказал Линль. — Не было ни одного случая возврата таких кораблей. Всего лишь дважды фиксировалось спасение экстренно покинувших шлюз до того, как их… задело влияние. — Без неё не уйду, недопустимый вариант. Другие есть? — Другие, — дежурный задумался. — Предупреждаю сразу, связь пропадет скоро, так было во всех подобных сеансах. Я пока расширяю канал, мощность растет, но мы уверенно держимся в рамках норм, даже пеленг надежный. Так… Интересно, близ этой линзы было два исчезновения кораблей, давно. Зона признана нежелательной для входа. Сима, оставайтесь в шлюзе, может быть, это замедлит распространение на вас влияния. Я запрашиваю центр. В общем-то, они должны дать строгий приказ на принудительную эвакуацию, в отношении живых спасение в приоритете к исследованиям… — Вряд ли я числюсь в империи среди тех, кого надо спасать. — Наше звездное скопление против вас ничего не имеет, а общеимперская структура «Сеть» зуб точит постоянно, работа у них такая, острозубая, — отмахнулся дежурный. — Пожили бы с милыми неприсоединенными соседями, как наши, знали бы, что службы безопасности не всегда создаются для доносительства. Вот, приняли к сведению, ищут варианты. — Линль просиял широкой восторженной улыбкой. — Мы — самая мобильная раса. Мы умеем быстро принимать решения. Дрюккели нас за это презирают, но пока они квиппуют, мы уже успеваем уцепить лучший кусок. Сима, вы телепат? — Нет. Вроде бы я эмпат, но сама этого не ощущаю. — Живучесть? — Кажется, теперь двенадцать. — Вношу уточнения со слов опрашиваемой, — деловито забормотал Линль, работая со своей базой. — Отказ от эвакуации… подтверждаем в прямом опросе, прошу высказаться. — Не брошу тут человека, однозначно. — Принято. Сима, нам сейчас дадут резерв по уширению канала, будем держать, даже если это погасит сам маяк и соседние. Вам не холодно? Покалывание в коже головы? Тяжелые глаза, сонливость, апатия, желание прислушиваться к тишине? Тоска и мысли о смерти? — Нет. — Хорошо, первичная симптоматика отсутствует. Морф плотно льнет? Тоже хорошо. Так, первичное подтверждение есть. Вас определенно не любят наши безопасники, вам разрешили умирать, то есть не будет принудительной эвакуации, — подмигнул Линль. — Если продержим канал сутки, шанс на выживание будет расти. Это мои домыслы. Сима, дайте мне право на прямое вмешательство в ваш костюм. — Да. — Вводим стимулятор мозговой активности, ставим на запись реакции, частично изолируем потенциально телепатичные области сознания… Подогрев чуть побольше делаем, так. Готово. Сима, не надо молчать. Мне требуется подтверждение вашего состояния по речевому каналу. — Хочешь, извинюсь перед империей? — хмыкнула я. — В твоем лице. Я привыкла считать вас монстрами, а вы люди. Кажется. Блин, обычно я не обобщаю, но тут меня поперло. Когда меня прет, бараны от зависти дохнут. Знаю, но задним умом. — Принято, но баранов не знаю, что за раса? Я села поудобнее в тесном шлюзе, где обычно задерживаются на какие-то мгновения — стоя, пока ждут открытия люка. Увы мне, торчу здесь по ощущениям второй час, и что впереди? Понятия не имею. Если б не Линль, оказалась бы я одна на весь универсум. Опять. Только Кит не всплывет, чудеса не имеют привычки сыпаться, как монетки в прореху кармана — при каждом неудобном случае. Я подробно рассказала про баранов, пока шла проверка нашего положения и надежности канала связи. Затем Линль изложил мне все, что знал о прежних случаях исчезновения кораблей из-за голоса тьмы. Не так и долго я слушала: данных откровенно мало. Иногда люди, совсем как я, успевали наладить экстренный канал. Говорили об испуганном навигаторе, которому холодно. И пропадали. Мне повезло хотя бы в одном: у меня мощнейший канал связи, это военный катер и почти рядом маяки глоп-трассы, там энергии прорва. И еще: после двух случаев исчезновения в секторе ближние к потенциально опасной зоне маяки получили удвоение по мощности. Не то чтобы ждали беду, но готовились на всякий случай. Имперская предусмотрительность. Мы обсудили и её, затем я спросила о тэях, которых, оказывается, дома не очень любят. Наглые, безликие и прячутся за своей нераспознаваемостью от ответственности. Кстати, я не права, безлики у них низшие чины… Хотя тогда новый вопрос: почему в послы пробился именно недоучка? Ладно, не ко времени заморочиваться. Линль рассказал, что трижды окраинные звездные скопления подавали прошение о пересмотре «правила одного лица», но пока их доводы не перевесили выгод унификации. Попробуй опознай злодея, запроси его выдачу или запрети въезд, если не можешь идентифицировать! Кстати, опознание по ДНК тоже для тэев не панацея, мы и это обсудили. — Не холодно? — очередной раз уточнил Линль. — Нет. Но морф беспокоится. Ему неуютно. — Пусть терпит, уже скоро. — Скоро — что? — К вам отправлена группа, — Линль поджал губы. — Если честно, я не понимаю, как они могут успеть, заявленное время прибытия нереально. Даже если в деле корабль типа «Стрела», а таких мало и все ваши, приписаны к габам. Разве вот — портатор… но его не используют живые и тем более разумные белковые, если им жить не надоело. Я задумалась. Если это корабль, проданный моим предшественником габрехтом, то его увели имперцы и, значит, история с сейфом делается все загадочнее. Хотя вроде — куда уж… Тэй Альг не знал о пропаже корабля, хотя некто из его же системы забрал ценное имущество буквально из-под носа. То есть Альга уже тогда — подставили? Свои? — Не надо молчать, — снова вмешался дежурный. — Сима, у меня нет данных по способу доставки группы. Мощность на канале предельная, пошел рост помех, это прямо-таки обвал. Скоро будет потеряно изображение. Чем бы ни была аномалия у вас на борту — она есть и влияет. Первый раз мы получили хотя бы доказательство, это уже много. Запись параметров мозга еще идет. Сейчас уже отслеживаю там первичные изменения, я не хочу лгать, теперь тебе поздно уходить. — Можешь отследить состояние Гюль? — Катер себя мониторит, но не полноценно. Она жива. Это все, что я знаю. Так, мне строго приказано уйти с канала. — Он вымучено улыбнулся. — Желаю выжить. Что я еще могу? — Прилетай в гости, — хмыкнула я, старательно изображая бодрость духа, путь и ложную. — Может, я передумаю злиться на всех людей империи, если выпью за свое здоровье еще с одним. Спокойного дежурства. Он кивнул и погас. Сразу стало тихо, как будто корабль и есть весь мир, и его оклеили плотным войлоком. Я встала, прижалась щекой к внешнему люку. Нечто имелось за внутренним, я сейчас его ощущала. Не знаю, как именно, но я точно эмпат: чую опасность. Убаюкивающую, пронзительную и черную. По капле она сочится в шлюз и отравляет меня. Морф на спине обмяк — вероятно, теперь и он без сознания. Как же тихо… В люк снаружи постучали. Я взвизгнула и отпрыгнула. Быстро проверила: пленка на лице, все герметично, костюм работает. Мне прохладно, но это симптомы, а не дырка в ткани, сквозь которую на руки распыляют космический лед. Пальцы утратили чувствительность. Теперь, когда я пробую открыть люк — я это понимаю. И упрямо тычу, куда надо. Мне все равно, кто ломится в шлюз и опасен ли он, тут слишком пусто и тихо, любая компания сгодится. Когда дверь в универсум отползла и открыла мне вид на звезды, я плохо чуяла ноги до колен. Зато отчетливо видела, как втискиваются в шлюз двое. Один в костюме, второй без, он, наверное, железный — слегка поблескивает. Люк закрылся. Живой скинул с головы капюшон. Теперь и зрение слегка дурило: я внятно видела на лбу человека алое, горящее клеймо. Оно мешало радоваться обществу и норовило впечатать без слов в сознание: «Прирожденный убийца. Опасен. При малейшем подозрении на угрозу дайте прямой приказ, объект будет уничтожен изнутри». Прирожденный злодей бережно подхватил меня за плечи, убрал с моей головы защитную пленку — ну, которая тут вроде ламината и позволяет дышать даже снаружи. Нагнулся к самому лицу, довольно долго смотрел в зрачки, затем бережно повернул подбородок в сторону и коснулся губами шеи. Щекотно. Горячо. Страх и панику из мозга как будто через трубочку высасывают. Голова кружится. Чувствую пальцы. Остро пахнет кровью. Слышу, как бьется в висках мой пульс — ленивый, но ровный. Так, меня отодвинули в угол и отвернули лицом к стене, чтобы я спокойно отдышалась. Еще по плечу погладили — типа, все в норме, истеричка, нечего было икать. — А почему не в губы? — сипло возмутилась я. — Пить удобнее из яремной вены, — пояснил гость, выпрямился и повернул меня лицом к себе. Вот теперь я его рассмотрела. Мало того, что голос восхитительный, низкий, от него сердце вибрирует. Так и на вид — ангел, а не человек. Белокурый, с идеальным лицом киногероя — положительного. Глаза синие и честные, щеки с ровным румянцем. Плечи широкие, ростом он на голову меня выше, прижалась бы опять — пусть целует… Только у него весь рот в крови. Слизнул. Язык длинный, быстро движется и похож на змеиный. Верхние клыки заострены самую малость. И опять на лбу наливается это жуткое клеймо. Оно мне не почудилось. — Кровь пьем? — уточнила я. Споткнулась и сделала вид, что это реверанс. — Сима. То есть если полностью, то Серафима Жук, габбер. Бли-ин, как меня на треп пробило… Общество — это же замечательно. Эээ… так что там насчет крови? — Употребляю. И не только кровь, но её тоже, ведь был повод, — насмешливо прищурился прирожденный убийца. Задумался и с непонятным мне сомнением добавил: — Дэй. Так можно звать меня. Если не брезгуем общаться. — А нафиг мне выёживаться? Он пожал плечами и указал на собственный лоб. Тоже, нашел довод. У меня на родине вампиры сейчас имеют больше фанатов, чем Джеймс Бонд, хотя и он прирожденный убивец. К тому же все злодеи, каких я могу представить, они с чистыми лбами и незапятнанной репутацией. Наконец, выбирая между смертью из-за внутреннего люка и клыками этого белокурого, я бы не сомневалась. Все шикарные мужики хоть немного злодеи. Поблескивающий спутник кровопийцы — о нем я почти забыла — к моему огорчению, никуда не делся и хуже, встрял в наши переглядушки. Оттер очаровательного клыкастика и втиснулся между нами. — Стоппер, — представился он. — Надзираю за объектом. Обязан вас вооружить и инструктировать. Прошу принять данные, габбер. Я зажмурилась и приняла. Могу ответственно заявить: алкоголь вкуснее, похмелье приятнее. Свалить из института в первый год — это было в целом правильно. Не люблю я зубреж. Тем более принудительный. Зато теперь, сглатывая икоту и постепенно вживляя данные, я понимаю, что Стоппер — это имя железяки, ранг и производственный тип. Тот еще тип! Накрепко вдолбил мне, зараза, гвозди в мозг. То есть данные и инструкции, которые был обязан вдолбить. Из полученного следует, что «объект» принадлежит к неопознанным расам и был случайно найден на мертвом корабле не так далеко отсюда, на границе закрытой зоны древних и сектора неприсоединённых. Ага: на том черном-черном корабле, который плавал без движения в черном-черном космосе, были холодные-холодные трупы. Ну почему я не могу серьёзно считывать и бояться? Да я и на ужастики не хожу. Еще в летнем лагере все слушали такие бредни и не дышали, а я ждала, когда надо завыть и бросить подушку — ну, чем громче паника, тем смешнее… Ладно, вернемся к теме убивца. Прирождённого. На том корабле все по-настоящему померли. И ничуть не от старости: крови в телах не было ни капли. Так что нашедшие корабль — братскую могилку даже без броска подушки орали, полагаю, в полный голос… Дальше тоже логично. С момента поступления в габ-центр Дэя именовали исключительно «объектом», совмещая в этом определении страх, отвращение и нежелание расценивать его как подобного людям. Тем более иных представителей той же расы прежде или позже не обнаруживали. Что еще мне вдолбили в голову? Допросы, отчеты ученых, рапорты безопасников… рутина и бюрократия. Объект совершил так много попыток побега, аж считать перестали. Дело Дэя довели до суда. Самого его еще во время расследования снабдили внутренними блокировками на уровне психики и глубже… Сима, спокойно, без терминов! Науку оставляем в стороне. Далее… после вынесения приговора объект частично лишили автономности, с тех пор он хранится в стазисе, если не задействован в экспериментах или допросах. Ага, вот прямые инструкции для меня. Стрелять надо без предупреждения, но — как бодрит! — и это бесполезно. Дэй очень быстрый. Зато у меня в мозгу теперь есть команда на уничтожение объекта по мысленному моему приказу, который всегда будет признан верным. И вот еще примечание: прекращение функционирования меня — охраняемой — убьет объект. Вроде все. Наконец-то. Теперь надо обдумать наспех одну мысль: почему я верю Дэю и не верю Стопперу? Влияли на меня оба. По-разному. Но эмпатия моя одного отшибла, а второго пожалела… — Дэй, а его можно оставить в шлюзе? — я встала на цыпочки и рассмотрела таки киногероя за Стоппером. — Он подчиняется приказам габ-служащих и прочих разумных… кроме меня, — отозвался роскошный убивец. — Стоппер, я очень прошу, побудь тут. Катер маленький, если что, ты сразу — того. — Приказ создает потенциальную угрозу жизни. Оцениваю риск. Допустимо, — Стоппер отодвинулся к внешнему люку и замер. — Выход из катера один. Убийство неэффективно как способ достижения свободы. Я нащупала зону контроля и открыла внутренний люк. Белокурый ангелок тщательно вытер кровь с лица и отвернулся от Стоппера. Близоруко пялясь в полутемный коридор, Дэй сощурился, принюхался, лизнул стену. Язык у него — полметра, блин. Как у лягушки: стреляет и сматывается… — Почему нет шока? — спросил Дэй, медленно прокрадываясь в коридор. — Низкий уровень интеллекта не позволяет оценить угрозу? Я угроза. Подтверждаю. Так и есть. — Тебе люди — пища? — Белковые тела годны в пищу. Но это примитивно, кровь разумных дает больше. Я снимаю все слои информации и энергии, это насыщает и увеличивает силу. Ты питательная. Пить эффективнее живых, не добивая… — Он снова покосился на меня. До смешного простецким жестом взъерошил волосы. — Повторяю вопрос. Почему нет шока? — Врешь ты и рисуешься. Баболов обыкновенный развесистый… нет, необыкновенный. Слушай, а почему они послали тебя? Ты согласился? — Я не выбираю. Нет статуса. Нет прав. Есть приговор. — Он снова покосился на меня с недоумением. — Они давно хотят избавиться от меня. Это надежный вариант. Или нас устранит неведомое, или я устраню тебя, или ты все же отдашь приказ о моей ликвидации. Хочу еще раз уточнить: для умерщвления существа с твоей живучестью мне требуется меньше времени, чем Стопперу на устранение меня. Предпочтительно в плане питательности ломать позвоночник, это вскрывает энергоканал и дает мне возможность взять от жертвы все самое вкусное. — Везет мне на встречи. Дэй, ты знаешь, что нам надо делать? — Частично. Меня нашли по другую сторону от этой самой зоны древних. Вроде бы я что-то говорил на первых допросах о голосе тьмы. Сам этого не помню. Где второй разумный? — Там. Прошу пить в сонном состоянии. Иначе она от тебя… не отлипнет. Дэй, скажи, а ты много народу укокошил при побегах? — Сотен пять в последний раз, — охотно пояснил он. — И все были льготники: инвалиды и пенсионеры, — посоветовала я шепотом и хихикнула. — Бли-ин, тогда наш пенсионный фонд тебе бы премию дал за ликвидацию дефицита бюджета. Знаешь, надо еще добавить в историю трупики младенцев и хоть парочку невинных дев. Ну, так жутче звучит. Ясное дело, ты рубил их своими когтями, которые могут стать длиннее сабель. Кровища, крики и кромешный мрак. Он устало покачал головой и побрел, куда я указала. Двигался мягко, но как-то заторможено, опирался о стены, иногда приостанавливался и принимался, приоткрыв рот, лихорадочно ощупывать стены лягушачьим языком. — Дэй, тебе плохо? — Мне мало, — вздохнул он. — Сима, ты единственный человек за все время от пробуждения, заинтересованный в моем самочувствии… положительно. Прочие желали снизить живучесть. Я опасен. Меня чрезвычайно трудно добить, поэтому меня не кормят и периодически пробуют истощить новыми интересными способами. Еще я лжив. Если я говорю, что нахожусь на грани погружения в кому, я даю заведомо некорректную информацию и планирую побег. Это в чем-то верно. — Сколько крови тебе надо, чтобы ходить ровно и видеть в цвете? Он споткнулся на пороге каюты, сел и посмотрел на меня совсем ошарашено. Жестом пригласил тоже сесть. — Откуда знаешь, что цветность утрачена? — Просто так оно сказалось. Ничего я не знаю. У меня интеллект… — Это я слышал еще до загрузки в портатор. — Он помолчал, ссутулился и плечом оперся в косяк двери. — Допустим, я готов признать свое истощение. Предположим, я согласен восстановиться при добровольной передаче ста миллилитров крови. Я верно ловлю систему мер? — Да. — Ты понимаешь, что благодарность мне не свойственна? Если для побега требуется твое работающее сердце — на него настроены датчики — то прочим могу пренебречь. Я практичен. Я зол и ужасно, немыслимо устал быть подопытным. Пришлось кивнуть, хотя на сей раз он впечатлил меня. Девушки Бонда редко доживают до финала. Я только что сделала шаг к тому, чтобы не дожить по иной причине, чем подзабытый голос тьмы. Синеглазый ублюдок меня прирежет одним взглядом. Самое противное: я буду подыхать и визжать в слюнявом восторге нечто вроде — «О, Джеймс» — захоти он того. — Вы — природная раса или как морфы, или серединка на половинку — доработанный вариант? — Сложная тема. Половину ответа я не помню, вторую не хочу помнить, — задумался он. — До того, как я попал на тот мертвый корабль и сам впал в истощение, я определенно слышал голос тьмы. Теперь уже не сомневаюсь. Потому что чую тут знакомое влияние, и оно будит во мне память. Я слушал голос и выжил после этого, вот что было наверняка. Голос является оружием, как и я… иногда. Это тоже наверняка. Лишенный настоящих своих возможностей, я не справлюсь с нынешней миссией, это точно. — Что меняют полстакана крови? — Отданной добровольно, — уточнил он. — Ты умеешь желать жить. Это ценность. Многие желают уцелеть или сдаются и жаждут тихо уйти, чтобы не больно. Их кровь малоценная. Не та энергетика. Когда обреченные проклинают и твердят: умри, то еще хуже. Количество дает мало, я нуждаюсь в качестве. — Он бережно поймал в ладони мою руку. — Можно? — О, Дэй… ну то есть — угощайся. Он перевернул запястье, потрогал жилку, вслушиваясь в пульс. Улыбнулся, как психопат-кулинар при виде редкой приправы. Провел пальцами по коже до сгиба локтя. Там послушал пульс, пошептал про вкус венозный и артериальный. Пощекотал кожу языком, тонким и чуть шершавым, вытянутым жадно, мелко подрагивающим. Нагнулся к руке. Ни укуса, ни боли я не ощутила. Только губы. Я сидела, тупо смотрела на затылок Дэя и думала: это глупо. Он не человек до последнего волоска на голове. Он только притворяется похожим. Он правильно пугал меня. И здесь не летний лагерь… Зачем же я отдаю и с какого бодуна я жалею убийцу? На том корабле все умерли и были обескровлены, мне в голову крепко вбиты отчеты дознавателей. Даже реконструкции и объемные виды коридоров того корабля с сухими мумиями невезунчиков. Ребята летели одним рейсом с ангелочком. Прямо в рай влетели, блин… А мне все равно жалко Дэя. Я отчего-то знаю: что бы он ни говорил, его ни разу не выслушали. У нас в полиции было бы ровно то же самое. Вся доказательная база собрана, приговор выдается автоматом. Позже можно спорить, маньяк или идейный, в психиатричку таскать. На опыты. Но если он пройдет все тесты и приборами каждое слово будет признано правдой, об оправданиях маньяка скажут: он умеет «обойти» систему и лгать приборам. Он тем более опасен. Белокурые волосы на затылке чуть шевельнулись и стали темнеть. Волны свивались мельче и блестели все ярче, пока не стали искриться золотом, прямо засветились. Дэй вздохнул, еще немного посидел, рассматривая в упор мою вкусную жилку. Интересно — артериальную или венозную взял? И в чем разница? Дэй выпрямился и повернулся ко мне. — Благодарю. — Ты мало похож на себя. Загорел, глаза увеличил и форму носа поменял. Про волосы молчу. Шикарно. — Истощение, — усмехнулся он. — Гадкая штука, накапливается. Вдобавок пробую подстроиться под окружающих, чтобы не так их… пугать. — Ты дьявольски очарователен. Такого не прощают. Смотришься, будто продумываешь все, от поворота головы и до звучания голоса. — А ты не задумывалась, как я вижу тех, кто со мной поделился кровью? — отмахнулся он. — И как это на меня влияет… О, Сима. — Дэй неловко улыбнулся, получилось кривовато. — Оставим тему. Где второй разумный? — Будешь и её пить? — Нет, — поморщился он. — Через шею я подключаюсь на мозг. Так удобнее восстанавливать здоровую ритмику его работы. Если кожа не обладает полной упругостью и не регенерирует достаточно быстро, бывает немного крови. Побочный эффект. Продолжая бормотать пояснения, которые я по большей части не понимала, Дэй присел рядом с телом Гюль, убрал в сторону вещи, которыми я накрыла замерзшую. Положил кончики указательных пальцев на прикрытые веки моей навигаторши и долго что-то оценивал, щурясь и смаргивая. Затем повернул бессознательную голову в сторону, проверил шею и выбрал точку для укола языком. Сейчас — тонким, как игла. — Шильно загрушенный мозх, — разговаривая и продолжая копаться в мозгу, Дэй чуть шепелявил или говорил внятно, но при этом слегка прикусывал себе же язык, морщился и нагибался ближе к шее Гюль. — Фкачать ушпели многовато. Нашел, буду чистить. Важно работать тонко, чтобы не удалить фрагменты памяти и личности. — У-у, врач-убийца, — я пригрозила ему кулаком. Потопталась, изнывая от безделья. Вспомнила про пищевой блок, пошла и сгребла на поднос все, что он сподобился выдать. На троих. Вернулась, установила поднос на столе, смахнув вещи в сторону. Дэй принюхался, выбрал напиток и стал прихлебывать, шипя щелью рта, пачкая костюм, злясь на себя и упрямо продолжая пить и проливать. Кажется, он бы язык откусил, ослабив на миг самоконтроль, до того был голоден. И еще: у него два языка. Второй я рассмотрела лишь теперь, он вполне человеческий. Пока лягушачий копается в мозгах Гюль, этот слизывает паштет. Или не паштет… Зачем мне учить сложные названия? Тут светлое будущее, готовят автоматы. Освобожденные бабы маются дурью и бродят прайдами. Гюль резко распахнула глаза, будто подслушала мысль и обиделась. Увидела Дэя, считала смысл клейма на его лбу — и завизжала. Не знаю, имеется ли у голоса тьмы ухо тьмы, но если так, оно накрепко оглохло. — Хватит взрывать мне мозг! — потребовала я, хлопнув навигаторшу по красивой щечке и рывком за подбородок перенацелив взгляд на себя. — Молчать! Вот так. Ты куда, подруга, отползаешь? Тебе, блин, первый раз в жизни повезло узреть реально божественного типа, тут надо ловить момент, спешно извиваться в его сторону. Я права? Знамо дело! Дэй застонал и быстро втянул свой лягушачий язык, отодвинулся от нас и с новой опаской глянул на меня, добрую советчицу. Я улыбнулась ему, как любимая теща. — Кровь не пью, зато как порчу, зая! Гюль отдышалась и изучила поднос. После холодного обморока она постепенно розовела и грелась, а заодно зверела от нахлынувшего голода. Клеймо Дэя снова оказалось впечатлением разовым, как будто стерлось по прочтении. Он даже лоб потрогал. — Что дальше? У нас есть план, мистер Дэй? — благодушно спросила я. — Согласно инструкции, надо проверить работоспособность систем и постараться вернуться, даже в ручном режиме и наугад, — отозвался он, пробуя отнять у Гюль пирожок. Отдернул руку и обиженно покачал головой. Сам сходил и принес новый поднос со жратвой. — Но навигация вряд ли действует. Второй вариант: следовать туда, куда корабль уже нацелен. Это решение может принять сотрудник габ-порта, его распоряжения на борту — в приоритете. — Для кого? — Для Стоппера конечно, — поежился Дэй. — Сколько сцедить крови в граммах, чтобы на ваш спарринг был смысл делать ставки? Он обернулся и долго на меня смотрел, все более недоумевая. Видимо, это надо счесть нормой. Я постоянно говорю то, что другим не вскакивает в их умные головы. Вон и Гюль делает тайные жесты: уймись, не болей за команду врага… Хотя наш враг — голос тьмы, снова подзабытый в суете мега-жрачки. Навигаторша отстояла еще один пирожок, реакция у неё знатная. Дэй лоханулся, я его отвлекла. Теперь ему снова тащиться за едой, как последнему лузеру. — Вера окрыляет, — сквозь зубы и нехотя буркнул Дэй, предлагая нам новую порцию пищи. — Но это глупости. Стоппер — охранная технология старых рас, доработанная. Частично живой, базирован на синтированном скелете. Синхронизирован с моим мозгом. Имеет право активации зашитых в меня средств самоуничтожения. — Это приговор империи? — уточнила я. — Габ-центра. Империя планировала гуманно отослать меня в шлак, и только-то, — сухо пояснил Дэй. Прислушался к тому, что я не могу уловить. — Катер начал разгон. Второй вариант сам состоялся. Гюль, я верно произношу имя? Вы навигатор, если это вам не сложно после травмы, попробуйте войти в рубку и считать курс, вы вводили прежние данные и проще установите изменения. Я понимаю — шок и… — Обними за талию и отведи, — строго приказала я. Глянула в потолок и добавила: — А лучше отнеси. Слабость у неё прогрессирует. К златовласым убивцам, ага. Дэй шепнул что-то весьма внятное обо мне, способной быть куда лучше при условии молчания. Я хотела было крикнуть вслед, но унялась. Не потому, что сказать нечего. До меня дошло услышанное недавно — про синтирование. Я даже достала памятку с законом самого общего пользования. Эта дрянь — памятки — распространена в универсуме шире, чем одноразовые салфетки в нашем общепите. Вот, пункт два. Любая форма «синт» вне закона. А что же мне было сказано только что? Империя нарушает закон? Неужели я опять их поймала на чем-то нехорошем? — Эй, вы там не заняты? — спросила я, деликатно покашляв возле рубки. — Смотря чем, — рассудительно насторожился Дэй. — Если я ошибаюсь в своих подозрения по поводу намеков гадкого свойства и ты всего лишь имела в виду, что опасаешься голоса тьмы, то его тут нет. Я думала про третью пуговку на платье Гюль. Она знает — вон, цвет кожи восстановила, щеки залиты ровным смуглым румянцем. Когда она такая золотистая, дело швах… для красавчика. Зато я временно в безопасности, переведена в разряд подруг обыкновенных. — Ты сказал — синтирован. Этот, Стоппер. Но синт вне закона. Что бы это ни было, оно запрещено. Или нет? — Синтирован — значит, обработан именно посредством синта и в рамках договора с самим синтом, — кивнул Дэй, под видом внимания к беседе плавно мигрируя подальше от Гюль. — Хотя даже я смутно представляю, как можно договориться с тем, что даже не газ, оно вообще… почти ничто. Приборы толком не берут, телепаты иногда чуют и иные живые, с кем оно соглашается контактировать в секторе исследований на границе… себя. Вне сектора распространения синт вне закона, безусловно. У вас из чего самое ужасное оружие? — Ядреные бомбы, что ли? — Я серьезно обсуждаю с тобой ответ на сложный вопрос, между прочим. Значит, ядерный распад или синтез, так? Представь себе, что у вас был бы закон самого общего пользования. Он бы наверняка содержал параграф: запрещено хранить в домах и личных сумках изготовленные к боевому применению начинки бомб. Запрещено также и общение с теми, кто сам есть бомба и малопонятно, от чего детонирует. Это и есть пункт два. — Стоппер детонирует от чего? — Он обработан теми, кому разрешено находиться в научной зоне на границе сектора синта. Воздействию была разово подвержена отправленная в синт-область неорганика, сам Стоппер не принадлежит к разумным расам. Он вторичен в цепочке синт-применения. Он разрешен законом. Однако повторение технологии синтирования массово — запрещено. И, кстати, синт не та штука, которой можно приказать. — Тараканы спецслужб и ученых, ага. — Обычная игра взрослых людей и нелюдей. — Зачем его синтировали? — Чтобы я не оторвал ему ручки и ножки, — ласково оскалился Дэй. — Знаешь, даже он не возразит, если я укорочу тебе язык. — Валяй. Сам соскучишься через полчаса. Я, когда не трепло, злая и испуганная буду. Начну мычать ы-ыыы, ы-ыыы… — Трипсы от тебя успели спастись заживо? — хмыкнул Дэй. — Да. Ускакали всей семьей. Дэй, а где твоя раса? А они все такие златовласые и улыбчивые ребята с топорами за пазухой? — На треть я человек, — нехотя выдал он сведения. — Кажется. Это было давно и я мало помню. Отстань, пожалуйста. Мне надо сообразить, что я вообще помню про голос тьмы. Это было тоже давно, я, вроде бы по доброй воле, спешил в сектор древних, тогда еще не совсем пустой. Кажется, не один я был. И, мы не справились, то есть многое сделали, а потом все пошло криво. Сима, моя память не желает быть пойманной, уворачивается… Нет в ней внятного о том, что было прежде момента, когда я очнулся на совершенно чужом мне корабле, мертвом. Сказали, что я всех выпил. Физиологически я способен причинить подобные травмы и добывать пищу указанным способом. Но это бессмысленно, кровь мертвых мне вредна, пить насильственно у живых и того хуже. Это саморазрушение. Но я цел. Сейчас я немного восстановился и ощущаю себя не разрушенным… внутренне. — Может, еще рюмашечку? — Подмигнула я. — Дэй, это серьезно. Моя живучесть по здешней шкале так фигова, что вне расчета. Ты — наш единственный шанс выкарабкаться. Не выеживайся. Мёртвой мне не потребуется твоя деликатность. Живой, кстати, тоже. Он вроде задумался, но тут нас отвлекли. Оборудование рубки вышло из строя весьма основательно, но Гюль умудрилась точно оценить наши положение и курс. Навигаторша сияла гордостью, скромно глядела в пол и изредка покачивала ресницами: то есть сделала невозможное и ждет от нас восторга, шумных ахов и стонов. Дэй сухо и серьезно похвалил. Я реализовала ожидания Гюль по максимуму, за двоих — и Стоппер с грохотом примчался из шлюза. Нет, не спасибо сказать, а проверить мое функционирование: раз охаю, могу быть травмирована. Я прицелилась взглядом в его нагло поблескивающие зеньки. Передние, хрен знает, где еще у него понатыканы обзорные возможности? — Стоппер, душечка, скажи пожалуйста, будь так любезен, ты можешь отослать данные в империю или габ-центр? Ты же такой продвинутый. На тебя наша надежда давит всем весом. Он ненадолго притих, переваривая сказанное. Хреновая атипичность у конвойного ведра с синтом, сразу видно. Вася-габарит оценил бы лесть. А этот — по нулям, и, значит, я никогда не стану читать стихи ходячему ступору. Опасно: может признать больной и усыпить до выяснения обстоятельств. Идиот-милитарист. — Ответ положительный с вероятностью сорок семь процентов, — отрапортовал милитарист, — погрешность семь процентов и растет. — Отсылай, — приказала я, скучнея от одного его присутствия. Повернулась к Гюль и добавила: — Содействуй властям, навигатор. Мы удаляемся, чтобы кое-кто не смог узнать лишнего. Стратегическая предосторожность. — Разумно, — включился Стоппер. — Требую временно герметизировать каюту. Требую следить за объектом до завершения передачи. Предупреждаю объект о недопустимости агрессии. — Принято, — откликнулась я, демонстративно прощупала рукоять оружия и нахмурилась в сторону Дэя. Под локоть отконвоировала объект в каюту. Дэй брел угрюмо. Две фразы железного чурбана будто всю жизнь из него выдавили. Я старательно герметизировала люк и сунула страдальцу под нос свою вкусную руку. — Пей, умник. Пока этот не видит, как я ущербно функционирую. Другого шанса может и не быть. — Не хочу, — уперся он. — Если уж прямо говорить, кровь не пища, а экстренный вариант восстановления живучести. Иногда еще источник материала. Белкового. — Ты еще истерику устрой, гуманист недобитый, блин. Расскажи мне о непричинении зла и пользе каждой травинки. Я жить хочу и плюю на траву. Понял? Пей, зараза. И стану я твоя бледная родственница. Он виновато пожал плечами и пристроился к руке. Через «не хочу» вроде — а выхлебал так прилично, что у меня в глазах стало серовато, а в голове хреновато. Зато кровосос оживился. Потемнел волосами до бронзы, снова чуть подправил черты лица. Синева глаз сделалась текучая, изменчивая. Аж жутко. Многовато в нем такого, что не подходит под привычное — ну, никак! Например, я знаю, куда он смотрит, даже закрыв глаза или отвернувшись. Еще я чую запахи острее обычного и мне противно быть немного собакой. Вдобавок я слышу его сердце. Особенно одно. Черт его знает, сколько у Дэя сердец, и есть ли они в привычном мне понимании, но я слышу. Мне от этого понимания неодинокости делается сладко и трепетно. Хочется мурлыкать, вести себя глупо. Морф очнулся, потерся о шею и тоже мурлыкает. Ему наш гость вполне симпатичен. — Пей, — посоветовал Дэй, успевший намешать что-то полезное. Полный стакан, а меня приташнивает… — Давай, через «не могу», полегчает. Мне вот полегчало. Кажется, даже память понемногу включается. Если она не врет, до места нам сутки ползти этим катером. — Он вздохнул. — Сима, даже выпив первую порцию, я был намерен сбежать и не лезть в безнадёжное дело. Я, самое, возможно, трудноуничтожимое живое существо универсума. И меня берешься спасать ты, создание со смешной живучестью и совсем не смешным упрямством. Это плохо, потому что я уже не могу сбежать. Пей и спи… родственница. Я благодушно улыбнулась, позволила себя отнести и уложить. Так хорошо, когда заботливо накрывают, плед подтыкают, морфа чешут, нас обоих по спине гладят. Все для человека. Вообще я очень довольна своим нынешним местом службы. Даже если меня угробят в ближайшее время, сытую и сонную. Даже если Дэй все же коварный злодей, да. В универсуме я приживаюсь. Я здесь не умная и не сильная. Но я вовсе не бесполезна. То есть и дома было неплохо, если вычеркнуть из памяти некоторых идиотов, — так они всюду умеют находиться, и обязательно с правом портить кровь и уродовать лучшие дни. Дома я бы тоже перетерпела плохой день и дотянула до хорошего. Мне, в общем-то, только двадцать два. Все впереди, если не утыкаться взглядом в грязь и не сопеть о неудачах. Но дома… Дома я привязана к брату, этому заразе-менеджеру, спиногрызу моему драгоценному, для которого надо то ругаться с его начальством, то мириться с его же коллегами, то быть безработным гарантом по его кредитам и рисковать квартирой. Много разного. Говорят, все в семье должны держаться вместе. Только я себе семью не выбирала — там. А здесь, может, что и присмотрю. Нашли ведь мы друг друга с морфом, с моим милым Гавчиком. О: разобрал внимание, муркнул громче — и согрел щеку, прижался, заполз под ухо. С тем мы и заснули. Нелирическое отступление Третий сон Уильяма Вэйна Этот сон — любимый. Жаль, редко удается его посмотреть. Начинается все просто шикарно. Небо чертовски синее, им можно дышать взахлеб. Ветер хохочет и рвет куртку, издевательски треплет волосы, вылезшие из-под шлема: эй, ты не хиппи, постригись уже! Внизу земля. Нет, не так — Земля! Лучшая планета на всю вселенную. Потому что — родная. Хлопок, рывок — и падение превращается в медленный, величественный процесс. Это уже полет. Внизу клочьями — вроде облачных — клубятся кустарники. Рыжее море пустыни волнуется пологими холмами. Стропы звенят, душа поет… А потом еще лучше. Земля принимает в объятия и можно снова смотреть на небо, которое заняло свое высокое место в мире, но помнит тебя. И лед высотного воздуха еще там, в легких — как причастность к бешеной синеве. Как вырванное с боем право однажды вернуться, и снова — лететь, приближаясь к земле… И глаза у Поля еще синее неба. Никогда прежде так хорошо не улыбался даже этот солнечный мальчик. — Вы за все ответите! На краткий миг в сон врывается голос отца Поля. Сам папаша — тощий, длинный нескладный придаток мира цифр и формул — ковыляет от машины и кричит, потому что он чертовски боится за сына и совсем не умеет понимать и принимать то, что непосильно контролировать. Лица у человека во сне — нет. И злость его, сухая, как отчёт бухгалтера, не зацепила тогда и не осталась в памяти. Кроме первой фразы — ничего нет про отца Поля, лишь смех самого Поля. Парень поспорил перед прыжком, что на земле первой они услышат именно эту фразу, что отец умудрится просчитать неполные вводные и доберётся до места в рекордный срок. Но не успеет помешать… Все сбылось. Конечно, через полчаса поналетели всякие медики, будто мало своей команды, которая ждёт наготове у края лётного поля. Потом подтянулась полиция. Но «рядовой майор», оставленный в распоряжении Уильяма, все уладил. Что за документы он показывал, и какие магические слова говорил, неизвестно. И не важно. Поля увезли, капрал и майор остались и вдвоем обмыли удачный прыжок апельсиновым соком. На тот момент Уильям не пил уже двести пятьдесят шесть часов. Именно после прыжка он бросил вести учёт своей трезвости в столь мелких единицах времени. Еще неделю спустя забрал из ремонта часы отца с новеньким стеклом, под которым циферблат читался без проблем. Вздыхая и обещая себе не отдать друга в лапы перекупщиков, Уильям все же заложил «Харлей». Сейчас важнее деньги. Поль не один такой, у многих есть мечта, но нет сил встать на ноги. Зато капрал Вэйн стоит на ногах крепко. Если теперь, когда цель обозначена, он толком обмозговал все, то дельце должно получиться, как надо. Самолёта у него нет. Но ведь имеется опыт. Упрямство. А сверх того в запасе еще и чутье. Не совсем оно, вроде, годно под нынешнее занятие, но если постараться, то можно и подстроить. Захотелось перевернуться на другой бок, лягнуть стенку или сделать еще что-то — лишь бы не досматривать сон дальше. Не то, чтобы он был плох. Просто сейчас, после первого прыжка Поля, любое продолжение не устраивало спящего Уильяма. Но сон не закончился. Вынудил увидеть офис новосозданной фирмы, совмещенный с жильем и устроенный в прицепе-кемпере, давно вставшем на последнюю стоянку… Шины сняты, ржавчина гложет металл, и этого занятия ей хватит еще лет на сто: юг, тут жарко и сухо, до побережья с его солеными ветрами далековато. Зато маленький аэродром — рядом. Из окошка видать. Уильям во сне бесполезно протер сгибом ладони пыльное снаружи стекло и скривился. Небо снова сероватое: клиентов нет, хотя для их привлечения приложены немалые усилия. Просто нужно время, что стронуть с места начинание. А «Харлей», того и гляди, сменит владельца. Звонок. Дребезжащий. Неуверенный. Долгожданный… — Хочу зак…. По варианту «люкс»… — сообщил голос из трубки, мембрана которой похрипывала и теряла часть звуков. — Зав… мне бу… удобно. Полдень, да. Решено. Я заказываю пол… Аппарат не выдержал длинной беседы и отключился. Уильям посмотрел на треснутую трубку в многослойной изоленте и пожал плечами. По спине пополз холодок — впервые за месяц невесть с чего вдруг показалось, что кондиционер не нужен. Хотя по уму сейчас бы надо радоваться, а не мёрзнуть. Уильям встал, без спешки пересек кемпер, добыл из железного ящика старый кольт, единственную, помимо часов, вещь, которую он взял из дома родителей. Нашарил, не глядя, жестянку с патронами, добыл и расставил все необходимое для чистки и смазки оружия. Руки работали сами по себе. Голова не пробовала уместить вопрос: а зачем бы вдруг рукам браться за неурочное дело? Кольт содержится в идеальном порядке. Чистка ему не нужна. Закончив с первым бесполезным делом, Уильям сунул оружие за ремень и побрёл по площадке мимо пустых кемперов все дальше, иногда нагибаясь и подбирая мусор, годный для установки в виде мишеней. Если оружие вычищено, отчего бы его не пристрелять? Также без лишних вопросов со стороны рассудка Уильям сунул пристрелянный кольт за пояс, когда стрелка на починенных часах указала: до визита «люксового» клиента осталось полчаса. Пожилой пилот уже прибыл и дремлет возле своего пожилого самолётика. Жара течёт над пустыней и искажает перспективу. Тишину не нарушает ничто, даже ветер унялся, перестал щекотать сухую листву и перетирать друг о друга песчинки и травинки. Гостя Уильям почуял издали. Когда кудрявый смугловатый парень с европейскими чертами лица вывернулся из-за угла кемпера, удивления на лице встречающего он не увидел. И, что куда более странно, счел это нормальным. Кивнул приветственно. Снял темные очки, заправил дужку в нагрудный карман пижонской замшевой рубахи, неуместной в южном горячем аду. Кольт приветственно щелкнул и уставился черным дулом в левый глаз гостя. Решение дозрело. Голова снова не стала мешать рукам. От звука выстрела проснулся и шало подпрыгнул пожилой пилот. Далеко, в сухих зарослях забились птицы, выбираясь из путаницы ветвей. Ящерица на миг замерла и юркнула прочь. Гость невозмутимо подвинул голову на ширину ладони вправо, чуть качнувшись корпусом. Сразу сместился влево, пропуская у правого уха вторую пулю. Опять влево — и так до опустошения барабана. — Спасибо, это был занятный опыт, — негромко сказал он, когда грохот иссяк. — Как телепат, а ты еще прошлый раз меня считал, все верно… так вот, как телепат я обычно начинаю уклонение прежде, чем противник стреляет. Даже скучно. Намерение и прицел я знаю лучше, чем сам стрелок. Но ты — эмпат. Теперь я уверен. Никогда не уклонялся от вас, а это не так уж скучно. Ты думаешь одно, а рука делает другое, корректируя огонь без участия рассудка. Теперь понятно: подобные тебе действительно могут пристрелить подобных мне. Конечно, не при нашей разнице в подготовке. Все же по твоей классификации я тот еще… псих. Чернявый, наконец, позволил себе улыбнуться и сразу стал мальчишкой. Уильям даже передёрнул плечами от неловкости. С какой стати он принялся палить в пацана, которому едва ли больше лет, чем Полю? И улыбается гость хорошо, без холодка и фальши. Есть всего одно «но». Весомое. — Билли, — выбрал вариант имени «для своих» Уильям. — Игль, — отозвался гость, прищурился и разобрал не высказанное вслух. Ответил на эти сомнения: — Нет, никак не связано со словом «орел» в твоем наречии. Просто удобное сокращение. Я из довольно-таки церемонной и традиционной семьи, тридцать шесть поколений служили в корпусе или иных структурах. У меня двенадцать имён в полном написании. Примерно так у вас родители-испанцы издеваются над детьми, призывая им в защитники по дюжине святых. Бедолаги еще в младенчестве должны запомнить своё именование целиком. — У меня одно имя, второе по отцу, это несложно и правильно, — гордо сообщил Уильям. — Поэтому ты не развил в себе телепатию, — рассмеялся Игль. — А я с рождения был обречён считывать мои двенадцать у деда в голове, так и научился подглядывать в разные там черепушки… не вскрывая их. У тебя дозрел вопрос, годный для произнесения вслух? Уильям немного помолчал, окончательно формулируя нужное и удаляя из фразы всех чертей и всякую прочую чепуху. — Окей, Игль. Вопрос и правда один: ты человек? — Совсем коротко — да. Если хоть чуть длиннее — будет много более сложный ответ. По осредненной градации меры генного подобия у нас с вами, землянами, расхождение в пределах один — запятая — двадцать три. До два — запятая — пятьдесят универсальное правило полагает возможным определять расы, как близкородственные. Игль на мгновение задумался, заодно считывая реакцию. — Ответ приживается нормально. Причины доверия к столь странным словам можно узнать? — Чую. — То есть «про» с проблесками «эмо», — непонятно пробормотал гость. — Что замечательно. Он жестом попросил о праве сесть на ступеньке лестницы, ведущей в кемпер. Пристроился, добыл солидный кошелек и старательно выгреб из него наличные. С интересом рассмотрел портреты президентов. Набрал нужную сумму за вариант «люкс» и передал Уильяму. Помешкал и добавил еще сотку. — За ознакомительную пристрелку. Профи не тратят патроны… даром. — Что за блажь — прыгать? — задумался Уильям, убирая деньги. — У вас, наверняка, есть свои способы, более продвинутые. Они вдвоем уже шагали к пилоту, настороженно переминающемуся у самолета. Игль моргал и что-то делал, но внешние проявления не позволяли понять, что именно. Пальцы чуть вздрагивали, левая рука дважды совершала сложный жест, словно брала из воздуха муху и куда-то отшибала её, вдаль. — Все, отключил, — споткнувшись, сообщил Игль, чуть постоял и тряхнул головой. — Да, способы иные. Я так часто перемещаюсь, что уже циклов… лет десять не позволял себе роскоши отключать автоматические настройки живучести. В том числе по гравитации. А эти настройки не дали бы мне упасть с большой высоты, сочтя ситуацию потенциально опасной. Оказывается, здесь разница по тяготению с моей родной планетой всего процентов семь. Надо же. Раньше в голову не пришло запросить сведения и сверить их. Билли, я очень хочу прыгнуть. Вот если бы к тебе заявился бородатый мужик с топором и предложил на вёслах плыть открывать Америку, ты бы как, долго думал? — Нет. — Вот и парашют! — совершенно счастливо улыбнулся Игль, охотно принимая свой и без подсказки начиная его прилаживать. — Слушай, ты, типа человек, — процедил Уильям, привычно проверяя снаряжение, своё и напарника по прыжку. — Какого черта тебе надо на самом деле? Хватит корчить рожу хорошего мальчика! — У меня есть один вопрос и одно дело к капралу Вэйну, — Игль едва удержал на лице серьёзность. Он продолжал ощупывать ремни и пряжки. — Но позже. — Так. Уильям остро пожалел, что не смог пристрелить ловкого сукина сына. Игль с самым невинным видом поморгал и шепотом сказал: мол, еще не все потеряно, вдруг да парашют не раскроется? Как же, пустые надежды, все тщательно проверено. В работе нельзя допускать небрежности. Но было бы — поделом. Невесть кто явился, чтобы пародировать полковника. А сам полковник, теперь это несомненно, от начала до конца продумал свою встречу с бывшим сослуживцем и использовал даже исполнение мечты Поля во благо этого вот ублюдка. Не землянина! То есть — не человека в понимании капрала Вэйна. Уж точно не американца. Нелегала планетарного масштаба! От истории за милю несёт дерьмом. И запах теперь понятен: спецслужбы. Свои и чужие. Самолетик немного попрыгал по неровному полю и резво полез вверх, отчаянно задирая нос и хрипло завывая. Небо делалось все синее и глубже. Оно снова принимало в свои объятия капрала, готового, если быть честным с самим собой, прыгать дни напролёт. Но от этого прыжка не осталось привычного чувства радости. Игль одним своим присутствием отравлял день. Слишком много мыслей, напряжения и подспудного подавленного ожидания невесть чего. Псих после прыжка, конечно, напросился в гости и нагло полез первым в кемпер. Охнул, спрыгнул со ступеньки и убежал, чтобы тут же вернуться с двумя порциями чего-то ресторанного, заказанного заранее и упакованного на совесть. — Какого черта ты не требуешь соблюдать секретность и палишься по полной? — задумался Уильям, когда ресторанная жратва на сковороде стала горячей и значит, годной к поеданию. — А кто поверит тебе? — безмятежно улыбнулся Игль. — Хотя есть и второе важное соображение, более тонкое. Ты эмпат и, значит, сам чуешь на уровне вне рассудка, что стоит рассказывать, а что — нет. Итак — вот мое дело. Игль провел рукой над столом, оставляя чуть светящийся след, который сразу раскрылся в объемную карту, загустел до непрозрачности. Присмотревшись, Уильям опознал горный заповедник западного побережья, где когда-то, в детстве он пару раз бывал. Игль нагнулся и обвёл пальцем участок карты с глубоким каньоном в центре. — У вас это называют аномальной зоной. Я проверил с десяток таких, пока решал на земле дела по своим основным полномочиям. В нашем понимании эти зоны могут быть… вернее — и являются, так точнее, зонами перехода в иной тип пространства. Там, по моему убеждению, расположены зоны кэфов, и сами кэфы. Древняя раса, отцы-основатели. Любой разумный обитатель универсума мечтает увидеть кэфов. Правда, им до нас, взрослых рас, нет дела. Но в сопровождении эмпата-землянина у меня появится шанс быть замеченным. — Зачем? Игль одним движением смахнул, уничтожил карту. Сел, подвинул ближе тарелку и попробовал наваленное горкой содержимое, после разогрева утратившее ресторанный шик. — Билли! — прочувственно сказал незваный гость, дожевав и проглотив кусок. — Представь, что ты узрел врата рая. Добрый боженька выглянул в калитку и улыбнулся тебе. Этого что, мало? Это и смысл, и цель. — Дерьмо собачье. Ты не пастор, ты псих военнообязанный. Взорвать рай — окей, понимаю. Обезвредить мину — окей, еще интереснее. Заломать локти старому Питеру-привратнику — и на допрос его, таможенную рожу — тоже дело. Но помахать ручкой и сахарно улыбнуться?.. Игль быстро запихнул в рот еще один кусок и стал ожесточенно его пережевывать, корча рожи и давясь смехом. Вероятно, столь деятельного отношения к раю от нового знакомого гость не ожидал. Доев и отдышавшись, он довольно долго молчал. Уильям тоже молчал и злился. От разговора оставался отчётливый осадок… фальши? Подставы? Словно все сказанное само по себе не имеет цены и смысла, важны лишь ответы и реакции. Их гость ловит и процеживает через свою телепатию, как через сито. Что же получается? Билли Вэйна допрашивают, тестируют и оценивают? Но — зачем? — Я всегда оцениваю, профессиональная привычка. Не кипи, я не могу иначе. Ладно, вот порция правды… как компенсация за мою телепатию. По поручению корпуса, в котором я имею статус, примерно равный полковнику вашей службы разведки, я намерен официально спросить древних кэфов, почему мы, моя раса, не числимся наследниками при прогнозном коэффициенте подобия один — запятая — три, — нехотя буркнул Игль. Вздохнул, и добавил: — Этого я точно не собирался рассказывать. Но ты упрямец. А мне нужен эмпат для обнаружения точки перехода. Правда, нужен. — Окей, давай найдем этого вашего бога, я не против со стороны глянуть на семейные разборки. А что за вопрос ко мне? Ну, кроме дела? Давай, сразу выкладывай. Вслепую не хочу играть. Игль выпрямился и сел ровно, поправил воротник. Прикрыл глаза. Положил руки на колени и заговорил иным тоном, совершенно официальным. — По итогам теста, то есть нашей беседы, я готов задать вопрос прямо теперь и имею к тому полномочия. Мы, раса людей, паритетно с расой инсектов, обычно именуемых в разговоре дрюккели, обладаем правом выбирать и рекомендовать сотрудников для нейтральной габ-системы. Эта система пронизывает собой весь известный нам универсум, объединяя функции транспорта, обмена информацией, политического демпфера и так далее. И я делаю вам, Уильям Вэйн, официальное предложение о работе в указанной системе. — Игль открыл левый глаз и покосился на слушателя. — В ближайшей перспективе мы получим локальный кризис, поскольку дрюккели пинком под зад выставляют с должности нашего кандидата. Надо признать, у них сильная аргументация. Если мы не успеем подобрать замену, право подбирать кандидатов снова перейдёт к хитрожвалым нашим соседям по вселенной. Если успеем — еще циклов пять мы будем расставлять людей… и не людей по важным нам постам. Повисла тишина. Уильям переваривал сообщение, все более старательно сдерживая себя. Как можно верить совершенно случайному нелюдю? Соглашаться до того, как огласили условия, не торговаться… Черт подери, он всю жизнь наемник. Только он думал, что сейчас уже негоден для интересного найма. К тому же, он досыта навоевался. А это… это не хуже чем, плюнув на все, плыть с бородатыми дикарями через океан на утлой гребной посудине. — Не хуже, — сладким голосом согласился Игль. — Контракт типа три — это полное довольствие за счёт габа, и годовой доход чистыми, в эквиваленте равный одному килограмму золота. Немного, но вопрос принципиальный. Мы не выбираем тех, кто работает за деньги. Тут как раз речь о прыжке с парашютом или плаванье невесть куда. Игра на интерес, понимаешь… Срок длинный, минимум четырнадцать лет. — Деньги вперед, переведу на маму. Я, в общем-то, сильно ей должен. Еще надо взять из залога «Харлей» и закрыть мелкие вопросы. А в добавок… Он резко смолк, наконец осознав, что невесть почему уже говорит так, как будто согласен и обсуждает только мелочи. Подозрение в отношении незнакомого телепата стало тяжелым, как удар с левой, железной ноги. Игль даже чуть отодвинулся, поймав аналогию. — Половину можно вперед. Но я ведь не сказал главное. Ноги, — улыбка Игля сделала бы честь самому гнусному из проповедников-сектантов. — Конечно, мы гарантируем полное восстановление здоровья. Но это сделает невозможным возврат домой с прежним именем, и вообще нежелательным — возврат. У вас, на земле, конечности пока не отращивают. Рука сама потянулась к стакану с соком. Возникло острое, приступом, сожаление об отказе от крепкого алкоголя, обязательно неразбавленного. Чертов нелюдь только что приобрел задаром душу капрала Вэйна, а золото и все прочее потеряло смысл. — Окей, вопрос у нас решится без проблем, — признал Уильям, в упор глядя на чернявого ловкача. — Но есть особое условие. — Нет! — Игль сразу считал условие, не высказанное вслух. И так резко отказался, что сам этому удивился. Помолчал, и спокойнее добавил: — мы не вмешиваемся в ваши дела. Это запрещено, тут Земля. Мир за силовым барьером. Взрослые расы могут огрести от древних очень крепко уже за сам факт преждевременного полуофициального контакта, понимаешь? — Это можно сделать неофициально. Черт, я же знал слово… ремиссия? — После перелома шеи? — Дай доктору все мои семь кило золота. Видел я этого задохлика, рожа умная. Что он, на всю голову профессор-распрофессор, не сообразит, как врать коллегам? — Нет. — Если бы это было «нет», ты бы встал и ушел, — расхохотался Уильям, пьянея от осознания своей временной вселенской незаменимости. — Игль, это «да». Я понял расклад. У вас решающая подача в матче с инсектами. И ты на подаче. Не облажайся! — Иди ты… скривился Игль, рассмеялся и кивнул. — Хотя, знаешь, запроси ты меньше — я бы послал тебя дальше. И раньше. Окей, Билли. Одна ремиссия по перелому шеи, ни грамма золота за четырнадцать лет тебе на счёт, одна пара ног Билли Вэйна под восстановление. Это был полный закрытый список условий найма. Так? — Да. — Тогда дело сделано. У тебя есть право на три кило личного груза и ровно один час на сборы. — Три кило? — А что, твой набор вещей землянина тяжелее? Уильям тряхнул головой, гудящей надсадно, тупо. Осмотрелся. В общем-то, он, оказывается, может просто встать и уйти из своей второй жизни. И нет в ней ничего такого, что надо обязательно прихватить с собой. Разве часы. Так они висят при поясе. Кольт? На месте выдадут иное оружие, и обычно вооружение трудно провезти через таможню. «Харлей»?.. — Не обсуждается, — резко возмутился Игль — Но я могу заказать перегон этой штуковины твоим племянникам. И хватит испытывать мое терпение! Уильям быстро достал кожаную сумку из-за седла Харлея. Сунул внутрь стопку старых фото. Бросил, недоуменно пожав плечами, зубную щетку. Почесал в затылке. Положил запасную рубаху. Выругался. Выбросил. — Мама будет расстроена. — Твой, как ты его упрямо называешь, полковник все проконтролирует. — Эта сделка хотя бы для него — с наваром? — Пожалуй. Я забираю все группу укуренных придурков из Грибовидной туманности, которые сели у вас в Розуэлле и бойко тут меняли детские игрушки вроде летающего крыла на реальные ценности — окислитель без ограничений, например, — буркнул Игль. — Ну и достали они ваши спецслужбы, между нами… Уроды. Позорят взрослый универсум. Жрут тут, врут и гадят. Игль внимательно поглядел на спутника, уже покинувшего кемпер и упрямо запирающего бывший дом на замок. — Интересный ты человек, Билли. Ни грамма сожаления о прошлом. Они вдвоём зашагали по обочине, и все было тихо и чинно, пока Уильям не рассмотрел машину своего нанимателя. — Черт, да вы ни хрена не разумны, — огорчился он, презрительно выпячивая челюсть. — Баварское ведро с болтами? Ты мог взять «Камаро» или толковый классический «Мустанг». Ты мог хоть раз пожить, как человек, и прокатиться на «Харлее». Ты видел «Бьюик» полковника — и после всего этого… Презрительно морщась, Уильям сложился вниз, в кожаное кресло с хорошей боковой поддержкой. Занес железные ноги по одной через порог и, хлопнув дверцей, молча уставился на дорогу перед собой. Он отбыл в свою третью жизнь, не оглянувшись ни разу. История седьмая, продолжающая шестую Враг наш Мне приснилось, что я, габбер-юнга Жук, плыву на пиратском корабле. Симпатичном, с надутыми парусами, попугаем и бочкой пороха. Я сижу на самом верху, упираясь копчиком в главную мачту. Пристроила к глазу подзорную трубу и осматриваю горизонт. А там бродят дикие большие медведицы и одомашненные малые с морфом на спине. Лают гончие псы. Чёрная, как дыра в космосе, братова жена злобно пинает туманную бегонию. И в сон пролезла, зараза… Из-за неё я проснулась. Хотела найти пиратский пистоль и пристрелить, но нащупала что-то другое, завизжала и очнулась. Оказывается, я лапала дареный йорфами браслет, надетый на щиколотку Гюль. Сама наша навигаторша не спала, мирно сидела на краю кровати и, вероятно, беседовала с новым объектом воздыхания. В общем, романтика бурно цвела, пока я не включила сирену, неизбежным следствием чего явился Стоппер. С грохотом явился! Погнул, железяка агрессивная, люк каюты. Спросонья я завелась быстрее японского скутера и, взвизгивая, как упомянутый скутер на высоких оборотах, прочла железному чурбану лекцию об имущественных правах. В них я понимаю мало, но слова сыпались сквозь зевоту такие казенные — он приуныл и начал таращиться на вмятину, оценивая ущерб. Сгинул в шлюз вроде даже охотно, когда я приказала убраться с глаз и обозвала неплатежеспособным лузером. — Отдохнула? — заботливо уточнил Дэй. — Боишься, помру не по той причине? — Просто интересуюсь, как прижилась плазма из вчерашнего напитка. Надо было тебя немного стимулировать. Сама сказала, другого шанса не появится. Так и есть, мы в целом — на месте. Сегодня он был точно пиратский капитан. Я мысленно перевязала лоб Дэя банданой — ну, клейма не видно станет и шик появится. Будет говорить бабам, что наткнулся на рифы или что акула его слегка покусала. Гюль судорожно вздохнула. Сразу вспомнилось: мы, и правда, можем скоро помереть! Я села, поправила несминаемый костюм и погладила неунывающего морфа, он сегодня — мой добровольный капюшон. — Мы в компактном звездном скоплении, занумерованном сто седьмым в каталоге миров древних, — сообщил Дэй. — До точки встречи с вероятным носителем голоса тьмы не более часа таким ходом. Если я верно вспомнил, это исследовательская станция. Небелковая. Надо оставаться в костюме полной защиты с включенной системой жизнеобеспечения отныне и до… до конца. Из катера мы выйдем, едва он приблизится к станции и начнет шлюзование. Иначе нельзя. Там очень сложные условия, мозг будет ложно их считывать. Не надо делать ничего. Я тут был, определенно. Разберусь. Просто не мешайте. Я настроил вас еще при первичном контакте, вы сможете слышать мои рекомендации при любых условиях. Прошу исполнять в точности. Это все. — А Стоппер? — Какой смысл обсуждать факторы вне возможности влияния? Он будет оберегать вас по мере понимания ситуации. — Они не могли прислать менее железного идиота? — Элемента, который ты называешь железом, в нем почти нет. Но я понял смысл термина. На системы с более гибким сознанием я существенно влияю, — нехотя признал Дэй. — Это было учтено. Гюль повела плечами и пожаловалась шепотом, что ей снова холодно. В голове ватная тишина, звука тьмы нет, но самочувствие ухудшается. Я промолчала. Врать, что все хорошо, едва ли получится. Говорить правду не стоит, она никому не нужна и похожа на панику. Ноги не отнимаются, но и держать особо не желают. Стоппер приперся из шлюза, начал нудно бормотать про координаты и параметры. Возомнил себя капитаном и пробует подмять в подчинение навигатора. Пришлось наорать на тупое ведро. Он поблескивал линзами и повторял: «приказ некорректный». А я шумела, и от шума мне делалось чуть получше. Звук заполнял уши, сокращал вязкое, тянущееся резиной ожидание, в котором каждый следующий миг хуже предыдущего. Темнее. Мутнее. Ближе к обмороку, роняющему во власть чего-то исключительно нечеловеческого. — Пора, — спокойно сказал Дэй. Встал и поддел нас обеих под локти. — Сима, поговори с моим конвоиром, он должен оказывать вам помощь в движении. Тяготение тут слоистое, я бы так упростил для тебя особенности объекта. Похоже на… хождение по кочкам в болоте. — Стоппер, нам нужна постоянная опора. Поддержка. Неживой милитарист отреагировал: образовал в теле поручни, справа и слева, для нас двоих. Так я первый раз увидела, что он — изменчив. Чем бы ни был его синтированный скелет, постоянной формы нет. То, что кажется жирноватым темным металлом, меняет форму, толщину, плотность, текстуру — и еще хрен знает что, мне не понятное и незаметное. Могу гордиться, мы идем с таким эскортом! Впереди плывет Дэй Вампирович, следом за ним мы, пристегнутые к продвинутому Терминатору. Тяготение катера вырубилось, до люка нас с Гюль волокло, как праздничные шарики. Шлюз. Люк. Тьма снаружи, простеганная тусклыми отметинами звезд и штрихами бликов. По курсу громоздится нечто, поглощающее свет и растущее наподобие грозовой тучищи. И только Дэй — все тот же, глазам отрада. Бронзовые волосы, уверенные движения и безмятежность во взгляде — я знаю, с тех пор, как второй раз дала ему поживиться — именно знаю. И куда смотрит, и с каким выражением. Ему не страшно. Он знает это место, но возвращаться ему больно. Тут прошлое, оно всегда бьет злее любого Стоппера. У тьмы образовалась пасть, поблескивающая клыками неровных кромок. Катер стало затягивать, нас тоже. Дэй чуть поправил движение, нас увело в сторону, и мы закрепились по его указанию на одной из челюстей чужого люка. Он с хрустом сошелся, сглотнул наш катер — и стало окончательно темно. Как и обещал Дэй, я не могла тут разбирать ложное от настоящего. Мне не хватало… широты взглядов. Я искала привычное, а оно выворачивалось наизнанку, обманывало, чтобы снова чем-то притвориться. Свет казался гибким и вроде — звучал. Пол то пружинил, то трогал пятки и намеревался заговорить. Не знаю, что это было. Я человек, а это — оно совсем другое. Для продвинутых пользователей мозга и органов чувств. Стоппер молчал, но делал поручни шире и прочнее, следовал за Дэем очень плотно, и по повадкам милитариста я понимала: он разбирается в окружающем очень мало. Его негибкая программа готова рухнуть в хаос — зависнуть? Или что тут бывает с перегруженными терминаторами.?.. Хорошо бы только пар из ушей. А ну, как он палить примется во все, что движется? В нас, например… — Сюда, — негромко сказал Дэй. Помолчал, пока мы перемещались туда, где было заявленное им место. — Сима, я так устроен ловко, что подстраиваю под себя внешнее. Эта штука очень чужая, но и её немного подстраиваю. Ты бы несла хоть какую чушь, а то влияние может стать двусторонним. Прошлый раз, я вспоминаю, так и случилось. Нас было… несколько. А потом я остался один. — У тебя вся спина белая. — Да? Надо же. Сима, у вас дома убийство не считают преступлением? Почему ты не впала в шок при виде клейма? — Убийство — дурацкое слово. Ничего не значит. Врач не справился с операцией. Он убийца? Инженер прошляпил что-то и мост крякнулся. Опять убийца. Тот, чей родич помер в больничке, прирезал врача — опять то же слово. Тип в ресторане подавился вишенкой, а ему не помогли. Туча разного. Важны обстоятельства. И впечатление. У тебя глаза человеческие. Не могу точнее объяснить. Ты не безразличный. Не пустой. — Но я сам не знаю, что убило тех людей на корабле, с которого меня сняли без сознания. И я не знаю, что убило всех пятерых, кто шел со мной по этой станции в прошлый раз. Может, я не помню дурное, потому что долго был на грани выживания. Может, станция меня поуродовала. А может, я сознательно вычеркнул из памяти то, что могло стать мне же обвинением. — Не отвлекайся. Я вообще не понимаю, где тут верх и есть ли стороны у пути. Когда будут читать мою память, вот уж мозгов поналомают… Вкус зефира и запах опасности. Нам в сторону вкуса. Блин, как противно ничего не понимать. Я надеялась, что тут будет круто, вроде киношки про чужих. Бум, хрясь, бдыж-бдыж, йо-у… — Интересно. Пожалуй, я бы посмотрел. А дальше? — Хрясь, бдыж, мега-бдым. Три часа в дыму, все заляпано кровищей — и последние полудохлые наши наваляли чужим по жвалам. Суровым кулаком промеж извилин. Дэй фыркнул. Вероятно, помаленьку читал мои воспоминания, и ему было занятно. Гюль наоборот, убито молчала, я иногда косилась на неё и не решалась окликнуть. Вроде, без сознания, Стоппер довольно давно её тащит, загрузив на решетчатую платформу и притянув к себе. Лицо у навигаторши спокойное, ей не больно и не плохо. Дыхание есть, я уже усвоила, как проверять это по датчикам костюма. Мы еще немного пробрели болотом, как и обещал Дэй. Он осмотрелся, бормоча «бдыж-бдым». — Сима, угомони Стоппера. Возьми оружие и отрегулируй на минимальную дистанцию поражения, режим прямого контакта. Надо срезать мой костюм на спине. Он мешает. Нас засекли, эта штуковина — станция в целом — еще функционирует. Так что радуйся, будет тебе киношка. — А чем дышать станешь, когда случится разгерметизация? — Тебе сообщить формулу? — Пошли нафиг, короче получится. Как резать? Он показал и объяснил. Стоппер заверещал про инструкции и был строго предупрежден от лица габ-порта по поводу служебного соответствия. Заткнулся на время, инструкции проверяет. А я режу. Костюм ужасающе прочный, оружие его берет с трудом, по миллиметру. Резать велено двумя полосами, от плеч вниз. Работать неудобно, оружие для такого дела не предназначено, поранить Дэя панически страшно. Я взмокла и научила убивца многим интересным словам, пока управилась. Морф вытер и впитал пот, плотнее прижался к голове. Вероятно, я, в отличие от Гюль, еще в сознании именно благодаря работе моего Гава. И той плазме, что коварно подмешал в напиток Дэй. Еще упрямству, врождённому. — Пусть Стоппер хоть фиксирует, что ли, — задумался Дэй, шевеля плечами. — Уже чую их. Тут такая история, Сима. Если я верно понимаю её… Представь, что некто или нечто обнаружило основу белковой жизни и сочло базисом чужого миропорядка. Взялось проверять теорию. Здесь оно держит контрольные образцы. Извне подманивает новый материал по мере надобности. Мы — такой материал, наша ценность пока не определена. Но эксперимент именно теперь входит в активную фазу. Держись ближе к Стопперу. И лучше бы он построил для вас нечто вроде защитной клети. Как ни странно, милитарист внял сказанному Дэем без моего повторения. Создал из себя тончайшую сеть, накрыл нас с Гюль и замер рядом, встряхиваясь и меняясь. Человекоподобие сползало с него, как чужая неудобная шкура. Ошметки ненужного материала плюхались вниз, чтобы снова врасти и быть перестроенными. Стоппер постепенно сделался приземист, отрастил восемь лап и понатыкал на основной корпус кучу обзорных линз или оружейных дул — я точно не знаю. Дэй не менялся, только сердито встряхивался, чесал спину и тянул из-под костюма нечто прозрачное, тончайшее, по мне — типичные лохмотья газовой ткани. Или шелка? Я села под сеткой, которая сразу сменила форму на более компактную и уплотнилась. Дэй все шевелил плечами и сопел. Стоппер бегал кругами, рассеивал метки — крошечные шарики, они иногда ложились на поверхности, а иногда повисали, и это ужасно раздражало нашего терминатора. Вероятно, не совпадало с инструкциями. Болото чавкнуло, осветилось вспышкой. Дэй кивнул и совсем успокоился. Шепнул: «Рой, этих помню». И на нас навалилось. То есть на них, я-то сидела под сеткой и не рыпалась. Слишком быстро оно движется, слишком его много и само оно чудовищно, неограниченно агрессивно. Плюется, кусается, атакует визгом и путает паутиной. Я старалась смотреть на Дэя, потому что Стоппер, тусклый и низкий, сразу пропал под массой роя. В первые несколько секунд я, наконец, поняла, зачем в кино делают замедленные кадры и до чего бы все без них было невнятно. Ну — как в реальности. Рой мельтешил, я жмурилась и прикидывала, открыв глаза, что наши пока, вроде бы, не проиграли, потому что во все стороны летели ошметки. Постепенно я выработала способ вычисления убойной силы бойцов. По ошметкам врагов, всего-то. И могу уверенно сказать: терминатор неплох. Он изобретательно что-то взрывал, затаптывал, пилил, кромсал, стрелял и жег. Беда лишь в том, что его усердие пропадало почти впустую. Рой был умнее. Опознав, до чего наш вояка туп, его принялись водить кругами, подсовывая для ближнего боя всякую малоценную фигню. Так что худшее доставалось Дэю, увы. Зато я гордилась им: вот кто работал шикарно. Те пленки на спине — они оказались чем-то вроде кусков раскромсанного плаща. Такого тонкого, что я видела его лишь по блику или легкому свечению. Плащ обладал остротой киношных самурайских клинков и действовал столь же кошмарно и даже недостоверно в своей убойности. По желанию Дэя плащ то делался жестким и порхал, как крылья стрекозы — то опадал и мягко кутал спину, принимая удары, плевки пламени и кислоты. Толком я не знаю, воспринимаю обрывочно и по большей части глазами и опытом своего нового родственника. Он по-прежнему спокоен и пока не видит повода счесть врага серьезным. Не устал. Движется уверенно и ждет скорого истощения запасов боевитости роя. И я жду. Под сеткой, как овощ. Противно. Зато я могу шуметь. Сразу произвела Дэя из ранга 007 в 001, а потом убрала эти туалетные нули и вообще стала себя вести безобразно, выкрикивая хвалилки и дразнилки. Детский сад, мне дали роль Мальвины в битве с Карабасом и надо смеяться громче… Только ей-богу проще честно умереть в свалке, чем знать: твоя живучесть ниже плинтуса, ты обуза и мешаешь. Когда враг весь пошинковался в мелкий лоскут, я устало выдохнула и проглотила железный вкус, было тошно и мерзко. — Ну, ты прирожденный убийца, — похвалила я Дэя. — Все честно написано. Я даже думаю теперь: это типа медаль во лбу горит. Он встряхнулся по-звериному, сбросил капли и ошметки. Повернулся ко мне и чуть кивнул — поблагодарил за вчерашнюю порцию кровушки. Я знаю. Удобно без слов понимать и быть уверенной, что всякие там Терминаторы не просекут. Стоппер, кстати, наконец осознал победу и притих в углу. Потоптался, для порядка дожигая мелкого врага. Побрел в нашу сторону, собирая образцы с разных тварей и мгновенно пакуя, и пряча в себя. Исследователь, блин. Если он вернется один, это сочтут успехом… Я вмиг осознала смысл своей же идеи — и похолодела. Так и есть! Дэй живым мало кому нужен. Я тоже не космическая принцесса. Гюль нелегал. То есть мы — допустимые потери. Свидетелей нет. И наше выживание, в общем-то, вряд ли предусмотрено, как основной вариант сценария. — Запомни, дура, и включи мозги, сколько есть. И резерв тоже, — попросила я себя. Щелчка не последовало. Либо мозг включается бесшумно, либо он неисправен… — Ты вообще не впадаешь в шок? — поинтересовался Дэй, жестом обводя поле боя. — Тошнота была бы уместна. — В костюме? И потом ходить в этом? — ужаснулась я. — Дэй, я самую малость работала в полиции. Ничего такого убойного, но бомжатники и прочие милые места успела поизучать. Вдобавок, это не люди. Тут темновато, я не вижу кровь нужного цвета и старательно не домысливаю. Позже, может быть, меня долбанет. Доволен? Он повел бровью и смолчал. Стоппер убрал сетку над нами, повозился с Гюль, подбирая для неё режим лечения. Вскинул пока что тело на купол паучьего панциря и поволок. Я зацепилась за поручень, нелепо торчащий из спины Стоппера, и пошла рядом. Дэй уже выбрал направление и возглавил наш бродячий цирк уродов, гостящий в городе монстров. Я шла и смотрела на прозрачный плащ, накрывающий спину Дэя. Думала: это делает его еще более похожим на вампира. Только неправильного, плащ весь лоскутами… драный вроде. От рассуждений нас отвлекло появление нового вида монстров. Эти были — крупные ребята, способные собою украсить любую службу безопасности. Четыре ноги, они же четыре руки, пластика павианов и проворство танцующей пушинки… Дэй пару раз получил очень солидно, Стопперу оторвали пять лап из восьми, я, наконец, поучаствовала в войнушке: постреляла из своего оружия мимо цели, зато и в наших не попала. Потом помогла Дэю вправить руку, пока Стоппер ползал и вращивал обратно конечности, опознавал и подстраивал. Снова брал образцы, зараза. Вот для чего он тут. За все время этого боя меня не прикрыл, я — не важна. И жива только стараниями Дэя. — Почему Гюль в отключке? — спросила я, придерживая дееву кожу, оторванную лоскутом с плеча, и дожидаясь, пока прирастет. — Телепат, — тихо ответил Дэй, покосился на Стоппера. — Она очень полезна, молодец. Меня изолирует от внешнего влияния. Пока держится, но надолго её не хватит. Когда скажу, сделаешь вот так, — он старательно продумал последовательность, трогая мою голову в ламинате и через морфа передавая понимание важного. — Искусственная кома лучше, чем необратимые изменения мозга. Поняла? — Да. Когда это закончится, Дэй? — Знаешь, — он поморщился, — а оно еще не начиналось. Мы прошли внешний слой шкуры станции. Она исследует белковое и постоянно себя перестраивает. Сейчас мы пробьем коридор и будем внутри. Там сильнее влияние на мозг. Много разного. Среди всего этого безобразия есть только одно главное, как оно выглядит — не знаю. Прошлый раз не смог выявить, и это было плохо. Оно самое чуждое. Хуже то, что я не помню верного решения, не чую. Ты эмпат, у тебя больше шансов. Постарайся, целеуказание было бы кстати. Ищи самое чужое. Поняла? Пришлось бодро кивнуть. Хотя я не очень верю в свою эмпатию и плохо понимаю смысл, вложенный в это слово. Стоппер приблизился вплотную, потребовал продолжать исследование объекта. Всё у него — объект. Я строго велела пробить туннель. Вгрызся в стенку, как голодный червь в сливовую мякоть. Мы ждали, пока он полз, я держала Гюль. Когда Дэй юркнул в туннель, я поползла следом и поволокла навигаторшу, довольно легкую, вроде бы. Вероятно, тут вес воспринимается иначе. Недавно было тяжело разогнуться, а сейчас я едва не летаю. Вот выбралась в радужную траву, упала — и прижимает меня туда, где недавно был потолок, кажется. Ведь эта огромная полость — внутренности чужого корабля, то ли живые, то ли прикидываются такими. Они яркие, загадочные. Все колышется и течет, то ли газ кругом, то ли жидкость. Растения — если это они — похожи на водоросли. Над головой в вышине — свет. Странно: не могу уловить оттенок, нет и ослепления. Сам он слоится в восприятии, его место малопонятно, зато в нем чувствуется взгляд. Каждый волосок на шкуре дыбом встает! Я завизжала, вытянула руку, норовя пальцем проткнуть свет и выключить. Он гипнотизировал. Делал меня камнем, водорослью — чем угодно, но только частью этого нелюдского мира, а вовсе не мною. От крика на миг полегчало. Я смогла перевести взгляд. Дэй во всю рубился, корчевал водоросли, щетиня плащ и острыми его кромками выкашивая безопасную полянку вокруг нас с Гюль. — Кома! — рявкнул он, оттолкнулся и прыгнул, цепляясь за змеи уцелевших растений и взбираясь все выше, в свет. Я проделала с костюмом Гюль ровно то, что было мне велено. Тело навигаторши обмякло. Что-то щелкнуло, фиксация на шее стала жестче, в нос вползла змейка датчика или манипулятора. — Причинение вреда, — загудел рядом Стоппер. Я обернулась, моргая и все хуже понимая себя и это место. Терминатор целился в меня! Заплетенный щупальцами радужных растений, не способный двигаться — и, похоже, с крепко съехавшей набекрень всей своей крышей. — Габ-служба, — сказала я по возможности командно и ткнула в свой нагрудный знак универсума. — Приказ: оценить состояние мозга навигатора. — Дисфункция, — загудел Стоппер, конвульсивно дернулся и повторил: — Дисфункция. Дисфункция… Каждый раз он бубнил тише и невнятнее. Судя по всему, его собственный мозг находился не в лучшем состоянии. Я быстро и сильно прикусила губу, вцепилась в ощущение боли, как в спасение — и стала искать взглядом Дэя. Он был как мотылек — с истрепанными лоскутами за спиной, тонкий, полупрозрачный в сокрушительном свете. Дэй рывками продвигался все ближе к огню, хотя весь здешний агрессивный миропорядок был против. Я поставила оружие на максимум и постаралась сжечь инородный лес, который тянул Дэя вниз. Свет и тень вспыхнули в немыслимом, непонятном мне хороводе. Чудилось уже две фигуры с крыльями мотылька, темная и белая. Их опутывало чудовище, норовило высосать их них жизнь, но пока не справлялось, потому что сердце у Дэя билось, и я верила: так и дальше будет, так — правильно… Раздался хруст, грохот — и стало темно. В плотном мраке странности и загадки осели, как донная муть. Сознание постепенно очистилось. Стало посильно понимать свое дыхание. Щекотку от прикосновений морфа, стекающего с головы к шее, — больше он не хочет оставаться капюшоном. Значит, мне это не нужно. Со звоном сыплются, сталкиваются осколки. Что-то скрипит и цокает рядом. — Дэй, — тихо позвала я, отлежавшись. Охнула: прогрохотало несколько взрывов, трассы высветились огнями и на следах, как на нитках, повисли шары света. Стоппер со скрипом и воем вырезал себя из сплошной массы, похожей на резину и столь же темной, упругой, неуступчивой. — Оценка мерности, оценка гравитации, оценка проницаемости, сканирование основных параметров конфигурации объекта… — гудел он с отчетливым торжеством машины, получающей внятные вводные. Я встала и огляделась. Веса почти не было. Ботинки исправно клеились к поверхности, вот и все, что меня держало. Можно качаться и падать, снова отталкиваться от пола, вставать под любым углом. Воздух мало похож на воздух, скорее это масло, плотное и слегка вязкое. Из разрезанных стеблей течет темное, пятнает и мутит перспективу. Вверху, очень далеко, безвольно плывет тело… — Дэй, — ужаснулась я. Оттолкнулась и, плохо соображая, как двигаться в незнакомом хаосе, полетела вверх и немного влево, стала грести, как пловец. Пространство было огромно, иногда мне казалось, что в этот корабль можно впихнуть Москву с пригородами. И весь габ-порт. И еще пару-тройку планеток с маленьким солнышком. А потом я все же догребла, вцепилась в Дэя и стала озираться, выбирая путь назад. По ноге щелкнуло — и меня рвануло, как рыбу на крюке. Аж кости хрустнули. Стоппер начал функционировать. Он обеспечил себе улов. Подтянул, деловито подобрался, считал параметры моего костюма. — Жизнедеятельность разумных в пределах нормы, — сообщил Терминатор. — Активность среды падает, наблюдаю нормализацию по параметрам. Он втянул все лапы и стал кругл, затем поднялся — уже человекоподобный. Обратил пустые зеньки на Дэя. — Объект функционирует оценочно на два процента. Связь с мозгом… отсутствует. Корректирующее влияние по встроенным блокам… отсутствует. Дисфункция в опасных пределах, факт контроля под сомнением. Приступаю к исполнению дополнительной инструкции. Если бы он не сказал это вслух, я бы все равно поняла. Дэй не нужен. Охранять сложно, а побег кто-то счел категорически недопустимым. Стоппер отделил от себя стержень, сразу ставший лезвием — и шагнул к Дэю. Я втиснулась между ними, сама не знаю, как успела. — Указания габ-служащего в приоритете. Приказ: прекратить исполнение инструкции. Строгий приказ. — Недостаточно полномочий, — сообщил Стоппер и вырастил длинных хлыст, чтобы меня скрутить и утихомирить. Второй раз у меня на глазах будут убивать существо, дорогое мне и сделавшее для меня много более, чем тэй Альг… От этой мысли стало страшно и спокойно. — Не трогать! — приказала я и выстрелила по щупальцу. Оно дернулось, нехотя отодвинулось. — Запрещено влиять на габбера. Запрещено ограничивать свободу разумных. Требую вызвать габ-центр, наладить связь. Запросить инструкции. — Вызываю, нет ответа, — отчитался Стоппер. — Функционирование объекта не угасает, приступаю к исполнению дополнительной инструкции, версия два, чрезвычайная. Я посмотрела на клинок и осознала, что этот эпизод просто не попадет в отчеты. Меня могли убить и раньше. Вероятность, что я дотяну до конца истории, была нулевой по предварительным оценкам неизвестных мне хозяев Стоппера. Одного не понимаю: как железному ведру дозволили убивать разумных? — Синт ведь сам по себе, — пробормотала я, переводя оружие на малую дальность и включая на постоянный режим обороны, вариант «щит». — Гав! Ты морф, ты ж не молчи. Морфы синтам типа предки, так? Или побочный продукт технологий. Синт у него в скелете. Синт вне приказов, если я хоть что соображаю. Синт ни разу не проявлял агрессии, это сказал еще мой тэй Альг. — Я отступала по шажку и спиной толкала невесомое тело Дэя. Стоппер тащился за мной, хромая на обе ноги и упрямо сжимая клинок. Было почти смешно и очень страшно: меня хотят зарезать, как будто тут не универсум, а подворотня какая… — Прекратить. Причинение вреда разумному. Прекратить! Я вздрогнула и остановилась. Если все, что я думаю, верно, то способ всего один. И он убьет меня без вариантов… наверное. И я не хочу и не смогу сделать то, до чего додумалась. — Прекратить. Он не слушал, двигался все увереннее. Инструкция оказалась важнее любых законов. Я скрипнула зубами, крепко зажмурилась… и отбросила в сторону оружие. Развела руки, даже растопырила пальцы. Если он хочет прикончить габ-служащую Сима против всех законов, если чертов синт с ним за одно, пусть-ка убивает безоружную. Острое ткнулось в живот, надавило… Я всхлипнула и попробовала еще отодвинуться. Давление пропало. Стало можно проглотить слюну с кровью и разжать челюсти, постучать зубами, слушая дробный цокот. Небось, эмаль обкрошится. И еще эта икота. Холодно. Ног не чувствую. Сейчас в голове появится голос тьмы и скажет: гейм овер… Молчит, зараза! А я бы так славно поорала, с подвыванием. — Прием, — прошелестело в ухе. И я все же заорала. До звона в ушах и сладкой невесомости где-то в центре всей больной головы. Я долго орала и ругалась, растирала слезы, хотя сквозь ламинат это бессмысленно. Голос твердил «прием» и настойчиво спрашивал, что у нас происходит. Так испуганно и сочувственно, что я постепенно сама заинтересовалась. Открыла глаза, осмотрелась. Гюль лежала на прежнем месте, посреди выкошенной полянки. Дэй дрейфовал без сознания у меня за спиной. Морф рычал на шее и, кажется, массировал спину и затылок. Стоппера не было. Он распался на лужу чего-то полужидкого и облако белесого тумана. Облако поднималось вверх, и я смотрела на него с оторопью, потому что в нем было нечто осознанное, очень разочарованное, несколько виноватое. Оно прощалось и растворялось. — Синт, — сказала я своему Гаву. Погладила нас по шее, похлопала по плечу. — Ты молодец, Гав. Ты его вразумил. — Что у вас происходит? — с отчаянием кричал тот же голос в самое ухо. — Линль? — наугад спросила я. — Он сменился, это дежурный Игль. Он просил мониторить направление, указал параметры. После набежали безопасники и тоже дали инструкции, — от облегчения на дежурного напал словесный понос, и он выложил сгоряча то, о чем, вероятно, следовало бы помолчать. — Координаты пока не берутся, но канал постепенно фокусирую, идет штатное заужение коридора поиска, точное ваше положение через десятую долю часа будет фиксировано. Экстренная помощь требуется? — Навигаторша опять в коме, — сказала я. — Дэй тоже. — Принято. Прошу оказать содействие с подключением меня напрямую на костюмы. Я хотела сказать, что не умею, но вспомнила, что уже умею, просто тут все так быстро усваивается и меняется, что нет сил следить. Включила, как было велено. Спросила, далеко ли до нас. Дежурный начал отвечать, заодно успокаивая меня. Не договорил: его, само собой, выставили с канала. Потому что нас засекретили. В голосе нового собеседника было льда — как в полярной шапке. Айсберг за айсбергом откалывались глыбы слов. — Сообщите причину дисфункции Стоппера. — Пошел ты. Представься. — Интмайр Олер. Требую ответа. — Требую включить на линию служащего габ-системы. — Отказ. Это наш объект и, значит, дело целиком в моем ведении. — Тогда я вырубаю связь нафиг, и ищите нас в универсуме. Считаю до десяти. — Вы… — Девять. Восемь. Семь. — Габбер Сима, прекратите нарушать-ить инструкции, — строго заквохтал мой драгоценный орел, прямо на душе потеплело. — Заявляю о попытке преднамеренного убийства двух разумных Стоппером. Заявляю о наличии у него дополнительной инструкции два, экстренной, разрешающей причинение вреда невооруженным разумным. — Это ложь либо бред искаженного сознания, — сообщил первый голос. — Это причина самоуничтожения Стоппера. Заявляю, что мы выжили только благодаря действиям Дэя. — Где сейчас находится объект? Я скрипнула зубами. Почему я всегда плохо понимаю то, что мне сообщают открытым текстом? Ведь сказал Дэй: худшее еще не начиналось. И он имел в виду вовсе не бой с загадочной небелковой станцией, для которой все мы — неопознанный, потенциально интересный материал. Дэй для всех материал. Он ничуть не хотел выжить. А я и тут все сделала криво. Гюль закашлялась, всхлипнула и скрючилась в длинной сплошной судороге. Повторно сжалась комком, так же сильно и резко. Вероятно, реанимация, — дошло до меня. И точно: уже расслабилась, дышит ровнее. — Координаты установлены. К вам выслан катер. Сейчас через портатор будут отправлены габариты, — Олер накрошил свежего льда. — Строго рекомендую не препятствовать их действиям. Объект должен быть водворен в безопасное для всех нас место, пока это возможно. — Прошу уточнить: на чем основана такая крайняя агрессивность в отношении разумного? Дэй нас спас. — Ответ не обязателен при вашем статусе и вашем уровне интеллекта, — лениво насладился своей победой Олер. — Но я готов сообщить его. Объект неприродный, не принадлежит ни к одной известной нам расе и, безусловно, является гибридом искусственного происхождения. Его одушевленность не удалось оценить. Его живучесть не удалось оценить. Его интеллект не удалось оценить. Он был обнаружен на корабле, где имелось двадцать три трупа разумных. Добавлю, все они происходили из расы людей. За время изучения объекта еще семьдесят шесть разумных получили травмы, несовместимые с жизнью. Полагаю, сказанного достаточно. — Не вмешивайтесь-ить в работу интмайра, — посоветовал без нажима мой шеф. — Помолчал и добавил: — вы сможете позже подать-ить прошения и протесты в должной форме. — Поняла вас, — признала я свою разумность, хотя это было противно. Вероятно, портатор действовал мгновенно, потому что габариты явились ну очень скоро. Меня еще потрошил хладнокровный упырь Олер, по капле выдавливая кровь — то есть информацию. Гюль лежала, бессмысленно моргая и не отзываясь на мысли и свое имя, сказанное вслух. Габариты приволокли нам палатку, накачали внутрь годную атмосферу. Втащили Гюль. А я стояла, отталкивая их — и смотрела, как застегивают наручники на Дэе, как его, наподобие мумии, заживо упаковывают в саркофаг и буксируют прочь. Никто не попытался оказать «объекту» помощь. Пульс, и то не проверили. Было мерзко на душе, как будто я предала Дэя. Обманула. Бросила… Габариты почти силой затащили меня в палатку, когда стало нельзя видеть Дэя. Я прошла шлюз и скинула с головы шлем, больше похожий на прозрачный мягкий капюшон. Громко послала всех к черту. Мудрые габариты поняли и убрались. Сверхумный Олер получил все, что хотел, и ушел с канала по своему решению, напоследок потребовав полного отчета с трансляцией памяти. Шеф сказал огорчённо «ить» и посоветовал отдыхать. Стало, наконец-то, тихо. Я села в кресло и обняла морфа, который был снова кот и норовил свернуться на коленях. — Он думал, что не выживет, — очень тихо шепнула Гюль. Я поняла умом, а не слухом. Кивнула. — Его давно держали тут, у маяков, ближних к сектору древних, чтобы отследить голос тьмы. Он сам сказал им, что база небелковых тут, — продолжила Гюль, всхлипывая. — Он дал этим, из научного сектора, сведения о вероятной периодичности исчезновений кораблей. Проверили, согласились. Помог им посчитать предположительные место и время следующего инцидента. Дэй знал, что сбежать нельзя, но умереть-то можно… А тебя не учел. Что теперь делать? — она зарыдала в голос, села и стала раскачиваться. — Я так не могу! Я была в его голове, там ужас, ужас… Я вообще его люблю, наверное. Я вчера решила, что женщина, раз ты сказала выбрать и время поджимает. Потому что к тебе — тепло, а к нему — жарко, понимаешь? Я жить не хочу. Пришлось пересадить ей на колени Гава и погладить умную дуру по волосам. Жить она не хочет. Тоже, нашла время. — Наноси боевую раскраску, припадочная, — велела я строго. — Мы на тропе войны. Нахрен закопать трубку мира и съесть карту! — Что? — У нас появился враг. Имя его представителя Олер, интмайр. И я сживу его со света, не будь я Сима. Учи законы, будем писать кляузы. Выясни его расу, биографию, кому служит, с кем спит, что жрет и чем гадит. Все до мелочей, это тебе понятно? Гюль посмотрела на меня, раскрыв рот. Звучно щелкнула челюстью и кивнула. Растерла лоб, усиливая запоминание указаний и самого настроения. Думаю, такой злой меня никто не видел. Кроме тех двух придурков, избитых в состоянии аффекта. — Но это же безнадёжно: был суд, и приговор Дэю… — Подадим апелляцию. Получим право на доследование. Гюль, в любом законе есть лазейки. Ты умная? Вот докажи. Даже если мы не спасём Дэя прямо сейчас, Олер спокойно спать не сможет. А если вообще ничего не получится, я изучу его живучесть, выявлю слабые места и просто прикончу урода. Он мой враг. Точка. — Сима, это неразумно. — Ты знаешь мой уровень разумности? Вот, уточняю: он завышен. Когда я нацелилась, это кранты. Это мимо мозга. Это… не стой между бараном и его воротами! Вот. Олер лучше бы удавился прямо теперь. Не мучаясь. Поняла? Вот и молодец. — Тебя лишат статуса и… — тихо ужаснулась Гюль. — И что? В шлак так и так я собиралась наведаться. Тоже способ. — Слишком надежный, — поежилась Гюль. Кто её слушал? Только не я. Зато в голову заползла весьма своевременная идея: нас наверняка контролируют. Надо побеседовать приватно и вообще выработать план. Увы, без мистера Дэя, но ведь и для него — тоже… — Где мой катер? Гюль встрепенулась, обрадовалась смене абсурдной темы на более разумную. Пошепталась с системами, вызвала габарита и обсудила вопрос с ним. Отчиталась: катер обнаружен и даже может быть возвращен законной владелице немедленно. Я связалась с дежурным, сообщила, что нам никто не нужен для эвакуации, что навигаторша у меня живучая, оклемалась. Игль оказался человеком приятным и сразу пригласил в гости от своего имени и от Линля тоже. Я заверила, что мы своими силами успешно долетим до маяка, потому что хотим выпить за наше здоровье с Линльем. Сменщик Игль был парень душевный, он немного попереживал о нас, таких несчастных и измотанных бедами. Поговорил с Гюль о ее состоянии. Зафиксировал маршрут. И мы отбыли с чужой загадочной станции, наплевав на все её чудеса. Хватит, насмотрелись. Я — так даже и не оглянулась. Переговоры по дальней связи Уильям Вэйн. Разгрузка По мнению Уильяма, настоящие системы должны работать, как оружие: без осечек и на полном автомате. Так действует дальняя связь. Вызов вежливо звякает в голове, ты киваешь — и пространство неуловимо меняется, запросто умещая рядом иллюзию присутствия гостя. Не надо ждать, встречать, тесниться, оплачивать окислителем визит и делать еще какие-то сложные шаги. — Привет, железная печень, — хмыкнул Уильям. Почесал в затылке и добавил снисходительно: — Сэр. — Вынужден признать: это обидно, — вздохнул собеседник, разворачивая кресло. Стало видно, что сидит он на роскошной террасе, позади громоздится такое, что Большой каньон рядом показался бы смешной песочницей. — Ты каждый раз всуе поминаешь печень. Я взрослый, рассудительный и совершенно трезвый человек. Спиртосодержащие земные напитки пробовал буквально пару раз, давным-давно. Но после намека завожусь с пол-оборота, как у вас говорят. Почему, а? — Ты не дал мне ввезти сюда «Харлей». Вот завожу тебя, кого ж еще? Чертовски рад видеть, Игль. Ты поправился, даже можно сказать — пухляк стал. — Не обидно, — оживился Игль, который, если честно, смотрелся изможденным. Поймал сочувствие и благодарно улыбнулся. — Билли, линия защищенная. Не вываживай меня, как рыбину. Не трать чутье на контроль соединения. Все в рамках. — Так я вовсю сигнализирую тебе, отупелый телепат: я в хорошей форме и значит, чую, не парюсь, жду вводную. Окей, прямой вопрос: что достало тебя так, аж трещит моя эмпатская голова? — История с сейфом, — поморщился Игль. — Она достала всех. — Не понял. Ты намекнул с долю цикла назад, я поймал идею, сам все проверил, догнал лилового прыща Ифуса, этот позор габ-службы с пятью поощрениями в деле, уже снятыми задним числом. Я напоил урода, потому что так было быстрее потрошить, — без спешки отчитался Уильям, потому что себя хвалить полезно, особенно когда говоришь с вероятным будущим командиром. — Я даже дозволил себе напиться, по крайнему случаю на сутки остановив отцовские часы. Продажную фиолетовую рожу с перепою так повело, что выболтал он все, что знал и даже то, о чем лишь догадывался. Я немедленно нарушил правила, да простит меня габмург. Я слил тебе в мозг данные, еще когда сам был пьян. Кажется, я тогда пытался кулаком улучшить уроду цвет морды, но за ним некстати прибыли бравые габралы. Что дальше… Я протрезвел, завел часы, огреб поощрение от шефа и красивую медальку от какого-то там имперского коллегиума. Дело закрыто. Сейф ведь не пропал. Я проверил данные по габу «Учи». А что вскрыт… так внутри должно было быть пусто, Ифус это твердо знал. — Дело вот где, — показал на свою шею Игль. — Ты молодец, взял его до силового барьера. Но мы все — не молодцы… Кроме, наверное, Альга, который заработал вовсе не поощрение. Чтоб ему, умнику, и в шлаке было слышно: я зол на него! Мы знакомы всю жизнь. Но для меня он не оставил ни слова, ни мысли, ни намёка… Хотя успел раскопать главное. Билли, ведь Ифус сдал только посредника. Который мертв. Я телепат хорошего уровня, но далеко не «доу»… Я считал один полустертый слой посмертной памяти. Мало. Ладно, начнём с того момента, когда я в это влез, до звонка тебе… Я ведь только-только начал вникать, как вдруг Альга казнят с нелепым зверством какие-то выскочки из безликих наших новичков. Затем люди посолиднее в одну долю суток официально закрывают тему. И мне приходится просить тебя, габнор. Потому что тебе империя не может запрещать интересоваться грязными делами сослуживца Ифуса. — Игль помолчал, что-то обдумывая. — Билли, я сегодня очень честный. Мне крайне важно хоть кому излить душу. А ты, надо признать, умеешь не передавать услышанное дальше. — У вас опять кризис, ты снова на подаче, — расхохотался Уильям. — Если бы, — поморщился Игль. — У нас кризис, только я не на подаче, меня самого лупят битой, Билли. Я в этой игре вроде мяча. Меня послали так далеко, как смогли. Но, кажется, и здесь проклюнулось на редкость интересное дело. Я везучий. — Ты цепкий. Игль вымученно улыбнулся. Сделалось окончательно понятно, что не спал он суток пять и держится только на стимуляторах. Уильям вздохнул, поморщился и плотно прижал к вискам пальцы. Буркнул: «Сливай, паразит мозговой». По черепу изнутри садануло так, будто мысли на полном ходу налетели на мину, самое малое — противотанковую. Игль громко и бодро сказал «спасибо», виновато вздохнул. Звук едва удалось разобрать, потому что волна болевого спазма накрыла Уильяма целиком. За все годы общения Игль лишь дважды пользовался разгрузкой. Ужасно смущался при этом… или очень ловко имитировал смущение. Пойди его пойми до дна, если он — профи, и уровень о-го-го, не допрыгнуть, не дотянуться. Исходно Игль разгрузился на мозг землянина случайно. То был первый срок службы в габе. Уильям Вэйн сопровождал смешанную группу послов, выбравших для какого-то сверхважного и очень приватного дела тот самый габ, где он работал. Игль и его люди паритетно с солдатами инсектов, или как чаще говорят — дрюккелей, осуществлял охрану. Игль, будучи телепатом с полномочиями, координировал всю систему охраны, он же проверял чужие службы безопасности и просто посторонних. Худо стало дней через семь от начала затянувшейся встречи, когда второй телепат в имперской группе отрубился, не выдержав перегрузок. В тот же день один из послов отозвал своих спецов, и дело запахло провокацией. Игль справился, все участники встречи мирно и без происшествий отбыли по домам. Но сам Игль проводил последний корабль — и прямо возле шлюза выключился, рухнул ничком. Уильям был рядом, поймал, поддел под затылок, взялся проверять пульс у челюсти… и тогда телепат спонтанно разгрузил мозг. Позже — на целую выпавшую из жизни долю цикла позже — Уильям очнулся, чувствуя себя слабее комарика и тупее бензопилы, отведавшей гвоздей… Первый, кого увидел и услышал ут-габрехт Вэйн — это Игль, сидящий у изголовья и непрестанно бормочущий извинения. Оказывается, телепаты — они вроде конденсаторов. Иногда мгновенно разряжаются на подходящий мозг, тем защищая себя от выгорания. Одна беда: трудно найти резонирующее сознание, почти немыслимо уговорить добровольца принять разряд, ведь прогноз по здоровью «приемника» — нестабильный… С того самого дня Игль вбил себе в голову, что землянину он «кое-что должен». А Уильям приобрел привычку намекать на печень. Потому что разгрузка по ощущеньям похожа на тяжелейшее похмелье. И еще потому, что никакие иные подначки не пробивали Игля. Постепенно взрыв в мозгу исчерпал свою разрушительную энергию. Сознание начало возвращаться скачками. Запах паленого — фальшивый, каприз мозга. Убрать. Ослепительно-белое перед глазами — обман, дать команду костюму на коррекцию по зрительным нервам. Звук смущенного бормотания — настоящий. Опять у Игля изжога. Смешно. А вот и отдача прошла, она — вторичная боль, короткая и слабая в сравнении с первичной. Память включается. Сейчас следует старательно отделить свои мысли от ошметков чужих ощущений. Заодно малость полюбопытствовать, порыться в отданном Иглем: что так довело его, парень-то крепкий, тертый… Сцену казни незнакомого тэя, внешностью весьма похожего на всех в корпусе, Уильям просмотрел урывками. У Игля, кажется, от злости мутилось в голове. Еще более — от отчаяния. Он был недалеко и ничего не мог изменить: прямой приказ не вмешиваться! Хотя это едва посильно, когда ты — телепат и спец, а в зоне слышимости уродуют твоего друга. Игля, это в обрывках памяти очевидно проступает, в какой-то миг даже удерживали силой. И он не смог вмешаться… Но затем упрямец в полную силу рыл, пробовал понять проблему — и снова получил сверху прямой приказ: прекратить работу, передать дело в архив. Был и второй приказ, вынудивший лететь невесть куда, чтобы инспектировать какого-то вселенского злодея, хранимого в стазисе много лет и никому, решительно никому, не нужного… Ранг Игля много выше, чем требуется в таком пустом, рутинном деле. — Тебя щелкнули по носу, — отметил Уильям. Он разлепил веки и принялся массировать лицо. Чужое, нечувствительное. Старое. Ему уже шестьдесят, если верить земному счету лет. Только — зачем? Домой он не вернется. Там никто не ждет… давно. Зато здесь габнор Вэйн все еще выглядит на неполных сорок, а проживет — полных шестьдесят, если повезет. Лицо вроде как оттаяло. Кожа ноет. Пора осторожно повернуть голову вправо-влево, расслабиться и задать креслу программу массажа. Восстановление после разряда полезно тем, что Игль сейчас глух, его телепатия на нуле. Тем интереснее молча наблюдать за гостем — и думать рядом с ним в кои-то веки исключительно приватно. Невероятная история! Игль деловой мужик, спец и псих, но ведь вместе с тем человек надежный. Не оскотинился от вседозволенности. Не свихнулся на праве заглядывать в любые черепушки. Не утратил себя. Почему некто приказал и смог провернуть казнь важного человека из корпуса? Это вопрос! Уильям нахмурил лоб. Морщинка меж бровей обозначилась внятно, в отличие от версии, годной к разработке. Тэи юридически почти неуязвимы. Они в прямом подчинении империума. Или коллегиума? Все эти «умы» в названиях учреждений и структур так чужды, что мешают пьяно мечтать о подданстве в империи. А трезво мечтать — это нелепость. Трезво можно лишь планировать и добиваться. Но зачем, когда нет мечты? Вот и служит габнор Уильям третий срок все там же — в габ-системе. Того и гляди, подаст прошение остаться на четвертый, время поджимает, надо решать. После истории с незнакомым Альгом — так вроде нынешнее место выглядит лучшим на весь универсум. Одна беда: габнор Вэйн провалил социальную адаптацию, он признан избыточно агрессивным и не рекомендован к продвижению по службе, пока не освоит мирный путь убеждения самых невыносимых уродов. Для общения с такими он и отправлен в габ «Зу». Ранг габнора присвоен служащему Вэйну десять циклов назад, без продвижения и повышения нельзя остаться на новый срок: такого решение премудрого габариуса Чаппы. Вот кто гений: снова тихо и ловко выиграл у империи, не доводя дело до рукопашной… — Хитрожвалый, — пробормотал Уильям. — А пусть валит в ад, не он мне ноги прирастил! Послав габариуса подальше, Уильям вернулся к рассуждениям. Итак, тэев кто-то крепко подвинул. Хотя они, и данные безусловно верны, — элитнейшее подразделение безопасности в пределах империи. Их всего миллиона два на тучу звёздных скоплений, входящих во вселенский муравейник людей. Из всех тэев три четверти безлики, и они — исполнители. В корпусе все логично. Ранги низшие и средние постепенно, по мере роста по службе, двигают сотрудника от полной обезлички к обретению права на индивидуальность. Игль входит в верхнее звено управления корпуса, он с планеты Яффа и он имеет все фамильные особенности внешности, без искажений. Уильям видел портрет отца и деда Игля, так что знает, с кем сравнивать. Разве волосы у внука темнее природного пепельного оттенка, и только-то… Игль не исполнитель, он — генератор идей и сам себе начальник. Он анализирует, принимает решения, создает условия к их исполнению, контролирует процесс и обладает для этого полномочиями, ресурсами. Вместе с тем Игль несет полную ответственность за свои действия. Именно так построена работа мобилей всех пяти известных Уильяму рангов и подтипов: сами вкалывают, сами же выбирают время и формат отчета, когда есть результат. Иначе нельзя, ведь просторы огромны, автономия мобилей — их сила. Багаж опыта, чутье, хладнокровие — их преимущество… Учитывая перечисленное, кто мог приказать Иглю? Вернее, кто надавил на первого человека в корпусе, чтобы тот грубо прервал работу спеца высокого уровня? И его ли одного отодвинули от дел? — Что там у вас с нумерацией? — прищурился Уильям. — Трешка в козырях, без перемен, — едва слышно шепнул Игль. И добавил молча, прямо в мозг, хотя ему было сложно после разгрузки: — Двенадцатый вроде бы думает, что он — Джокер . — Ух ты, — оживился Уильям. — А корпус по этому поводу… — Билли, тебе не надоело дышать? Мне тоже. Я благодарен за разгрузку, прошу прощения за срыв, это недостойно. Но, видишь ли… меня не туда сослали, — Игль улыбнулся совсем живо и весело. — Тут такое творится! Сам Олер грозится прибыть во плоти. Наверное, я скоро получу предложение о переходе к нему на службу, если смогу как телепат воспринять убогим имперским мозгом безмерную выгодность контракта по моей перекупке. — Предложи ему меня. Я восприму любую выгодность, мы, земляне, умеем грести, как никто другой. — Не до шуток. Билли, вот что… Ты больше не единственный землянин за барьером. Ифус сволочь, и после решения о его удалении мы опять потеряли инициативу. Чаппа лично включился в поиск, что повергло многих в шок. Видел бы ты членистоногого носителя в маскировке человека, нечто! Но это было только начало: он выбрал габ-служащего у вас же, на Земле. Смешная девчонка, такая знаешь… простенькая. Сперва я решил, что даже у самого автономного из дрюккелей пыльца кай-цветка выветрилась из памяти, а мозг заплесневел. Но — нет. Старый монстр Чаппа опять всех сделал. Красиво сделал! — Сопланетник! — воодушевился Уильям, на миг отбросив рассуждения о судьбе империи. — Да. Девочка ужасно неопытна, прямолинейна и любознательна. Лезет напролом в дела, от каких даже я бы держался на безопасной дистанции. Представь: она взялась контактно включать дезориентированного трипса! — И выжила? — Да! Она весьма редкий эмпат, кажется, хотя я боюсь ошибиться, полноценная «эмо», — задумчиво сообщил Игль. Чуть прищурился и ровным тоном вежливости добавил, закругляя разговор: — Билли, будь так добр… я, может быть, наведаюсь в гости, хочу лично поблагодарить за разгрузку. У тебя еще есть тот травяной напиток?.. Помнишь, ты прошлый раз угощал? Дивно снимает усталость. Да, я сброшу тебе данные по одной группе клонов. Пробей связи, если они были у вас недавно или будут, эти грибовидные чудики могут кое-кого ценного для меня тащить на хвосте. Не ставь на отслеживание, их ведут и без тебя. Но связи через габ-ресурс отработай, и по архиву за прошлые три цикла тоже, хотя бы наскоро. И еще, это особенно важно. Я прикладываю усилия, чтобы в нынешнем сезоне ты не сорвал социальную адаптацию. — Сорву, — без надежды отмахнулся Уильям. — В «Зу» дурные морды сами лезут под кулак. — Позвони ей, — прямо предложил Игль. — Вот настройка канала. Хотя нет… Я сам напишу от твоего имени. — Написал, — поправил Уильям, который прекрасно знал привычку друга принимать важные решения и задним числом ставить о них в известность. — Не надо ловить на слове, — покривился Игль. — Она дала согласие подменить тебя на две недели, ты ведь до сих пор считаешь время земными мерками. Согласие неофициальное. Это значит, тебе зачтут стажировку, если Сима не провалит её. — Сэмми? И что, она тут за две недели ада никого не изуродует? — Пусть будет Сэмми, — кивнул Игль. — Да, пусть так… Что из сказанного следует? У тебя впереди отпуск, габнор-капрал. Мои эрги всегда твои, сам знаешь. Черпай и трать. Куда полетишь? — Черт, во везуха, — Уильям ощутил, как вспотели ладони. — А можно еще разок попробовать пройти полигон корпуса? — Нет, у тебя же нет вторичной развертки, — опасно вкрадчиво напомнил Игль. — Но ты мог бы направиться в сектор кэф-кораблей и попросить… — Осади, дельце с наследством не выгорело, Игль. И не выгорит, вот чую. — Я стараюсь для тебя. Сэмми там запросто развернули. — Окей, я услышал. Старается он… Еще скажи, что бескорыстно, железная печень! — Как ты можешь во всем искать подвох? Игль смущенно похлопал ресницами, и, как всегда, сразу стал мил, юн и наивен до того, что даже чутье не находит причин сомневаться… Уильям захохотал, хлопая ладонями по обшивке кресла. Дальняя связь отключилась. Близкая перегородка крошечного жилого отсека снова возникла в полуметре от лица. Тусклая и прочная, как пелена недоумения в голове. Не получится из капрала аналитик, чего уж там. Хоть по три раза на дню вкатывай себе инъекции знаний… — Сколько у них сейчас императоров? — вслух задумался Уильям. В первые годы службы он еще пытался цепляться за привычное. Даже один раз подробно рассказал Иглю, страдающему от случайного наличия свободного времени, о ценности и смысле демократии. Телепат морщился и вздыхал, но слушал. Он ведь знал, что красноречие Уильяма не могучий фонтан, а лишь одно скромное ведерко слов… Когда оно иссякло, Игль ознакомил друга с размером империи, численностью населения, набором людских сортов с уникальными комплексами убеждений и заблуждений. Подмигивая и прикашливая, чтобы не смеяться и не слишком усложнять, Игль назвал строй в империи «парламентским абсолютизмом» и все же расхохотался. Потому что все не так, а пойди объясни, если чужой тип управления не понимают дрюккели. Если с ним не согласны пыры и уж точно его осуждают укуренные анархисты из Грибовидной туманности. А габ-система просто стоит в стороне и старательно не вмешивается в обсуждения. Все разные. Плохая или хорошая, империя не распадается невесть как долго. Значит, такая она стабильна. Хотя Уильям и со второго, и с сотого раза не понял, как можно раз в пять циклов выбирать в одной из локальных систем или звёздных скоплений очередного члена империума. Без привычного голосования доверенных выборщиков. По каким-то там «принципам и нормам». С правом вето у одних и еще кучей прав и оговорок у других сил империи. Еще более невнятно и дико то, что всякий новый избранный получает номер и делается с точки зрения землянина похожим на заключенного, а вовсе не правителя. Он всегда под присмотром. Он один из многих таких же. Он имеет право на всю полноту власти, формально. Но пойди возьми эту власть. Если есть номера старше твоего и отношения в империуме — «закрытом клубе» кипят под крышкой, неведомые никому вовне… Сейчас негласно всех членов империума держит в руках третий — желчный старик, происходящий из окраинного мирка. Игль доволен. Третий спокоен, как старый сытый волк, у которого зубы еще крепки, а опыта хватит на сотню юнцов. Но третий стар, он уже давно выбирает и натаскивает новых вожаков из числа избранных. Двенадцатого в личном списке приоритетов негласного лидера империи — нет. Этот выскочка, судя по номеру, не молод: каждая смерть и всякое отречение сдвигают нумерацию. Вероятно так поступают, думал Уильям, чтобы все вконец запутались. Империей правит империум. Решение любого его члена имеет полную силу. Формально. Правило солидарной ответственности сопровождается незримыми извне крутыми разборками внутри «клуба»… Вздохнув, габнор Вэйн влез в базу данных и запросил портреты и сведения о первой тридцатке императоров. Двенадцатый, которого Уильям зрительно не помнил совершенно, оказался великолепен: ну вылитый Линкольн. Глаза умные, лицо волевое. Ни капли безликости… Вот только этот чёртов Линкольн, если грамотно расшифровать несказанное Иглем, готов ради единоличной власти пойти на все. — Чертовщина, — буркнул Уильям, с сомнением взирая на Линкольна-вырожденца. «Кризис, капрал, — сказал однажды Игль, наблюдая похожее недоумение, — в нашем понимании и есть пружина развития. Чем туже сожмется, тем выше забросит. Без трений и даже кровопусканий люди впадают в спячку сытости. Больше скажу: не все императоры умирают от старости. В империуме жарко, как в центре звезды. Власть выжигает людей изнутри. Мы, подданные, это принимаем, пусть и с разными эмоциями и мыслями. — Игль усмехнулся. — Первый в корпусе мне как-то сказал: малыш, прорастать сквозь слой продуктов жизнедеятельности — это закон жизни. В тот день я осознал, что быть мобильным сотрудником — моё призвание». Уильям убрал из рассмотрения портреты и еще немного полежал, без особой цели пялясь в потолок. Сегодня он узнал, что вскрытый сейф не был пуст. Хотя все организаторы отправки, вплоть до первого лица корпуса тэев, верили: внутри ничего нет. Идёт тестовая операция по контролю взаимодействия мобилей разных секторов и специализаций. Сейф двигался по странному маршруту. Если попробовать продлить его от габа «Учи», то цель доставки должна быть, вероятно, в секторе научных исследований. Там свои закрытые причалы у многих, у империи в том числе… Но если бы сейф везли своим, его бы не вскрыли по пути, изымая нечто. — Черт, не по моим мозгам задачка, — взгрустнул Уильям. Попробовал использовать допуск в габ-архивы и выяснить, что там есть относительно тэя Альга и его передвижений от габа «Учи» и до момента ареста. Нет данных или нет права на получение. Уильям вздохнул и отключился от базы. — Как был ты на Земле капрал, так и помрёшь капралом, пережив тучу галактических генералов. Сделав такой вывод и нимало не расстроившись, габнор встал, попрыгал, наметил несколько раз любимый удар с левой в челюсть воображаемого врага. Координация движений была в полной норме. Довольный скоростью восстановления, габнор Вэйн отправился исполнять поручение, которое было дано намеком, в одно слово. «Травкой» друг Игль мог назвать много разных веществ и явлений. Но имел в виду, конечно же, то единственное и столь особенное, что без нацеленного на поиск эмпата не обнаружить всему корпусу тэев… История восьмая Встреча на Эльбе Континент внизу озарился бешеным багровым сиянием, вспух грибами. Я икнула, заподозрив катастрофу планетарного масштаба. Стало жутко и тоскливо. Мы только-только вынырнули из габ-тоннеля, входим в атмосферу, посадку запросили — а тут война, какая-то раса подло самоубилась, не дожидаясь моего вмешательства… Хотя, стоп. Ядерное оружие — оно в здешних представлениях древнее дубинки, а войн у них вообще нет. Почти нет, только стычки на границе империи, склоки в мирах неприсоединенных, разборки кланов в Грибовидной туманности, ритуальные турниры трипсов и губров за право первого ныряния в газовые гиганты — и так далее. Ничего глобального, убивающего расы и миры. Я посмотрела вниз. Фурункулы взрывов множились, планета приобретала вид исключительно заразный. — Кошмар, — просипела я. — Опоздали, ужас, — простонала Гюль, скрипнула зубами и рявкнула командно: — Держись! Наш катер вспыхнул, как бенгальский огонь, ныряя в атмосферу. По обшивке зарокотало и застучало. Я крепко зажмурилась, вспоминая невесть с чего черно-белый учебный фильм, который потряс всю нашу группу еще в институте. Показали нам этот раритет чисто по приколу, под видом лекции по ГрОбу — гражданской обороне в старом наименовании предмета. Что называется — зацените словцо. В учебном кино советские люди в летних платьишках ехали в старом автобусе, впереди на дороге миражом вставал временный знак «зона поражения». Прочтя предупреждение, гордые строители светлого будущего повязывали платочки, натягивали поверх улыбок противогазы. И ехали через ядерную пустыню, оттопырив незащищенные уши, но зато плотно прикрыв форточки в салоне автобуса. Сейчас Гюль сошла с ума и, кажется, делала то же самое: мы таранили ближний гриб, целя аккурат в его эпицентр. Я прикрыла ладонями уши, спасая их не от радиации, но хотя бы от шума. Во взрыве ого-го, как ревело. — Все, опоздали, — всхлипнула Гюль, безобразно жестко руша катер в гнездо служебного причала. — Там уже очереди на десять дней расписаны. — За гробами и саванами? — скорбно уточнила я. Она очнулась от огорчения, протелепала меня поглубже и принялась хихикать, смакуя фильм из воспоминания. Наконец, отвлеклась, подмигнула мне уворованным у меня же резковатым движением левого века. Привычки тырит, вот зараза… Хотя, что еще у меня можно стырить? — Не увидели концерт к началу сезона моды, не успеваем и на вечерний праздник огней. Я читала: в этом цикле должны были стилизовать под массовый старт первопроходцев, ну — когда еще были ракеты и убогие принципы ускорения. — Все живы, значит, — почти расстроилась я. — Как сказать… Сейчас как раз началась давка. Показы стартуют одновременно, а сразу после можно рвать вещи из примерочных. Если туда с боем войти, — она прижмурилась. — При моей живучести, с моим даром поиска маршрута… Я два раза брала кружевной бюст из финального выхода. — Бедняга Билли, и как он еще жив, — осознала я масштабы кошмара, из-за которого меня экстренно вызвали сюда. — Звездная система трюселей, бюстов и колготок. Или что там у вас… тут у нас? — Все тут есть, но не у нас. Я погрозила кулаком очередному маньячески-навязчивому креслу, и оно отлипло, ну что за манера — массировать спину? Гав ревнует: вон, уже весь шипастый стал, как дикобразик. Его немилость убила за минувшее время два таких же озабоченных предмета мебели. Морф — он мирный, только если между ним и его другом нет всяких там… прилипал дерматиновых. — О-кей в рубке? — гулко пробасили в зев нашего люка. — Иду! — откликнулась я, оставляя очередное кресло умирать в муках. Гав визжал, топтался и торжествовал. Пусть радуется, он не любит перелеты, ему скучно. Морфы, габариты, все синтированные автоматы и еще масса прочей неприродной утвари успешно портируется. Люди тоже портируются. Но в трех случаях из ста при этом немного испекаются. До румяной корочки, как сказала Гюль. Я поверила и предпочла катер. На пять дней дольше, но без корочки. В проеме люка застрял мужик, он упирался макушкой в край борта: два метра рост, все это — сплошная мышечная масса без жира, небритости и перегара. Блин, отчего я не хочу замуж, как вроде бы полагается по традиционному укладу земной жизни в маминой трактовке? Вот смотрю на объект типовой «мечта американская белозубая», но и даже сейчас в целом — нет, никакой изжоги. Хотя Гюль пробрало, сопит и снова думает, что вот-вот пора оформлять документы. Моё тиранское условие неизменно. «Мэ и жо» в одном флаконе — пожалуйста, я не против в целом, но только вне моей квартирки! Так что светит ей или однополая прописка с завтраком — или двусторонняя свобода на улице, выбор извечный и неизменный. — Билли, — по-военному рявкнул парень. — Габнор. Четвёртый цикл расширенного контракта, это после двух пятёрок основного. Спасай гибнущего сопланетника, Сэмми. О-кей? — И долго тут будет гулянка? — По нашему счету две недели, четырнадцать условных суток, — его лицу не шло заискивающее выражение. — Сэмми, держись. Прямо скажу: от тебя зависит, останусь ли я габ-системе. Тут смерть моя, в габе «Зу». Это хуже, чем встретить в джунглях русских психов с «калашами». Запомни, Сэмми: никакого рукоприкладства. Маскируйся и не ввязывайся в затяжные бои. Дохлых в карцер, припадочных вон из системы, липких… — Я просмотрела инструкции, ты все подробно расписал. Лети, справлюсь. Он просиял, от избытка чувств на миг обнял Гюль, закричал «Девчонки, я вас люблю!», — и галопом умчался в рубку. Пришлось выпрыгивать из люка, чтобы нас не увезли, потому что этот Билли сам тоже псих, он мигом забыл о нас. Если верить данным личного дела, прошлый сезон моды он провел на койке, откосив под малярию. Пока разобрались, что это за недуг, опасный для землян и только для них — худшее иссякло. Позапрошлый, вроде бы, закончился для парня строгим выговором лично от Чаппы. Но выбора у Билли нет. Для получения ранга безопасника надо пройти социальную стажировку. Это и есть социальная, полный экстрим. Особенно для мужика с весьма традиционными взглядами на жизнь… Он улетел, так и не узнав, что я по паспорту русская. Вокруг корабля вполне себе джунгли, и от худшего из стереотипов былых лет минуту назад бравого американца отделяло лишь отсутствие у меня «калаша». Слабовато у габнора с широтой взглядов. Впрочем, он — выбор империи, а там предпочитают военнообязанных. Их еще и вербуют в агенты империи при найме. Негласно, конечно же. Но мне ли не знать, если я получила указанные сведения из империи? — Ходу! — крикнула я. Мы успели отбежать в сторону метров на двадцать, когда катер рванул с места на полной тяге, сразу стал горящей свечой в зените и громко хлопнул, пропадая. — Переходы из атмосферы изнашивают обшивку и нагружают автоматику, — обиделась Гюль, глядя вслед. — Это наш катер! Личный. — Не нуди. Его стараниями ты теперь временный стажер габ-системы, габут называется. Вот знак универсума, держи. На правах контроля правопорядка можешь вламываться в любые очереди и тусить на показах мод. Без выпивки. — Божественный Билли, — Гюль сцапала знак, взмахнула ресницами и залилась ровным розовым румянцем. Она очень хотела попасть в Зу-габ. По-нашему, в переводе на землянский смысл — супермегамаркет-бутик. Здоровенный, занимает звёздное скопление и снабжен собственным полнофункциональным габ-портом, имеющим обозначение «Зу». Я только перед стартом сказала Гюль, что мы летим именно сюда, чтобы сменить моего единственного на весь универсум сопланетника, умирающего от ужаса в ожидании катастрофы типа «показ мод и распродажа». Парень прислал мне слезное прошение о помощи, а заодно, как человек неглупый, приложил подборку занятных сведений. Я приняла прошение и оценила возможность добычи данных, которые очень важны в личной моей войне — весьма холодной и довольно безнадежной. Гюль о серьезном не думала в тот момент: она долго прыгала и хлопала в ладоши, вспомнив простые радости бытия «любимой жены» божественного огрызка-прайдовода. Вся веселая семейка раз в цикл наведывалась в Зу-габ. Это был их праздник. Простенький, но с размахом. На Земле выражение «перед смертью не надышишься» верно для подводников, и то, дай им Боже окислителя вдоволь и успешного всплытия, — оно несколько понтовое. А вот в Зу-габе, как указывает справочник, каждый цикл в сезон показа новых коллекций задыхается несколько истеричных идиотов и идиоток. Покупают в кредит, не рассчитав силы. Когда счета пустеют — закладывают окислитель, а без него жизнь, вот незадача, не продолжается даже в самом модном прикиде… — Две недели — это сколько? — проворковала Гюль, направляясь к идиотски пыхающему огнями входу в мир шопоголиков. — Четырнадцать суток. Лично для себя я установила протяженность условной недели в семь осредненных дней, а вообще тут никто и ничего толком не формализует, в габах фиксированы только сутки и доли цикла, и тех разное число в разных системах счета. В моей десятичной — десять долей. А совмещение графиков происходит без проблем, поскольку мы всеми мозгами в одной системе сообщаемся, как личный-ить пазл орла нашего габмургера. За входом в планетарный шоп начинался пандус, понтово-золотой с вделанными в пол множественными стразами размером от пылинки до лунного кратера. Гюль пританцовывала, на глазах теряя свой интеллект и приобретая жизнерадостность. Пандус постепенно заужался, мы брели по колено в цветном тумане, пахнущем неземным парфюмом в концентрации, ужасной даже для казармы. Гюль блаженствовала. Внезапно она завизжала, с места прыгнула бодливой козой — и ухнула вниз, в сияние мега-дурдома. Помолясь о ниспослании гравитационной аномалии, я сиганула следом. И мы поплыли в облаках рекламы. Звуки пронизывали тело, и оно сладко вибрировало. Свет бил сквозь веки, запахи взрывали мозг. Все было чересчур, и лично мне уже сильно не хватало упомянутого Билли «калаша», чтобы тут погасить лишнее. — Сам Пуппа! — завизжала Гюль и повисла, цепляясь за облако золотых волос, непрерывно причесываемых чудо-расческой, которая почти даром ждет нас в полуконтиненте отсюда, на распродаже. Я проследила направление по указующему персту Гюль. Пуппа был дрюккель, он несся на всех восьми лапах, высоко вскидывая хитиного блестящий зад, то и дело непристойно мелькающий под короткой туникой. Пуппа не сам так легкомысленно оделся: его поободрали, кое где — по моднявый розовый поясок и выше. Сейчас дрюккель мчался, не оглядываясь, обреченно выл и целился в проем тяжелого люка, уже наполовину прикрытого. За Пуппой с рычанием и визгом клубились психованными пчелами поклонники, раздергивая кумира на гламурную пыльцу. Пуппа отчаянно галопировал к двери, в последний момент он сплющился, скользнул в щель — и толпа вмялась в герметично запертый люк! Реву огорчения позавидовал бы взрослый трипс. — Он кто? — выдохнув, спросила я. — Великий пластификатор и моделинер, — с придыханием шепнула Гюль. — Делает тела для показа мод. Каждый сезон — новый тип красоты. Пуппу не ценили дома, он вынужден был покинуть свой народ ради служения высокому искусству. Но здесь он обрёл признание. Его модели открывают показ, потом их фрахтуют для всех коллекций. — Торговля людьми, — поморщилась я. — Меня мой бож… бывший всего один раз отдавал Пуппе, — не слушая гнусностей, припомнила Гюль. — Меня лишь пластировали, это процедура временного свойства, через полцикла все рассасывается. За эти полцикла я была во фрахте у таких звезд… Таких… Она смолкла, отпустила облако волос и полетела вниз медленно и чинно, как занавес в дорогом театре. Мы дружно спружинили об упругую поверхность и отодвинулись в сторонку, чтобы не мешать толпе громить и курочить люк, отделяющий поклонников от Пуппы. Гюль уже забыла о нем. Кусала губы, читала меня и копила слезинки на изгибах ресниц. Что вернуло меня к прерванной мысли. — Твой божественный еще и сутенерил? Вот говнюк злокачественный! — Сима, ты не понимаешь. Это честь. Это… — Сколько он отстегивал тебе с дохода? И вот: вы же не общаетесь с животнорожденными, так? — У тебя примитивное, дикое мышление существа из агрессивного неразвитого мира. Прайд был для всех нас добровольным и счастливым… А что не общаемся, это я — сгоряча… Я тогда вообще невесть что говорила, хотела тебя обидеть. И еще боялась, что ты меня — во фрахт… Извини. Мы стараемся не общаться. Когда нас игнорируют. — Допустим, я не обиделась, но вот сейчас скажу: мы на мели. Гляди, какой состоятельный стрекозел, пусть он пользует тебя. И только попробуй не телепать ему радость. Это честь или работорговля? — Сима, нельзя все на свете так ужасно упрощать, есть культурные особенности, — слезы проложили постоянные дорожки по щекам Гюль. — Мы живем прайдом, тонко чувствуя музыку, мы близки к искусству. Мы вдохновляем мастеров и сами питаемся их радостью творения. А ты… ты… всю мою память искажаешь! Я уже не могу отличить то, что было от того, что ты грубо и пошло домыслила. Я зажмурилась и домыслила еще грязнее, подробнее. Гюль всхлипнула. Значит, и это не перебор. — Если мы встретим твоих, будут жертвы, — тихо предупредила я. — Так что давай постараемся их не встречать. Аффект — штука паршивая. Она промолчала и побрела по широкой аллее, трогая здешние деревья, кричаще-яркие, ненастоящие. Я шагала следом и старательно думала ей передачку, которую видела еще на Земле, незадолго до отбытия. Про веселые улицы в Таиланде. Там можно кого угодно зафрахтовать, все только «за». И празднику нет конца, пока вас с ним не разлучит ранняя смерть… Моя широта взглядов успешно вмещает сам вид на такой праздник. Но при одном исключении. «Фрахтуемых» там отбирают еще детьми, чтобы сдавать педофилам, обкалывать и резать до товарного вида. Малышня не решает, что хорошо или плохо, есть ведь мнение взрослых. И есть бизнес. Как говорится, ничего личного. А я всегда верила, что свобода, какую бы она уродливую форму ни избрала, возможна лишь по личному выбору. — Ну, вообще-то, я клон, — тихо сказала Гюль. — Тут есть особенности закона. Называются они «воля оригинала, сформированная в трезвом уме при свидетелях». Это до пятнадцати циклов приоритетно. Если клон. Потом проводят оценку личного интеллекта и проверяют одушевленность. И мы уже сами… Я была там счастлива, понимаешь? Не надо на меня давить. Это моя память, не лезь. — Я не телепат. — Ты орешь мысли! — она обернулась, цепляясь за ствол, и принялась визжать тонко, незнакомо. — Оглушительно орешь! Кто ты такая, чтобы мне долбить изнутри череп? Только посмей меня еще раз пожалеть! Ты… ты дрянь! Ты вообще никогда не была счастлива, даже с одним плохо обученным и лживым партнером. А я — музыкальный инструмент. Я… гейша. Она выудила нужное слово из хлама в моей голове, сразу сдулась и села на корточки, вытирая слезы и горбясь. Если бы я умела мысленно помолчать, я бы именно это и сделала. Но я и язык-то прикусываю редко, а уж мысли мои всегда несутся без руля и тормозов. — Любимых не фрахтуют. Пошли, надо слегка напиться. — Много ты понимаешь, — более мирно упрекнула Гюль, встала и жестом указала направление. — Там рестораны нашего метаболизма. Километра три по прямой, если я верно помню. Дура ты. Любовь — это примитивная химия. Не более. — Меня интересует уважение, — отшила я её. — А химию я даже в школе никогда не сдавала выше трояка, разве из жалости тянули на четверку. Если мама за меня просила. Гюль, у тебя могут быть дети? — Сейчас — нет, — почти без слов признала она. — Мы двухконтурные, это примерное понятие, ты все равно не захочешь разбираться. Все куда сложнее, чем твои мысли про гормоны, уколы и операции. Это фундаментальное вмешательство, исполненное по воле оригинала моей клон-последовательности. Я думала найти тут хорошего специалиста, второй контур не так и просто убрать. — Ты реально двухконтурная, полноприводная дура, уж прости, — отмахнулась я. — У нас есть знакомый: Кит. Как можно выбирать из толпы модных уродователей, имея шанс попросить у настоящего кэфа? Древнего. — Он же сгинул. — Он не золотая рыбка, чтобы исполнять желания. Пошли жрать. Потом по плану. У нас ведь есть план. — Хватит донимать меня тем, чего я боюсь до судорог. От мысли, что ты все еще не зарыла «топор войны», я делаюсь полудохлой. Все это принадлежит ему, — Гюль обвела рукой пространство, намекая на звездное скопление близ габа «Зу». Домыслив фразу, Гюль скисла скорее, чем самое негодное просроченное молоко. — Надо же было тебе назначить такого врага. — Он сам вызвался, — отмахнулась я. — Разумные в белковом универсуме знают, что допустимо и что нет, — жалобно вздохнула Гюль. — Только ты… не местная. Тебе забыли сказать. Сима, с ним никто не связывается. Он не при власти, он — возле. В тени, это еще хуже. Сима, мне жаль Дэя и все такое… но тут ничего не поделаешь. Игиолф Седьмой непобедим, единственно верный способ уцелеть — сойти с его пути. Иначе раздавит и не заметит. — Ой-ой, я вся плачу, аж растекаюся. Одна беда: мне пофиг. Средств нет, репутации нет, имущества ноль, семья отсутствует. Зато, если я себя не уважаю, это финиш, это мне кранты. Так что я неуязвима и я баран… потому что не овца, вот! Хочешь дрожать — вали на все четыре стороны и рыдай в безопасности. — Пропадешь без меня, — шепнула Гюль по своей привычке телепата, так тихо, что лишь в черепе и слышно, изнутри. — И мне без тебя… скучно. Если честно, сочувствую ей. Всю жизнь она провела за спиной урода, о котором я не слышала толком ничего и в лицо при встрече не узнаю. Зато я просмотрела сведения по Грибовидной туманности. То еще местечко, Голландия нервно курит и вымирает от зависти. Всесортные психи, думающие чем угодно, только не головой, постепенно заселили несчастные звезды, которым иной раз противно освещать разнообразную жизнедеятельность, нацеленную на удовольствие. Отринув устаревшую модель семьи, в сладкой дымке туманности народ чего только не вытворяет. Туда летают отдыхать, как в зверинец. Чтобы поглазеть, поржать и сфоткаться на фоне местных. Там живут прайдами. Век за веком совершенствуют многоцелевых роботов одного и того же назначения. Создают генераторы эйфории и кайфомашины, пробуют нюхать и пыхать — ну, типа в школе не наигрались. Я не против свободы в её полноте, аж до мозговой горячки и ампутации извилин. Просто свобода по мне — это выбор. Всегда. С открытыми глазами. А если родилась клоном, топала строем за божественным, варила его мысли под крышечкой и тщательно, как пыль, вытирала свои — это не свобода. Это черт знает что. Покойная мамина бегония, и та знала о жизни больше, стоя на окне. В Грибовидной местные психи живут припеваючи, припиваючи и заедаючи всласть. Имеют по тысяче единиц условного интеллекта и пользуют их, чтобы ни хрена не делать. Поэтому мегатонн кайфа у них — завались. А универсум помаленьку подбирают под себя имперцы, так называемые «истинные люди». Минимум генных игр, много борьбы за место под звездами, крепкие локти и нерастраченная агрессивность молодой расы. Я сразу их невзлюбила? Это потому, что признала за своих. За людей. Например, мы, жители России, едва завидя соотечественника вне пределов родины, делаем морду кирпичом и фальшивим: «Нихт ферштейн, идите нафиг подальше». Если не понимают — в тыкву! А потом дружно обмыть синяки в спирте, до образования на роже ровного оттенка… Имперцы — это мы, но чуть постарше. Да, сволочи, циники, беспринципные уроды, шпионы-многоженцы, обслуживающие по три разведки и более. Это мы. Когда после великого мора тараканы передохнут, мы пообедаем ими, поделив добычу с дрюккель-китайцами — и все равно выживем, бормоча с долей отвращения к себе, переходящего в восторг: «Ну, мы сво-олочи… Бли-ин, ну мы хуже гангрены, это круто!». Имперцев я не люблю. Но именно к ним метнулась прямиком от памятной небелковой станции. При этом мысленно пообещала себе нажраться до поросячьего визга в «Дне», если дежурный, сменивший Линля — не тэй, телепат и так далее. И я осталась трезва: Игль вышел нас встретить, строго по регламенту общения с нейтральными габ-служащими угостил напитком и булочкой на сумму в три вздоха. И концентрированно подумал для Гюль все, что нам предлагает. Она передала мне, морф нас слегка поэкранировал. Сепаратный сговор состоялся. Габберу по статусу не полагается доступ к полным материалам закрытого дела. Но мне сдали их все за память о походе через небелковую станцию. Я честно поделилась полным воспоминанием, не жаль. И честно исполнила вторую часть уговора: тупо хлопала глазами на официальном допросе. Откуда мне знать, что так круто вырубило Стоппера? И не видела я облако синта, на кой мне в карантин? Я ведь официально не в курсе, что одновременно стали лужицами полужидкой дряни все аппараты той же серии. Что ученые на ушах стойку отрабатывают, потому что синт испарился. Невидимый и неуловимый, но очень даже полезный… Имперцы тоже исполнили вторую часть договора. Они нанимали Билли и они же ему выхлопотали отпуск. Так состоялась «встреча на Эльбе» — кстати, в здешней системе есть планета Эльб. Правда, мой американский союзник так и не просек, кто я, и что у меня тут — война! Простительно, Билли не намерен возвращаться на Землю, он вроде бы борется за статус имперца после выхода в отставку. Он дисциплинированный. В отличие от меня. — Обедаем тут, — немного натянуто сказала Гюль, свернув с маршрута. В её мозгу сидит настройка на нужного нам нелюдя. Кажется, след взят. Что я знаю сейчас, через двадцать дней после того, как полутруп Дэя уволокли габариты? Имя своего врага. Игиолфу Седьмому двести девять циклов. Он выглядит на сорок земных лет, прожитых при хорошем уходе. Молодость продолжительная, прямо скажем. Но сколько резину, то есть кожу, ни тяни — характерный хруст раздастся. Седьмой не желает стареть, клонироваться и делать что угодно подобное. Он, как и все более ранние номера в их длинной семейной династии, жаждет запечатлеться во веки вечные в скромных правах бога, на сей раз — финансового. И, если я хоть что-то понимаю своим пустоватым мозгом, Дэй попал по полной. Едва он был найден на мертвом корабле и первично изучен, свора служащих Игиолфа взялась за добычу ценного заключенного. Приговор был изменен вопреки настойчивости империи и возражениям Дрюккеля. Дэй не попал в шлак, как желали первые — сторонники быстрых решений. Дэй не был ограничен в правах при условии добровольного участия в полном расследовании и последующей добровольной отдаче себя под финальный суд — как желали сторонники безупречной кай-квиппы. Дэй достался научному сектору, а вернее той его части, которую прямо и косвенно контролирует Игиолф. И понеслось… Дэй живуч «условно неограниченно», если верить отчетам. То есть за все время наблюдения он не состарился ни на минуту. Хотя замеряют скорость деления чего-то там и еще кучу мне неясных параметров. Дэй во плоти — мечта Игиолфа о светлом будущем формата «анлимит». Есть только одна проблема. Дэй вроде бы не знает, как сделать еще кого-то таким, как он сам. То есть за сто циклов игры на нервах бедолаги-вампира он так и не выдал иной версии ответа. Игиолф стареет, страдальчески наблюдает первые морщины и не верит, что это — необратимо. Он разрежет Дэя на кусочки. Он признает его виновным и лишенным статуса, даже если все пострадавшие восстанут из мертвых и лично засвидетельствуют отсутствие претензий к вампирюге. В словах Гюль нет ошибки. Игиолф Седьмой — враг не по моим силам. Олер, его доверенное лицо — тоже. Но если барану вежливо объяснить смысл установки ворот, он все равно использует рога по назначению. Так же и я. Меня заклинило. Так что мы пишем строго по пять рапортов в день, это нам посильно. Изобретательно рассылаем по адресатам и ждём, когда они уже не смогут переваривать наше упрямство молча… А еще мы собираем информацию. — Далее туда, место… неуютное, — шепнула Гюль, отступила на полшага и потащилась, цепляясь за локоть Симы, а вернее, за моё упрямство. — Без гламура, — порадовалась я, когда мы стали удаляться от широких торговых аллей в гущу чего-то тусклого, служебно-трущебного. — Надеюсь, ты однажды уймешься, — еще раз вздохнула Гюль. — Надежда умирает последней. Хотя у неё живучесть повыше моей. Хуже меня нет злодея в универсуме, я малоразумна, низкоживуча и квела, как прошлогодняя петрушка. Стоит Олеру вякнуть лишнее слово, за меня вступятся даже имперцы. Я одинокая, голодная и ногти у меня обломаны. Парня у меня нет. А появится, сживу со света… Я всхлипнула и старательно потерла глаз, но слеза не появилась. Гюль хихикнула, снова сгорбилась и отвернулась. Не проняло. Она вообще хороший человек, но слишком уж умная. Эти мысли о последствиях мешают совершить сами действия. Хорошо, что нас двое и я — не думаю. Иначе мы бы не шли по кишащему нелюдями сервисному ярусу, где служащих габа не наблюдали с начала времен, наверное. Вон как расползаются и разбегаются. Контрабандисты многолапые, сумчатые и всякие там хвостатые. — Тут лучшие в созвездии напитки на травах, — натянуто порекомендовала Гюль, двумя пальцами приподняла грязный ветхий полог и сунулась в лавку. Я втиснулась следом. Ковровый полог хлопнул по спине и чувствительно толкнул вперед. Сразу стало темно, нас обвило чем-то осьминогоподобным. Перетащило — и поставило на твердый пол. Я обернулась. В двух шагах было грязное нутро лавки. Там сидели мы с Гюль, неловко скорчившись на низких лавочках. Старый дед-мухомор, весь бурый, в белых замшевых бородавках, что-то втолковывал про травы и напитки. Мы отвечали. — Сюда, — проскрипел голос из тьмы. — Вас рекомендовал сюн тэй Игль. Славный молодой человек, хотя несколько жестковат на мой вкюс, но это вопрос выдержки. Еще циклов тридцать — и дозреет. Наверняка дозреет, так. Гюль икнула. Я рассмеялась, чувствуя себя пьяно-восторженной. Здравствуй, мир иной. Я обожаю свою работу. Ни разу не была вне себя в прямом смысле, и только должность габбера дала шанс. Я вне себя! И мне тут уютно. Место иное, дышать стоит разве по привычке. Окружающее обнимает, как бархат в коробочке — дорогую брошь. Уютно, плотно и довольно однозначно. Я огляделась. Для этого не надо поворачивать голову, я тут вижу все, если верю в такую возможность. Нас встречает сам Сплетник Зю. Как и намекал Игль, это не человек и вообще он не здешний. Обитает, подобно всем представителям пожилых рас, в нескольких смежных мирах. Собственно, «умение быть единым с соседними реальностями есть главный признак перехода расы к зрелости» — цитата из справочника. Зю очень зрелый. По мнению имперских тэев он существует в сотнях смежных и несмежных пространств. Он из числа немногих представителей расы югиб, продолжающих контактировать с нашим универсумом. Почему он принимает недорослей и тратит себя на беседы с нами? Игль сказал, я сама разберусь. — Шока нет, так мне и говорили, — кивнул Зю. Моя узколобая широта взглядов воспринимает иномирца тощим смуглым стариком с бородой и хитроватым взглядом Хоттабыча. Он нарисован темным дымом и светлым паром на бархатной бумаге сумерек, окружающих нас. Он настоящий — не более и не менее, чем я могу себе вообразить. Так сказал все тот же Игль. — Людоед, — вообразила Гюль и села, ослабев. — Фи, — обиделась я. — Зачем так усложнять процесс жрачки? — Надо юсложнять, — ласково улыбнулся Зю. Он чирикал, как канарейка, поэтому его «ю» не резали слух. — Я мозговед и юченый одоролог. Коллекционирюю запахи дюш. — Душ? — Да, дюш. Игль вами заплатил за юслюгю. Большюю. Смотрим, обманюл ли. Ты… Дымный старик качнулся к Гюль и обвился вокруг неё, как защита от москитов. Гюль москитов не наблюдала и в защиту не верила, о чем сигнализировала визгом. Зю захихикал. Я подумала: а ведь его имя может быть и Зу, он же напрочь не выговаривает звук «у». Тогда, вероятно, мы сейчас находимся в звездном скоплении, которое носит имя деда. Чем был славен бородатый мозговед? И как давно его слава стала дымом и рассеялась, растворилась во времени… Вряд ли даже Игль знает ответ. Навигаторша моя устала визжать и притихла. — Юмная, пассивная, зеленая. Прийдешь через тридцать лет, может, юкюшю, — подмигнул дед. — Пока кисло. Не доволен я. Ты… Он задрожал маревом и перекинулся задымлять меня. Приятный дед, теплый и пахнет пряностями, бальзамом «Звездочка», зеленым чаем. Я осторожно протянула руку, чтобы попробовать тронуть его ладонь. Дед Зу захихикал и подал руку. Ощущение оказалось очень слабое — покалывание, не более того. — Редкий запах дюши, — шепнул он. — Без гнили. Жажда брать дает гниль. Тяга к справедливости дает свежесть, горькюю и терпкюю. Игиольф искал меня. Мы встречались давно по вашемю счетю, на границе пространства силикатов. Очень гнилой. Плесень, прель, трюпность. Он хотел много, не мог дать ничего. От огорчения я пошютил. Сказал емю день смерти в этом мире. — Настоящий? — Да. Виню себя, — Зу огорчился и стал темнее. — Он протюх еще сильнее. Страх большой. Как юниверсюм. Дым заполнил все вокруг, рассеялся и дед пропал, чтобы снова явиться на том месте, где мы увидели его изначально. Чуть помолчав, Зу сообщил, что передает Иглю признательность, что цена достойная и новые данные будут переправлены. Потом глянул на меня. — Хочешь знать о тех, от кого болит дюша? Ты эмпат. При встрече юзнаешь. Первый не важен сейчас, нет. Второй… Я дам сведения ей, — он указал взглядом на Гюль. — И главное дам Китю. Ты смешная. Подрюжилась с кораблем самих кэфов. Бюдешь тют, приходи, я тоже бюдю болтать с тобой, всегда — да. Дэй… о, ты не продюмала главное. Дюмай! Дюмай много, тют дюмай, — он протянул руку — и как будто потрогал сердце сквозь меня, стало горячо и больно. — Дэй особенный. Нет места в юниверсюме. Не надо ему открывать замок тюрьмы и выводить за рюку. Ищи дрюгое, главное. Пойми, найди сють. Он сказал про верю? Это важно. Все. Иди. Я стар, не ем дюши, одоролог. Но ты… вкюсная. Молодость, да. Невозвратное. Он улыбнулся, медленно растворяясь во тьме. Я помахала ему рукой и пообещала навестить, если сложатся обстоятельства. Громко крикнула, хотя он наверняка ушел: если поболтать, это можно когда угодно и где угодно, без церемоний. Я хотела еще что-то сказать — но тут сознание дернуло, будто на шампур насадило. Я закашлялась. А когда выпрямилась, уже сидела в неудобной позе личинки, припивая нечто вроде чая и шипя: кипяток выплеснулся на руку. Рядом суетился дед-мухомор, уговаривал купить все сорта, какие мы пробовали и твердил про неповторимый аромат лучшего зюя на планете Эльб, соседней, более холодной, но по-своему прекрасной. Мы проверили счет, и Гюль купила то, что было нам по карману. Мухомор поохал и сделал от себя подарок. Принялся упаковывать травы. Мы смотрели и молча отдыхали от впечатлений, пока у меня на груди не вспыхнул знак универсума, а в голове не разразился жалобами и стонами местный интмайр планеты, ну то есть типа — исполнительный её директор. Он не мог приказать габ-служащему. Но гламурки так достали, что важный дядя плакал и умолял, не стесняясь в выражениях своей слабости. — Пошли щипать удодов и удодок, — бодро предложила я Гюль. — А то у мужика вон — полный… капут. — Габут. Это я. — Знаю. И будет им габут. Сводка происшествий вдохновляла на подвиги и задвиги. «Драка на седьмом белом ярусе, континент Ос. Причина: порванные после драки покупки ». Логично. Сперва они выли и царапались, а потом нашелся повод для продолжения банкета. «Попытка убийства пластированной модели, сектор прим золотой, показ тел от Пуппы. Причина: неплатежеспособность» . Так не доставайся никому… наш человек. Но смог лишь повредить прическу, пусть его судят суровые когти пластированных баб. «Массовая давка на уровне двадцать три. Истерия, крайние проявления дикости. Угроза тотального нарушения закона. Причина: отсутствует». О, светлое будущее, о, взрослые расы, а чем вы от нас отличаетесь-то? Дюшой, сказал бы Зу. Вонючей, — добавил бы он же с сожалением, обнюхав кое-кого. Мы еще немного почитали список, как гурманы — меню. Меня перло от событий, как от выпивки. Гюль ловила мысли и невольно подстраивалась. Мы выбрали массовую истерию, хотя для телепата место то еще. Но навигаторша смело обещала привыкнуть. Уже на выходе из лавки мне в руки прыгнул Гав. Где его носило все это время? Масть у морфа сегодня розовая с голубыми и серыми «перьями», уши проколоты и обеспечены дюжиной серёжек и пусет. На шее золотая цепь в два пальца… — Это не тебя ловили с массовой истерией, божественный кот? — заподозрила я. Гав сделался сер и голубоглаз до непроходимой наивности. Чуть подумал — и заполз на шею тихим шарфиком. Златая цепь со звоном рухнула и укатилась. Настоящая? Гюль подобрала, осмотрела, и, наверное, запросила цену. Я так решила, потому что дальше она шагала с очень большими глазами, и для этого не понадобился пластинг от Пуппы… «Из отсека эксклюзивных украшений бесследно пропала цепь наручная, раса пыров, мастер Бмыг. Вернувшему обещано право гостевого проживания на планетах расы и головной шлем облегченный того же ювелира, коллекция прошлого сезона». Я покосилась на Гюль. Она несла цепь так, как носят святыни. И я решила промолчать про шлем. Гав поможет. Пусть навигаторша радуется. Наверняка шлем пыров — штука прикольная, а статус ей тем более на пользу. Мало ли, как у меня сложатся дела с этими Олерами и Игиолфами. Отсек эксклюзивных украшений напоминал сейф-переросток, изнутри оформленный под десятизвездочный отель. Мы сперва миновали дверь невероятной прочности, затем прозрачный шлюз со встроенными системами сканирования всего и вся. Как Гав стырил отсюда цацку? Не знаю. Но уважаю его, однозначно. Фигня эти рассуждения про разумность морфов, которая в десять раз ниже, чем у навигаторши. Гюль бы не смогла сюда войти без допуска. А… Додумать я не успела. Мы прошли во вторую дверь и пересекли линию считывания данных. Отсек в целом шарообразный, мы в среднем уровне — самом крупном, его палуба как раз делит шар пополам. Свет яркий, туман под ногами клубится умеренно, драгоценности висят, лежат и плавают согласно замыслу создателей — чтобы смотреться как можно лучше. Покупатели бродят, всем видом выражая сонливость, она же — жажда скидки непомерной и боязнь упустить нечто ценное. Кроме состоятельных есть еще безденежные: их водят по прозрачной силовой трубе экскурсионного типа. Как раз теперь очередные жертвы моды цокают каблуками мимо нас — к центральному диску лифта. — Справа вы можете наблюдать так называемые эмо-эскизы расы пыров, — гнусаво и нудно вещает лекторша, типовая, как будто эволюция вся прошла на цыпочках мимо, и мымра успешно проспала события на стульчике в музее. — Художественная ценность искусства пыров, расы молодой и духовно незрелой, на данный момент подвержена обоснованной критике со стороны экспертов и ценителей. Слева вы можете видеть куда более взрослые и тонкие, наполненные аллюзиями и неуловимыми отсылами к классике образцы коллекции из туманности Тролл… — Это неслыханно, — звонко возмутилась Гюль, что-то сотворила с пространством, первый раз используя свой статус габута. — Это клевета! Силовой канал экскурсии обрубился в замкнутую дугу — и музейная моль заткнулась на полуслове, налетев на свежесозданную стену. Я отползла в стороночку и насладилась редким зрелищем: Гюль гневается и громко вещает, одна и без всяких там подпорок для самостоятельности — ну, вроде меня. Ей идет. Она сразу делается действительно красивой. Прямо-таки шикарной. Царственной даже. — Вся ваша Тролловая коллекция не стоит ни единого взгляда, это бесконечно вторичное, подражательное и бездушное копирование, а порой прямой, не прикрытый намеком на вдохновение, плагиат, — бушевала Гюль, одновременно прилаживая могучую пырскую цепь на свое тонкое запястье. — В нашем белковом мире не так много рас и мастеров, еще способных сказать свое слово в искусстве, не опасаясь сравнений с древними, модными и общепризнанными. Пыры уникальны в этом отношении. Третий сезон их эмо-стиль поражает воображение тех, у кого есть воображение, а это — не вы! Нарочито грубая обработка части поверхности, эффект ковки и пайки по древним технологиям открытого пламени, гравировка и чеканка — ручная в самом полном смысле! И главное: настройка под владельца, если он достоин такой настройки. Гюль презрительно отвернулась от остолбенелой экскурсии. Ловким движением распустила волосы, с утра убранные в плотную сетку на затылке, темную, без единой блестки. Змейки кос оплели Гюль целиком — до колен, как в день нашего знакомства. Они волновались и чуть вздрагивали. Рука с браслетом, горящим алым и золотым, медленно поднималась до уровня лица, ладонь танцевала, как пушинка на ветру. Гюль улыбалась с закрытыми глазами и шептала. — Радость. Браслет обвился змеей, текучей и гладкой, оброс искристым ореолом ворсинок. Покупатели, которые до того свободно бродили по ярусу, стали оглядываться и сбиваться в стадо, жующее сопли зависти. — Гнев. Браслет затвердел, с опасно-сухим щелчком вырастил шипы. Гюль, по прежнему не открывая глаз, исполнила несколько сложных выпадов, напоминающих сразу и танец, и боевую тренировку. — Влюбленность… Гюль сменила ритмику движения, превратив его в мягкий, крадущийся шаг, косички волновались, вся фигура стала гибкой и трепетной, как травинка на ветру. Гюль замерла, приоткрыла глаза, чтобы смотреть в упор на огромного, как сказочный орк, человека. Ему навигаторша подарила очень долгий взгляд, затем медленно протянула руку, вздрагивающую так, словно в ладони бьется сердце — и браслет стек в ладонь, и стал золотым сердцем. — Гюль, ты блин — гейша, — прошептала я. — Гюль, — прорычал орк, поцеловал запястье, перевернув лодочку ладони и приняв сердце-браслет, чтобы немедленно его вернуть на ту же руку. Ткнул в золотую цепь и буркнул по-хозяйски: — Вдохновение. Браслет раздался в ширину и охватил руку сплошным узором от запястья до локтя. Гюль порозовела и заморгала. Орк гулко бухнул себя кулаком в грудь. — Бмыг. Проглоти меня губр, если я смогу хоть что сваять без достойного ужина. Надо шлем обмыть, да? Гюль порозовела еще плотнее и покорно кивнула. Если судить по горячей темноте раскрытых во всю радужку зрачков, мастер мог рассчитывать не только на ужин. Его самым настоящим образом обожали… — Так, так, — забормотала я, старательно перерывая в голове данные по происшествиям. — Надо мне бежать, там драка в отделе приема претензий. Гюль, я одна управлюсь. Слышала? Ни фига она не слышала. Так и стоит, продолжая что-то танцевать кончиками пальцев, трепеща ноздрями и неотрывно глядя на орка. Сам орк мотает на палец косичку, сопит и молчит, как бревном по черепу стукнутый, вон — взгляд не фокусируется. Гюль вздрогнула, очнулась, встала на цыпочки и шепнула пыру в ухо нечто важное. Румянец сполз с её щек… — Вдохновение, — проревел пыр с прежним энтузиазмом. — Туманность, не туманность, все одно. Полетели на Эльб? Знатные скалы, можно интересно лазать. И дур, — он с ненавистью уставился на экскурсию, — нет. Холодно там. — Полетели, — отозвалась Гюль, восстанавливая золотистость кожи. Я услышала её ответ в голове — потому что она уже так вырубилась, что не отличала прямую речь от словесной… И пошла за пыром, как на привязи. И чихать ей сразу стало на обязанности габута, на весь тутошний бардак со стразами и на подругу, — то есть меня. Это было немного грустно. Вдруг я ощутила приступ одиночества. Первый раз за время пребывания в универсуме стало холодно и грустно. Толпа — она иногда угнетает. Тем более такая, составленная из многоцветных стад коров и овец, обремененных средствами и ограниченных в чем-то более важном по моему личному счету ценностей. — Ну, вам же хуже, — мстительно пообещала я всем сразу, слепо глядя в пространство. И поперла улучшать себе настроение в отделе претензий. Что может быть круче скандала, если на душе слякотно? Большой скандал! Претензии принимали в исключительно гладко отлаженном автоматическом режиме. Даже самая тупая корова оформила бы все за одно движение непрерывно жующих челюстей. Разумные не справлялись. Они вообще не смотрели по сторонам: для половины, а то и больше, это было невозможно. Напялили на лицо непроницаемые очки, вклеили в глаза линзы, завесили лица целиком какими-то гибкими штуковинами — и потребляли бестолковый информационный шлак. Натыкались друг на друга, упирались в габаритов и ощупывали их, недоумевая. Роняли вещи и бестолково вставали на колени, хотя в толпе это — верное увечье. С десяток молодых дрюккелей в серых хламидах пытались оберегать порядок. Ребят было жалко. Вероятно, они тут проходили социальную адаптацию, совсем как Билли. Потому что смотрели на толпу с отчаянием, жались друг к другу и от напора наглости — робели. А когда осознавали, что для придурков нет святого даже в квиппе — впадали в ступор. Я почесала морфа. Он встрепенулся и быстренько соорудил из себя добротный рупор-матюгальник. — Габбер Сима, — громогласно сообщила я. — Правила приема претензий обновлены. Кто заступил за линию, лишается шмоток и выдворяется в универсум. Кто облокотился о габарита, выдворяется в универсум. Кто толкнул соседа своего… ну, вы уже поняли. Сейчас пойдут и подадут претензию те, у кого красные вещи. Десять секунд на оформление. Раз! Народ поскидывал очки и тряпки с лиц и морд, проверил и уточнил по справочникам цвет того, что надо сдать — и затоптался. Кто-то спрашивал, как быть, если оно само зелёное, но в красный горошек? Самые умные ёрничали по поводу корректности понятия «красное». Гул рос. — Два! Три! — считала я, игнорируя вопросы умные и не очень. Толпа всколыхнулась, стало веселее, проявился кумачовый цвет родной мне веселухи. Дрюккели воззрились на меня с неодобрением. Зря. Не стояли они в очереди за визой у ворот немецкого посольства. Знали бы, что неразбериха — это шикарно. В пять минут она делает бунтарей и идиотов одинаковыми жалкими лузерами с потной спиной… — Ахтунг! Теперь идут желтые! — орала я, ощущая прилив оптимизма. — Десять! Девять! Готовятся зеленые. Габаритам учесть: красных больше не принимаем, всех долой, пусть очистят рабочую зону. Пять! Со мной попытались вступить в разговор и что-то доказать, но я уже верещала про черных, и они перли так настойчиво, что прочие завидовали и готовили локти к бою. Синие намекнули, что их очередь, я же вроде пообещала. Им я сказала сразу, что забуду вообще про такой цвет — и синих урыли конкуренты… Дрюккели приободрились. Монолит толпы разрушился, превращаясь в нелепую мозаику внутренних споров и склок. Все всех не любили, нового порядка не понимали и все больше терялись. — Белые! Десять секунд! Красные орали, что «их тут давно стояло», а зеленые бубнили, что как раз «не стояло». Дивная картина давки ширилась, а я уже ощущала себя фельдфебелем и удивлялась, что в руке нет хлыста. Как же, взрослые расы! Тут еще пороть и пороть, с оттягом… — В целом ясно? — немного задыхаясь, уточнила я у ближнего дрюккеля. — Пока они ровно ничего не понимают, они ваши. Только не давай им слабины. Синие! Десять секунд. — Невероятно, — поразился хитиновый и вежливо коснулся моего пояса. Произвел в носители, не иначе. Выпрямился и заверещал скрипуче, но достаточно громко и мерзко: — Лиловые! Двадцать щелчков. Еще немного понаблюдав за немецкой каруселью, я удалилась. Билли вызвал нас в надежде на отпуск. Его надеждой воспользовался Игль, теперь я знаю звание этого милашки — сун тэй он, гений допросного дела и очень крупная шишка в империи, надо полагать. Игль нечто ценное получил у Сплетника Зу, а нам со сделки тоже перепало. Нас разместили на роскошном острове, в отдельном домике с бассейном и видом на море. Туда можно попасть локальным портатором — в пределах планеты он не жарит людей, опасна межзвездная дальность. Но я поймала габарита и полетела верхом, как прогрессивная ведьма. По дороге успела заказать себе ужин. Отпустив габарита, я переоделась в замечательно мягкий халат до пола, повязала Гаву шелковый бантик на хвост. И стала ждать ужин. Позвонили быстро. Я порадовалась работе доставки и прошла к дверям домика. Вообще-то странность происходящего я осознала, уже приложив запястье к пластине идентификации и впуская гостя. Тут не развозят пиццу. Тут все само возникает на столе. Сервис высшего класса. Непривычный. — Весёлая планетка, прорва знакомых, — поразилась я, отступая на шаг и позволяя букету протиснуться в дверь. — У нас что, день стрижки клумб? Цветы меня добили. Всю жизнь я тайно мечтала увидеть, какая она — мимоза до нападения торгашей? Говорят, дерево. Большое и красивое. Без полиэтилена, ленточек и ценников… Этот букет превосходил все смешные мечты. Он был метра полтора ростом, в кадке — и точно целиковое дерево. Пах лучше мимозы, не так навязчиво, тонко и терпко. Немного хвои, немного легкомыслия и сплошная радость, от которой тело теряет вес. — Тебе, — смешно смаргивая смущение, пробормотал Игль. Втащил дерево и установил в прихожей, разогнулся, отдышался. — Просто так… вот. Выглядел он моим ровесником, был на пару сантиметров меня ниже, щупловат и вполне мил. Стоял на коврике у порога босиком, смешно шевеля пальцами ног. В шортах и рубашке он сразу сделался совсем гражданский и окончательно человек. С длинноватым лицом, щеки немного впалые, глаза крупные. Нос греческий. Волосы вьются, они длинноватые и черные — тоже греческие. Можно подумать, что я в гостях у мамы. На Земле. Дома. И все исключительно обычно. Игль смотрел вниз и смущено тер одну полуподжатую ногу об другую, смахивая песок — он брёл сюда по пляжу. — А Гюль… она дома? — Нет, — сказала я и поняла, что меня устраивает ответ. — Это… не плохо? Просто тут такое дело, — он окончательно сосредоточился на ковре и придвинулся на полшага, — ведь я сам заказал вам жилье. Поймал, как бы тебе понравилось. Все правильно? Одурительно пахло цветами. Я стояла, опираясь плечом о стену и опасаясь улететь, подобно воздушному шарику. Под халатом не было вообще ничего, даже морфа на спине. Недавнее ощущение одиночества желало быть растопленным. А для такого дела требуется тепло. Если сделать вперед полшага или не мешать Иглю их пройти — станет тепло. И очень просто, никаких обязательств, один день отключенного мозга на планете, где сам мозг — это почти неприлично… Игль оказался рядом, рубашка у него шелковая, я хотела оттолкнуть, но руки меня предали и сползли по шелку. — Это глупо, — тихо огорчился Игль. — Но вы чуть не умерли у меня, на линии. И… все равно глупо. Он шептал в ухо, не делая попыток возиться с поясом и как-то еще решать за меня. Просто стоял вплотную и шептал в ухо. А что глупо — это я и сама знаю. Я устала от напряженки, когда рядом роскошная Гюль и надо всегда ждать подвоха. Я устала от чудес и событий. Хочу моря, солнца и отдыха, раз мне не достались скалы и холод… Игль чуть повернул голову. Не знаю, как я поняла его взгляд: он косил на ложную мимозу. Спокойно так, расчетливо. Я отшатнулась назад, чуть не упала, вцепилась в спинку ближнего стула. Постояла, тупо мыча и мотая головой. Потом приподняла стул и старательно поставила ножку себе на ногу. Надавила до характерного визга. Покричала — тут мне сразу стало легче. Больнее, обиднее и спокойнее. — Сука ты, а не тэй, — сказала я ему, усаживаясь на переставленный в сторонку стул. — Вынеси елку, Новый год отменяется. Он молча вынес дерево и вернулся, виновато посопел — но я уже не велась на образ милого мальчика. Понял, сходил и принес воды. Холодной. — Отравлено, надеюсь? — Не надейся. Голос стал нормальный, ровный и деловитый. Сун тэй обошел комнату, проверил столешницу и диван, ощупав в торцах что-то важное. Сел, откинулся на спинку и прикрыл глаза. — Извинения требуются? — Нет. Какого черта, а? — Обозлилась я, клацая зубами по стакану и чувствуя себя так, будто меня только что облили грязью, вонючей. — Что еще тебе надо? — Обычно такая концентрация пыльцы цветущего пуэба дает более уверенный результат, я сам под влиянием, — поморщился он. — Было бы удобно. — Лазать по отрубленному мозгу? Пока мой деликатный морф не суется туда, где люди заняты своими личными делами? Пока Гюль отбыла на Эльб. — Да, — он поморщился. — Это лучше укола правды или грубых методов. Будешь заявлять в габ-систему на меня? — Ага… То есть ты здесь по личному делу, — оживилась я. — Да. — И не врешь. Ха! Не врать ты не умеешь, сун тэй Игль. — Умею, — обиделся он. Помолчал и грустно добавил: — Я старше тебя втрое, мы живем примерно двести циклов, так что вся карьера… впереди. А опыт уже есть. Все у меня хорошо, проект с сектором древних дал прирост репутации. Проект с… не важно. Я попробую быть честным, не нарушая иных обязательств. Альг мой друг. Был. Он старше на тридцать лет, он выше меня по званию. Он из центральной нашей системы. Он не мог передать сведения габ-служащим, предать дело и наплевать на все, подставив семью. Тем более он не мог глупо допустить утечку информации, если предал. Наконец, он не мог, зная о провале, остаться на корабле ради уничтожения содержимого сейфа, если было не сложно ликвидировать весь корабль. Не будем наивны, ему уже приходилось жертвовать гражданскими ради… дела. — Пошли ужинать. — Экранирована только эта комната, — отмахнулся он. — Я узнал об отбытии Гюль и портировался сюда с полпути к системе. Риск понятный, допустимый: это мой личный интерес, понимаешь? — Что хочешь? Он снова надолго замолчал, выбирая вопрос. Было почти смешно смотреть, как гений переговоров и допросов старается просто поговорить, не используя свои таланты. Потому что — я почти уверена в догадках — с эмпатами его трюки не катят. Я эмпат. У меня обостренное чувство справедливости, неосознанной и дико спонтанной. За это меня и выбрали для службы. Есть у Дрюккеля какой-то метод, позволяющий нас выявлять. — Пыльца кай-цветка, — негромко пояснил Игль. — Я читаю только поверхностные мысли, не надо дергаться. Правила приватности габ-службы надежны. Твоя Гюль их пробивает, но ведь она не человек, она на три четверти подделка. Многократное клонирование с геномным смещением… Она мощнейший телепат. Два уровня до высшего — доу — не дотягивает, такова моя оценка. Но это потенциал. А она ненавидит свои способности и живёт в отчаянии наготы, данной тем, кто знает мнение о себе. Она взрослая, её поздно переучивать. В империи Гюль никогда не получить статуса. — Хватит обсуждать мою подругу. — Хорошо, хватит. Кай-цветок в своё время давал дрюккелям шанс сочетать организованность и спонтанность. Это почти наркотик, так тебе понятно. Но одноразовое вдыхание их сильно меняет к лучшему, если соблюдать ритуал. Чаппе почти четыреста, он из старейших. Он еще вдыхал. — Понятно. Это ты добрый, потому что услуга за услугу? — Я сам допрашивал его, — Игль быстро замотал головой, волосы били его по щекам, будто наказывали. — Нет, без пристрастия. Я был на корабле с проверкой состояния «посылки» и вел первичный допрос. Как телепат и друг семьи я опознал тэя Альга, всесторонне. И все же… это не он. Не мог мой друг так поступить! И зачем ему связываться с тобой? Пить в баре. Катать на катере. Бред. Нелепица. Два часа потерянного впустую времени, когда под него уже копали, и его собственное следствие было в тупике. Он встал и подошел, сел на пол, поднял на раскрытой ладони цепочку с шариком. Долго катал по ладони. Посмотрела на меня оценивающе, отчего захотелось вдвое плотнее запахнуть халат и вообще сгинуть. Но я не умею исчезать, я просто человек. Блин, мне отчего-то жаль ублюдка. Треснуть бы его по башке за попытку домогательства без влюбленности. Но я сижу и слушаю. — Здесь полная информация по двадцати трем трупам с корабля, на котором нашли объект, ты называешь его Дэй. Вся история, материалы дела. Мы проследили прошлое тех людей. Но дело, скажу прямо, было куплено у империи известно кем. Поверенный Игиолфа изъял все данные из доступа. Нам возместили, а мы промолчали и не поняли, что теряем объект. Это могло сильно изменить ход судилища… Но не изменило. Итак: ты мне — разговор в баре, я тебе — дело. — Почему его так грубо и страшно пытали, а затем казнили? — Потому что предателей никто не гладит по головке. Он отказался сотрудничать и даже не сообщил нам, кто был контактёром со стороны габ-системы. Ему отплатили болью и публичным унижением. Это видела ты, это видели его семья и коллеги, это же наблюдали йорфы. Мелкая месть тебе, трагедия для родных и устрашение тех, у кого мы хотели отнять галактику и архив технологий. — Ладно. Бери разговор. Он сказал «благодарю» — и слово отозвалось внутри черепа, как бывает при плотном общении с телепатами. Он протянул руки, приобнял меня за голову, почти грубо и уж точно без малейшей приязни, с жадной и радостной спешкой. Он выжрал информацию, как свинья — содержимое корыта. Сразу заболела голова. Зрение приугасло, тошнота подперла кадык. — Это для меня, — шептал Игль, сидя на полу и слепо щупая паркет. Он сам выглядел больным, полумертвым от усталости. Хапнутая в охотку порция информации его буквально убивала. — Это для меня! Он говорил с тобой, чтобы оставить послание. Звездная система Кайт. Там нет черной звезды, но там должно найтись нечто, может быть — ответ. Игль попытался встать, с размаху рухнул лицом на паркет и затих. Придурок идейный. Ведь угробится. Я подумала громко, чтобы разобрал. Подцепила за ворот рубашки и потащила на диван. Кое-как подняла — за руки, за ноги. Навалила сверху ворох попавшихся на ощупь вещей. — Спи до утра, заводной олух, — велела я прямо в ухо. — Разбужу, поболтаем, и тогда уж изволь дальше гробить себя. На свежую голову. Ослушание карается дрыном по башке. Он закашлялся и едва приметно кивнул. То ли время выгадывает, то ли правда будет спать, как подобает насмерть усталым людям. Не верю я больше в честность тэев. И тем более — сун тэев. Жилы порвет за отечество себе и мне, чтобы чуть погодя отечество его приперло к стенке и жахнуло высокотехнологичной картечью. Интересно, ему мозги чем-то прошили, чтобы верил в идею — или сам так заточился? Или я не о том думаю, просто взрослые расы более ответственны? Голова болит. Даже добытое дело Дэя сейчас не буду читать. Я тоже идейная, но у меня все идеи личного пользования. И сейчас я хочу душ, ледяной. А затем здоровый сон без видений. Утро состоялось по расписанию, что уже приятно. Я отоспалась, бездомный Игль убрал вчерашний ужин — подозреваю, в желудок, не в мусорку. Заказал завтрак и его тоже — убрал. То, что было мне оставлено, у энергоэффективного Гава вызвало бы слезы. — Сволочь, — похвалила я Игля за его аппетит. — Сейчас еще закажу, — смутился он. — Твой морф, уж учти, совершенный клептоман. Он посетил все ночные шоу и закрытые показы. Изъял пять заколок, семь бантов для хвоста и две косметички. Я проверил ценность, хотел оплатить. Но вещи ему отданы добровольно, он еще и ловкач. — Завидуешь. Говори прямо, злодей, что тебе надо. Без корысти ты б сбежал до рассвета. — Катер габ-службы, — сразу раскололся ловец исполнительных золотых рыбок. — С тобой трудно. Все мои навыки ведения переговоров как-то… не работают. Ты не зла за вчерашнее и не веришь мне, я сегодня не полезен тебе, но я вроде бы получу просто так нужное. Нелогично. — А я еще приплачу, чтоб глаза мои не видели тебя, но — живого, — уточнила я. — Далеко отсюда до созвездия Кайт? — «Стрелой» — три малых прыжка, это лучший для катера режим. Полтора дня, рекордно быстро, — охотно сознался Игль. Покосился на меня. — Сима, ты можешь оказаться маяком, то есть он мог привязать на тебя опознание того, что там оставлено. Если так, одному мне лететь бесполезно. — Я на службе, отвали, герой-любовник. — Понятно, уже ухожу… Лишь намекаю, что могу снова оказаться в долгу. Что тогда предлагать в оплату? Прямо и не знаю. — Он покосился в сторону экранированной комнаты, встал и пошел туда, бормоча про вещи из кармана, вывалившиеся во время сна. Пришлось брести следом, вяло ругаясь и недоумевая. Игль подобрал платок — или нечто похожее на платок — обернулся, не дойдя до двери. — В лавке, где был контакт со Сплетником Зу, тебе подарили сухой порошок зуй? — Да. — Попробуй вечером заварить в кипятке. Прямо перед сном, одну крупинку на пару глотков, настоять под крышкой до изменения цвета воды, это быстро. — Он взялся за ручку двери и буркнул, уже отвернувшись. — Полагаю, ты дала мне право пользоваться «Стрелой»? — На пять дней. Да. С обязательством вернуть катер сюда и лично мне сказать «Сима, благодарю, я твой раб, ы-ыыы». — Семь. — Шесть. — Какая тебе разница? — поразился тэй и даже обернулся. — Не торгуясь, ты уйдешь спокойный. Оно мне надо? Вали, злись, благодари, скрежещи зубами об мою придурковатую загадочность. Семь дней. — Головная боль уже проступает, — криво усмехнулся Игль и напоказ скрипнул зубами. С тем он и покинул планету, с которой я сама сбежала бы очень охотно. Но — не могу. Я служу в габе, и я ценю свой статус, даже когда меня посылают в такой полный уродов филиал габ-системы. Вообще система наша, если верить справочнику и огрублять ассоциации, чем-то сродни гибриду единой независимой таможенной службы всех рас, работающей на аутсорсинге. Круто я завернула, да? Ну, еще мы самую малость Интерпол, капельку Красный крест с того же цвета серпом… то есть полумесяцем. Немного глобальная транспортная система и почтовая служба. Такое вот черт те-что и сбоку Сима… Это все работает, потому что мы нейтральны, но в структуру управления габ-системы я не полезла: в справочнике приведены какие-то многомерные схемы перекрестного контроля и подчинения, у меня от них голова болит. Довольно того, что я, габбер, в правах не ниже полноценного гражданина любой из рас, имеющих право пользоваться нашей системой. А не пользоваться — значит, тихо сдохнуть в изоляции. Так что трепещите, гламурки. Я иду, злая и голодная. Одинокая. Морф приволок еще горсть подарков от всех, кого обаял этот специалист по выживанию — и где он теперь? Охотится за новыми сувенирами. Для меня и Гюль. Никакой он не клептоман, это мы — безденежные, он знает и пробует скрасить грусть друзей. Интересно, откуда он узнал, что Гюль так живо отреагирует на драгоценности пыров? Есть подозрение, все то же, смущено-черноглазое в звании сун тэя. Если меня надо было оставить одну, это удобно сделать, раскопав слабости в прошлом Гюль и её прайда. Может, год — или цикл — назад она мечтала познакомиться с мастером Бмыгом. Даже в моем мире спецслужбам не сложно прокрутить записи видеонаблюдения и отыскать нужное лицо. Положим, торчала Гюль перед витринами полдня. Рыдала или там — молча гордо горевала… — Ненавижу тэев. Сделав это веское заявление, я подумала про Альга. Он в моем сознании — не тэй. Поэтому я не отдала Иглю воспоминание о нашем знакомстве, только беседу в ресторане. О тоске в смеси с любопытством и бездонности глаз ему не надо знать, это однажды сделало меня уязвимой, и было больно. Сун тэй не пожалеет, если узнает способ «пробить». Такая у него работа. Противно ли мне думать о спецах его профиля? Так сегодня обо мне многие подумают с неприязнью, переходящей в агрессию. Любые границы мешают свободе, а вернее вседозволенности. Так что вперед, укреплять границы, об них еще людям и нелюдям лбы расшибать. Мне надо занять делами день, чтобы не прыгать от нетерпения и не считать минуты в ожидании вечера с порцией отравы Сплетника Зу. История девятая Старая, старая сказка Жила-была в цветке девочка, и звали её Дюймовочка… Хотя нет, это иная история. Куда как постарше и посложнее. Раса шен из числа древних. Они росли когда-то в своей колыбельке, сине-зеленой, украшеной кружевом серебряных облаков и бриллиантами рос, что зажигали огни всех цветов по кромке листьев каждое утро. Мир по имени Шенза, колыбель расы шен, качался на свое орбите, как и Земля, проходя через свой Зодиак и переводя часы великих и малых эпох. Шены росли, открывали колесо и балдели от бронзы, отдавали предпочтение стали и делали что-то еще, обычное для увлечённых играми и активно развивающихся детей. Они были разные, как и люди. Кто-то смотрел на звезды и улыбался — дурак дураком, а, поди ты, первым подумал о грядущих полетах. Кто-то строил личное благополучие, кто-то от великой лени изобретал кресло-качалку и кондиционер. А еще были там особенные, совсем иные шены. Они помнили первый день мира, и по-прежнему их разум спал в колыбели Шензы, чтобы видеть сны вечности. Эти шены не возделывали полей и не искали нового. Они были дикие — если счесть неизменность именно дикостью. Они жили в природе и оставались её частью. Простые, как цветок энна — и столь же непостижимые. Шены, как и люди, колонизировали незаселенные территории, и по своей цивилизованной примитивности теснили, уничтожали детей энна. Но немногие из последних уцелели на островах, где нет ничего ценного для цивилизации. Шены ушли в новые миры, расширили свое влияние на смежные пространства. А когда их мир состарился, они вспомнили про часть себя, неизменную от первого дня истории расы. Их позвали, как зовут богов — и они, уже почти боги, услышали и пришли, чтобы дать детям энна новый дом у более молодой и очень спокойной звезды. Это была сентиментальность? Нет, скорее долг перед самими собою, ведь энна были частью расы шен. Особенной, неповторимой и загадочной, как само подсознание… Шены однажды ушли, как уходили до них иные древние. Некогда сине-зеленая Шенза, колыбель — обветшала, остыла. Её солнце стало слабым, как ночник, и однажды угасло. А энна все жили в неизменности, не зная, что им светит иное солнце. Зато они с недоумением вносили изменения в привычный круг светил, рассказывая легенды о смерти старых богов и рождении новых. Их шаманы ходили в верхний мир. И там обретали успокоение: неизменность пребудет с детьми энна во веки вечные. Еще год. Еще сто лет. Вряд ли они знали иной счет. Сэа родилась в пятый день от начала цветения энна в большом лесу жизни. Она была дочь шамана и должна была принять его бубен и его шейную ленту, свитую из сухих лиан. Она должна была однажды пойти в верхний мир, чтобы говорить с богами о кочевье зверей и погоде сезона дождей, чтобы знать заранее о волнении тверди и вод. Но напасть явилась, откуда не ждали. С неба, синего, как лепестки энна-сэ, весеннего одеяния цветка цветков, спустился бог. Он был незнакомый, огромный, гневливый: жег лес и губил цветы. Сэа увидела бога первой, старательно раскрасила ладони, попросила у цветка энна новую накидку. Конечно, она еще не шаман. Но бог пришел, а ведь в дни цветения энна-ло пели: иногда с неба спускается сын звезды, чтобы выбрать подругу в срединном мире. И нельзя его не встретить, и нельзя не выслушать, если тебе дано видение и если ты знаешь: гнев опалил мир. Сэа вышла на край обожженного поля. Маленькая, тонкая, в сине-золотой цветочной накидке, скрывающей её до самых колен. Сэа протянула к богу ладони, чтобы показать их узор и начать беседу. Стало темно. Больно. Пусто. Мир ужасно, невозможно вывернулся. Сделался твердым и холодным. В нем не осталось света солнца и запаха леса. В нем прочный и теплый бархат цветка энна-ло увял, сморщился и рассыпался в пыль. А ведь накидки обычно носили весь сезон дождей! Сэа звала богов и пробовала во сне окликнуть отца — но мир молчал, словно вымер он весь… Только гремели мертвым каменным обвалом какие-то незнакомые звуки. — Геном тот самый. Это шен, пусть и выглядит она самой тупой из тупых зверушек. Хей, безмозглая! Жри хавку. Жми на кнопку и жри. — Может, внести ей в сознание основы речи? — Чтобы она потом нас же и заложила? Их мирок заповедный, не забывай. Кто поверит, что эта дура — туристка и оттуда свалила по своей воле? Довезем, используем как ключ, и все дела. — Кажется, есть риск не довезти. — А ты не корчи из себя ученого. Кажется, нам лететь осталось пять условных дней до малого габ-пирса. Подумай лучше, под какую скотину будем ее маскировать, если нас досмотрят. Ужасный обрезок гиблого мира — с прямыми, уродливо гладкими сторонами, замыкал пространство вокруг Сэа. Он не шумел ветром, но иной звук был постоянным: нехороший, чужой, он мешал спать. В гладком окружении порой проступали выросты и вмятины, Сэа находила воду и еду, но это была насмешка темных богов нижнего, донного мира. Вода не питала, пища отравляла. Дети энна — часть своего мира, и без него не могут сберечь неизменность, а с ней и себя самих. Сэа умирала медленно, страшно. Безнадежно. Она звала верхних богов и просила о помощи. Теряла сознание, чтобы очнуться со следами укусов на теле и знать: её кровь пили духи мрака. Её кровь, а значит — и душу. Сил становилось все меньше. Надежда умерла, и маленькая дочь цветов энна лежала серая, сухая. Кожа обтягивала кости, и не было более ничего в этом теле, истерзанном муками души и плоти — только отчаяние. Ей не дали умереть в родном лесу. Значит, не будет и возрождения. Значит, не будет в роду энна нового шамана. Никто не пойдет в верхний мир, никто не поговорит с богами и не объяснит роду, как избежать бед. Сэа гасла, и с ней умирала связь неизменных энна с их новой родиной, созданной шенами, древними, мудрыми — и покинувшими универсум невозвратно… — Сдохла вроде, — грохотало и отражалось от гладких стен. — Не надо было ее в грубую отрубать на время досмотра. — Реанимируй, на кой ты здесь и за что тебе обещана доля? Мы на финальном курсе, прыгаем. Осталось-то тьфу, сущие пустяки по времени. — Что мы знаем о них? Я ввел питательный раствор. Отторгает. Может, повернем назад и возьмем еще кого? — Прореху в наблюдении мы оплатили ровно одну. Нет, надо эту куклу дотащить до места, хоть в стазисе, хоть в коме, хоть еще как. Дохлая, она может быть без пользы. Смерть раскрыла лепестки черного цветка, отороченного багровым пухом нижнего, огненно-страшного мира. С тычинок взлетела и повисла облаком радуги пыльца верхнего мира. Душа, трепетная бабочка, выпорхнула из груди и полетела в холод, где нет ей спасения. Сэа последний раз окликнула богов, ведь сейчас, на грани миров, они просто обязаны слушать смертных и даровать если не спасение, то проводника! Но стало окончательно темно, лед заплел узором нечувствительности хрупкие крылья, бесконечное падение во мрак превратило междумирье в тоннель, над которым едва теплилась последняя искра света… Отчаяние заметили, когда возникла рядом с кораблем, вышедшим из прыжка, Шенза — мертвая, как и бабочка души в лютой стуже универсума. Каменный шар с давно угасшим сердцем недр. Плотно свалявшийся ком прошлого, угасшего и невозвратного. Корабль доставил к месту обыкновенных гробокопателей, таких хоть одна команда, но найдётся в самом благополучном взрослом универсуме. Вот она и набралась — знаний, наглости и жажды чужих тайн, конвертируемых в свою, личного пользования, роскошь. — Что за дрянь? — буркнул один из голосов по общей связи. — У нас перерасход окислителя, а куда делась вся прорва энергии в накопителях, вообще без понятия. Идем на аварийную. — Нет резерва, — включился в быструю перекличку новый тревожный голос. — Врубаю сигнал бедствия. — Идиот, надо избавиться от куклы, — заорал самый предусмотрительный. — Затереть следы. — Я почищу маршрутный журнал, — пообещал еще один разумный обитатель универсума. — Удаляю данные исследований генома, — добавил следующий. И завизжал. Он первым увидел того, кто вызвал перерасход окислителя. И первым отбыл в междумирье, где жадно ждал смерти черный цветок с багровой оторочкой лепестков. Когда Сэа попросила себе наряд у цветка энна, к теплому бархату лепестков прильнуло, спряталось, всего одно семечко. Случайное. Чтобы прорасти и дать надежду дочери шамана, оно нуждалось в органике. Быстрее всего питательная среда создавалась из крови: по крайней мере именно такое мнение сложилось у того, кто прибыл на корабль. Он плохо помнил себя — полумёртвого, заспавшегося. Он едва ли сознавал смысл собственных действий и механически исполнял необходимое. Он отделил от себя немало и тоже отдал для дела — без жалости. Наконец, спасательная капсула унесла живой цветок и спящее без надежды на пробуждение тело Сэа. Жизнь не вернулась туда, где не было ей годного дома — тела, важного в срединном мире. Но бабочка души очнулась, едва попала в родной лес. И дар шаманов среди детей энна не иссяк. Двадцать циклов спустя люди универсума, они были из службы безопасности габ-системы, посетили заповедный мир детей энна. Все так же росли там леса и раскрывали лепестки навстречу рассвету цветы — самые диковинные и прекрасные на весь универсум. Но не было ни следа людей энна, не было и их синих цветов, таких огромных, что лепестки служили одеждой и позволяли плыть по воде — как в лодке… Конечно же, душа Сэа знала, куда увести род — ведь она принадлежала при жизни дочери шамана, и она говорила с богами в междумирье. Может быть, Сплетник Зу кое-что мог бы сказать о дальнейшем пути людей энна: он пребывал во многих реальностях и всюду искал занятные, уникальные души. Но отдал он лишь это видение, сотканное из нескольких обрывков воспоминаний и легенд. Помнил ли хоть что о событиях прошлого тот, кто проснулся и пришел на корабль, чтобы доставить душу Сэа в привычный ей мир? Нет. Он исчерпал себя и впал в небытие. А люди универсума, взрослые и разумные, нашли двадцать три тела. Установили без ошибки убийцу. И совершили суд, опираясь на факты, а вовсе не на сны, легенды и домыслы… — Чертова жизнь, — буркнула я, просыпаясь в самом огромном супермаркете на весь универсум. Голова болела так, что хотелось придушить Игля и выесть мозг Зу, как он в эту ночь выел мою душу. — Опять из цветочков сделали удобрение. Суки разумные. Вынеся приговор универсуму, я старательно вытерла слезы. И этого видения я ждала ночь за ночью, чтобы… плакать во сне! Ну, я докатилась. Морф вон — под бок забился и мурлычет. Утешает. Приволок новую добычу, легально изъятую у жалостливых покупателей и продавцов. Пробники с запахами. Золотой цветок-бессмертник, живой и свежий, хотя я на нем дрыхла, несознательно подпихнув под подушку. Утро ломилось в мир, напирая всем золотом на сплошную стеклянную стену спальни — аж шторы выгибало, они тут вроде световых парусов, чувствительные. Здравствуй, день седьмой сезона мод. Игль, судя по его сообщению, слегка задерживается, но якобы будет к обеду. Гюль невесть где, а сама я тоже малость не в себе. Кому же следить за порядком? — Не дадим уродам кошмарить бабочек, — подмигнула я Гаву. — Всех ублюдков в сортир и там мочить, как завещал президент. Блин, а нехилая идея: позорный, прилюдный смыв прически и макияжа при выявлении грубого нарушения общественного порядка. Опробуем? Гав посмотрел на меня, как на отмороженную. Даже слегка ощетинился: мол, ты что? У людей праздник. Ну, перестарались, так со всяким бывает. Он вообще добрый. Может, потому его и задаривают все подряд. А он тащит мне. Делится. — Ладно, отмена по туалетной идее. Пошли вдвоем патрулировать, ты — хороший коп. Заметано? История десятая О людях и их имуществе Гав был хорошим копом аж до местного полудня, когда он вылакал что-то молокоподобное, составляя мне компанию за столиком — и сгинул. Я доела глазунью, старательно игнорируя все попытки доброй справочной системы осчастливить меня рецептурой и уровнем соответствия метаболизму. Не помру, особенно если не буду знать подробности. Конечно, глазунья слегка синяя, желтки, прямо скажем — чисто незабудки. Но я надеюсь на свой желудок. Он не то что гвозди, он переваривал известно чьи харчо и общество. Урчал, но справлялся. И сейчас урчит: значит, работает! Профилактически почитав сводку происшествий, я осознала очевидное — вяловато, ажиотаж первых дней улегся, просто пьют и немного путают: день с ночью, мебель с габаритами, жилье с лифтами… Так себе гулянка. И тут по мозгам жахнуло: полдень! В черепе защелкал метроном. С каждым щелчком гас ряд светильников. Тьма наступала, народ затихал в предвкушении. Каждый полдень здесь отмечается особым действом. Конечно, не как открытие, когда взорвали нафиг атмосферу и после экстренно фильтровали слои до высоты в пять километров. И не как во второй день, когда был парад пластированных моделей, зрители дохли в экстазе и давке: до сотни сердечных приступов и три летальных исхода. Но сегодня день восьмой, по их счету он замыкает основной показ. Надо ждать чего-то эксклюзивного. Весомой кай-квиппы, так сказал бы любой воспитанный дрюккель. Тьма вытеснила шум и сделалась гулкой, как универсум. Никто вроде не дышал — ожидание длилось и интриговало. В голове щелкало тише, я таращила глаза и предвкушала. Может, трипсы ударно побегут и снесут тут все до основания гор? В сердцевине тьмы застонала свирель. Или не свирель, но так пронзительно, просто и горестно. Один луч прорезал мрак линией золотого реза. В него протиснулась женская фигура — черная, подсвеченная невесть откуда сзади, я точно знаю: все так видели, где бы ни находились. Тело было человеческое, по пояс обнаженное, сам пояс был золотой, и на нем крепилось жалкое подобие юбки, собранной из лоскутов или гибких перьев. Тело оставалось чернее мрака — и все же вокруг него копился золотой свет. Я икнула, опознав браслеты пырьей работы, те самые. И пояс. И ножные украшения. И шейное, и корону… Тело изогнулась в первом движении танца. Музыки не было, только щелкало в голове и отдавалось болью в сердце — нам всем транслировали эмоции, безжалостно, в полную силу. Было сильнее, чем дурацкий взрыв атмосферы. То есть я, вроде бы, знаю все про тихий омут и чертей. Гюль тот еще омут. Но это что надо было с ней сделать, чтобы она вышла на всеобщее обозрение и выплеснула изнутри — так вот, до дна? Как ей страшно, сладко и отчаянно одиноко. Сбывшиеся мечты и пустота завершенного праздника. Тьма в душе и слабое, остаточное свечение на коже, помнящей тепло рук. Когда танец погас в тишине, свет стал постепенно возвращаться, а с ним и обыденность. Вокруг постепенно преодолели немоту и начали осторожно обсуждать: мол, пыры простоваты, ни разу не брали нормальную модель нужного класса, вот их эмо-эскизы и не находили понимания. Наконец перешагнули через гордыню, влились в общее русло торного пути к славе: фрахт телепата стоит очень дорого, тем более такого, готового отдать все и ни разу не сфальшивить. Я дрожащими, прыгающими пальцами хлопала себя по карманам. Искала мобильник. Зарычала от злости: какой мобильник? Где я и где сотовая связь, блин. Тут все проще, но старые привычки не отпускают. Надо всего-то вызвать Гюль по внутреннему каналу габ-системы. Я для верности зажмурилась, снова в голове полыхнуло видение танца, пришлось быстро открыть глаза и еще быстрее заказать напиток — для прочистки горла, любой. Гюль не отвечала и вообще не наблюдалась. Я выругалась и стала искать пыра, как его там? Он сам нашелся: уже во всю меня разыскивал и просил принять вызов. — Сима, да? — пробасил этот ювелир большого веса. — Беда у нас. Гуля сбежала. Сама танец записала, сама все устроила, я был против, ей оно — вредно, да и затраты нервов понятные. Настояла и сбежала. Пыр вздохнул тяжело, с отчаянием прямо. Я выхлебала напиток, обжигающе горячий и горький. Сморгнула слезу, подышала с открытым ртом. Ничего себе эффект сауны! Зато сознание проветрилось. — Куда сбежала? — Да совсем плохо. Дотанцевала — и шасть в портатор. Сейчас устанавливаем координаты и целостность доставки. — Голос чуть притих, — вот, прибыла успешно, уже дело. Габ «Уги». Далеко. Там у неё хоть есть тихий угол? — Там я живу и она тоже. Сейчас найду морфа и отправлю к ней. Гав мудрец, не даст ей накручивать себя. Что у вас за разлад? — Так не знаю, — возмутился ювелир. — Я сделал ей предложение. По всей форме, чтобы переехала ко мне на астероид, а генная несовместимость — пустяк, душа-то у неё тонкая, и вся как есть в один тон с моей звучит. — Блин. — Тихо поразилась я. — А это… ну в смысле… Стоп! Я сообразила. Так вы, значит, лазали по горам — и все? — Разговаривали. — Пыры такая отсталая раса, что я хочу срочно переехать к вам, в заповедник непуганых порядочных мужиков, — скороговоркой забормотала я. — Бмыг, ты слышишь? Она же из прайда, она как бы тебе объяснить… с особенностями строения. И это не так просто. Это время надо. — Шли морфа, одной ей нельзя, — строго велел пыр. — Время, так время. Разберемся. Отбой. Гав уже крутился под ногами. Воинственно мявкнул, выслушав мои сбивчивые пояснения и сгинул — ну, растворился, как и не было его. Значит, вот-вот возникнет у Гюль на коленях. Будет наша гейша рыдать, мордой в мех — и без глупостей. С морфом по-другому не получится, в нем-то я уверена. Шатаясь и натыкаясь на людей и нелюдей, я слепо побрела куда подальше. Обдумать происходящее. Это ж прямо дубиной по голове. Я для Гюль не семья, но в то же время она такая беззащитная, ранимая. Я отвечаю за неё. Сама внушала про ценности и выбор, так кто ж думал, что пыры так быстро выбирают! Где Игль? Он зараза, зато умный, с ним можно обсудить. О: в прыжке, недоступен, но скоро будет здесь. Где… За спиной громко хлопнуло, эхо гулко и неприятно отдалось по коже. Я эмпат. Здравствуй, большая неприятность, слышу тебя, хоть и с запозданием. Стою в довольно просторной секции коридора, вдруг выгороженной в замкнутый бокс двумя герметизирующими перегородками. В правой стене дверь. Она уже открывается, чтобы пропустить ко мне гостей. Пять штук. По сложению не пыры, но к тому стремятся, не покладая штангу. Интеллект так и переливается в мышцах, весь туда ушел. Наверняка какие-то сервисные клоны без полного статуса. Я проверила связь. В голове тихо, как на кладбище, куда меня сейчас могут направить. Я мысленно прокричала всем, кого знаю: Игль телепат, но он далеко. Гава я сама отослала. Гюль дома. Кранты? Пока нет, но вроде мы в процессе. — Тебе привет от тех, кого ты посмела назвать врагами, — пробубнил заученное самый квелый качок, наверное — самый умный. Проверяю связь на габаритов. Вроде мне вшили базовые навыки боя, оружия в общем-то нет, костюм у меня — не полная защита. Ладно, будем помирать с музыкой, но довольно быстро: оркестр подобрался многочисленный… И кто, в каком мире сказал, что женщин не бьют? Вот сказочник. — Запрос, — пробубнил тот же умник. — Получено подтверждение. Утром я хотела кого-то замочить. Бумеранг вернулся — и въехал мне промеж глаз, говорю ничуть не образно. От первого удара я успела уклониться, все же я девочка не самая тихая, в шок опять же не впадаю. Но эти ребята умели работать в группе. Они скрутили меня даже быстрее, чем я смела надеяться. Только и успела одному порвать губу и второму надавить на глаз, а третьему нос попортить и под колено пнуть, побольнее. Потом меня прижали к стене и занялись проверкой прочности костей. Кажется, мой враг решил, что хорошая Сима — мертвая Сима… Становилось все темнее в прыгающей от ударов голове. Боль сделалась сплошной, жуткой. Я не могла дышать — один из уродов методично бил по рёбрам, прогибая их до позвоночника, едва я пробовала ухватить хоть глоток воздуха. Дверь снова ахнула, резко ударилась в стену. Я смогла вдохнуть. Тот, кто проверял мои легкие, сполз куда-то вниз с пустыми обморочными глазами и нелепо раскрытым слюнявым ртом. Второй врезался мордой в стену у самого моего уха. Хрястнуло так, что мне забрызгало щеку. Третий завизжал и брякнулся… А дальше не помню. Стало темно, я падала, и меня бережно ловили, хотя и это было больно… — Сима, хватит отдыхать, я оплатил ускоренное лечение, а не долгий здоровый сон, — сообщил голос безжалостного практика Игля. — Быстро, нет времени. — Это ты их завалил? Благодарю , — я подумала, потому что лицо было сплошной плюхой и я ровно ничего в нем не ощущала. — Не я, — с отчетливым сожалением выдавил честный тэй. — Жаль… Был бы повод к торгу. Открой глаза, у тебя все нормально с лицом, ты здоровее себя вчерашней. Просто поверь в это. Я постаралась и со второй попытки поверила. Стало легче дышать. Повозившись и не найдя в себе ожидаемой боли, я села, осмотрелась. Оказывается, я не в палате больницы, а дома — ну, в гостевом домике у пляжа. Игль все такой ж смешной, в шортах и отпускной шелковой рубашке. На лицо только совсем не отдыхающий он: загара ноль, скорее сун тэй бледноват от злости, холодной и довольно ядовитой. — Не ты. А больше я тут никого толком не знаю, — сообразила я, пробуя говорить и снова удивляясь отсутствию боли. — Оставил наблюдателя? — Не получилось, наши люди прибыли только что, — виновато поморщился он. — Все так криво вышло, что кривее вроде и не бывает. Ты жива чудом. Так, не отвлекаемся. Ставь квиппу. Это он правильно распорядился, на квиппу я реагирую сразу — верю в серьезность дрюккелей. В голове возник сам собой документ, я мысленно его одобрила, не вникая, все равно сейчас это бесполезно, а Игль определенно пока что на моей стороне. Пусть и временно. — Теперь у тебя два гостя, — поставил меня в известность Игль и жестом указал себе за спину. — Чуть позже объясню. Редкая штука твое чудо спасения, наши ученые что угодно отдадут за право исследования, а я надеюсь, ты такое право им дашь. Называется клон-резонанс. Причем объемный, а сверх того трёхсторонний, с эхом. — Бред, — помотала я головой и пихнула Игля в сторону, спуская ноги с дивана и норовя рассмотреть причину своей невероятной живучести. Причина сидела совершенно заклиненная, в полном шоке, с такой прямой спиной, что можно править по ней линейки. Закутанная в кокон с головой, вся белая. Только глаза сумасшедше синие, по кромке эта синь уходит в черноту. И косички, вроде, до колен. — Зарина, Джамиля, Гюзель, — шёпотом процитировала я внезапно всплывший в сознании поимённый список одного прославленного в кино прайда… то есть гарема. — Гюльчатай. Бли-ин… Это уже другое кино: Зита и Гита в космосе. А я их мать. То есть мать их, что же это я? Благодарю, хочу знать имя. Ты почему взрослая? Ты вообще то, что я думаю — или не то? — Следующий номер в клон-последовательности, — спокойно уточнил Игль, поворачивая меня к себе и похлопывая по щекам. — Это шок? Неужели пробило и тебя, прямо рад, шок — признак здоровья психики… иногда. Ты разумно перебрала там, при отключенной связи, всех знакомых телепатов, в том числе Гюль. Была прямая угроза жизни, сильный импульс. Новый клон последовательности срезонировал. Теперь вот беда, он тебя спас, тебя же прочитал, и полагает, что свободен от прежнего прайда. Через тебя он частично впитал память Гюль, это и есть резонанс с эхом, где габбер Сима — резонатор. Поняла? — Как в тумане. Ежик… Тьфу ты. Все, я оклемалась. Это не Гюль. Не та Гюль. Не тот? Не то… — Это клон, вся та же основа и ноль личной памяти, его вырастили с нарушением закона, ускоренно. Вторично нарушили законы, пребывая на этой планете: в возрасте личности менее доли цикла пытались сделать заказ на пластирование тела с целью сдачи во фрахт. Гюль была обещана в прошлом сезоне и вот… кое-кто очень любит заработки, независимо от их грязности. — Так это ж младенец, — ужаснулась я. — Педофил божественный, кастрировать урода! — Тупым ножом, — подсказал Игль. Рассмеялся. — О, весь состав тэй-корпуса прослушал незаконную копию тех твоих переговоров с Альгом. Кстати, я все оформил по младенцу, теперь, еще раз уточняю, это твой новый гость, тут уж никуда: жизнью обязана, неси ответственность. Сейчас завершаю составление официального отчета по допросам. Всех пятерых нападавших я лично «вскрыл» на полную глубину сознания и подсознания. Приказ был предельно внятный: убить. Ты можешь подать иск против Игиолфа, что будет громко, скандально и в целом обречено на судебную волокиту с кучей проблем, без перспективы на должное наказание. Я бы советовал сделку. Если готова мне верить, ставь квиппу. — Да. — Решительно, не ожидал. Отсылаю приватное сообщение и жду реакции интмайра Олера. — В чем сделка? — Они не мешают возобновлению следствия по делу Дэя. Сверх того, тебе дают право навестить его прямо теперь и еще дважды в ходе доследования. Не много, они легко отделались и примут условия. Но я прочел тебя: этого и хочешь. Верно? — Что тебе надо, хитрый лис, раз ты еще и добрый? — Опознание с полным считыванием сознания и подсознания. Немедленно. — Кого ж еще я знаю такого важного? — Альга, — сун тэй сглотнул и поморгал, его самого чуть не трясло от недавнего шока. — Я нашел капсулу в системе Кайт. Совершенно заброшенный сектор пространства, капсула начала подавать сигнал при появлении корабля, годился любой корабль. Просто до меня там никто не появлялся. Тело в стазисе. Не могу поверить данным, хотя мы все тщательно сняли, провели детальный анализ. Только что пришел ответ. Причин сомневаться в абсурдных выводах нет, даже зацепки нет, все чисто: тело было в стазисе два полных цикла. Процесс восстановления сознания идет медленно, есть частичные провалы по краткосрочной памяти последнего дня до стазиса, картина достоверная, этого нельзя сымитировать. — Выстрел в голову… — Именно, — сразу согласился Игль и вроде чуть успокоился, довольный сравнением. Покивал и повторил тихо, серьезно: — выстрел мне в голову и мозг в брызги. Этого никто не ждал. Невозможно! Кого мы отправили в шлак? Кого я опознал? Да ладно я, три человека в ранге не ниже сун, понимаешь? Я читаю этого Альга и не ощущаю разницы с тем. Хотя я читаю этот клон Гюль и четко вижу отличия. Теория полного считывания телепатом моего уровня проработана и не дает погрешности, дело не в памяти, дело в личности и связях! Но теория бессовестно рушится, хотя мы к такому не готовы. Кругом сплошные погрешности, вопросы без ответов. Шлак — это было скоропалительно. Увы, ничего не вернуть, не отменить. Он накрыл голову руками и сгорбился, погрузился в свои умнющие мысли. Я медленно встала и, растопырив руки, сделала первый шаг — лечение было мега быстрое, последствия от него не рассосались, только боль ушла. Все кости, как чужие, связки будто из резины, тянутся и не держат. Ноги ватные. Еще шаг. Всего четыре их до удобного места на полу рядом с клоном Гюль. — Нарекаю тебя Саидом, — сообщила я несчастному младенцу. — Иначе я в вас запутаюсь. К тому же ты другой, ты полез в бой, это здорово. На мой вкус, по-мужски. Как тебе имя? Ты говоришь? Прости, если я глупо треплюсь, я вообще не очень умная. — Саид, — голос у этого клона был чуть ниже, манера говорить иная, более отрывистая, с упрощенными интонациями. — Хорошо. Есть имя. Есть я. Нет давления. Нет приказа от всех. Они ломали. Больно. Никогда не просили. Ломали. Всегда смотрели: чужой. Брезгливость. Неполная замена. — Почему ты стал защищать меня? — Видел танец, не мой, но — мой. Эхо в голове, все громче. Потом боль. Ты звала и просила. Никто не просил, ты — просила. Звала меня, прямо именно меня. Меня, не общность и не того, кого надо звать «божественный». Он и прочие… больше не придут? — Ха, пусть попробуют! Мы им по жвалам, — пообещала я. — Пошли, надо опознать дядю Альга. А потом мы вытрясем из дяди Игля средства и найдем тут парк аттракционов. Детям полагается радоваться жизни. — Мудро, сам хочу впасть в детство, — согласился Игль, очнувшись от размышлений. — Пошли. Готов поспорить на жалование за долю цикла: ты сочтешь его другим человеком. Альга. — Жалование мы так и так протранжирим, заметано. Саид послушно встал, ощутив мое намерение покинуть дом. Бережно поддел под локоть и повел. Я споткнулась. А если снова клонируют? Дед Мазай и зайцы… Где я столько морковки нагребу? — Сейчас генный материал под арестом, идет разбирательство по вопросу незаконного сокрытия факта пропажи Гюль. Вообще-то оно давно идёт, но мы по ряду причин… притормозили дело. Сразу по прибытии в габ «Уги» советую поговорить с ней. Любой клон старше пятнадцати — полноценная личность. Гюль имеет право принять решение по всему материалу клонирования. Например, прервать последовательность и вывести себя из прайда навсегда. — Ты что-то очень добрый. Это плохо. — Тебе не угодить. — Альг сказал ровно то же. — Может, он — и есть он, хотя не знаю, как это так, — запутался Игль и смолк. Мы дохромали до транспорта. Игль взял на себя управление, и я смогла еще раз увидеть море с высоты. Красиво. Саид таращился на воду синими глазищами, даже не моргал. Я отдышалась, и меня стало распирать от вопросов и мыслей. Первое и главное: никогда не хочу быть телепатом! Это же ад кромешный, знать доподлинно, что о тебе думает каждый встречный-поперечный. Вольно или невольно подстраиваться. Или отрицать чужие мысли, отделять себя от них. И все равно быть голой в самом плотном коконе одеяний. Еще есть мысль. Нафига телепаты разговаривают? Ну, то есть как мы, вслух проговаривая все. — Нас учат быть неотличимыми от обычных, — шепнул Саид. — Больно учат. Первые десять дней жизни меня взрывало изнутри черепа каждый раз, если я молчал, когда надо выражать вслух что-то. Привык быстро. Я мысленно пожалела снова: нет у меня «калаша». Хреново. Сейчас бы шлеп — и уродом меньше. Беднягу просто дрессировали. Его человеком и не считали, вот и вся игра в гейш… заменимых. Интересно, зачем их кутают в ткань до глаз? — Мы должны всегда ощущать общность прайда и отделенность от внешнего, — сообщил Саид, подумал и стащил с головы ткань. — Хорошо. Не душно. И ты не наказываешь. — На шею сядет, — предрек Игль, не оборачиваясь. — Завидуешь? Он промолчал, заложил крутой вираж и прибавил скорость, нас вдавило в кресла, Саид засмеялся, похожий на лодку транспорт чиркнул бортом по воде и взметнул длинную радужную волну, нас же накрывшую. Промокли до нитки. И это было здорово. Вообще дурачиться и замечать прелесть окружающего особенно сладко, если до того тебя убивали. Вкус к жизни прибивают кулаками на печень, ага… Саид еще немного подумал и стащил длинную накидку, мокрую и, наверняка, ужасно неудобную. Остался в рубахе и широких штанах типа шаровар. Тощий он, совсем пацан, недоросль. В длину вытянулся, одного роста с Гюль, а вот округлостей пока нет, и мне куда комфортнее считать его парнем, а не чем-то среднеродным. Хотя… Косички эти дурацкие. Гюль шли, ему — ни капельки. Впрочем, не мне решать. — Их бы под корень, — закивал телепат. — Невежливо всегда отвечать на молчание, надо делить мысли на поток общего толка, каналы средней приватности и тонкий интим, — назидательно велел Игль. — Нижние порядки брать неэтично. Учись видеть… поверхность, там есть нечто вроде отражения, как в воде. Смотри на отражение и не лезь в глубину. Понял? — Да, я вроде… считал, как надо. — С меня? — ужаснулся сун тэй. — С тебя трудно. Там пленки и засветка. Если, конечно, очень постараться, наверное, в спокойном настроении я могу пробить до дна. — Поговори с Гюль, — почти жалобно попросил меня Игль. — Это надо заканчивать. Ты сама только что подумала: что остается от личности, если ей негде укрыться? Чудо, что Гюль не урод психически и морально. — Она смогла приспособиться через тонкое чтение искусства. Жила в картинах, пырских браслетах и музыке. Эфирное создание. — Эфирное? Ну-ну. Саид, как ты отделал тех плохих дядей? — Взял, — Саид посмотрел на свои узкие ладони с длинными изящными пальцами, — и стал долбить об стенку, пока не ушел отклик сознания. — Именно, — злорадно кивнул Игль, он врубил автопилот и, наконец, обернулся к нам. — Сима, он вообще не умеет драться. Но реакция чудовищная. И долбил он так… эфирно, что у одного челюсть из затылка торчала, когда прибыли габариты. — Сун тэй посмотрел на Саида почти отечески, — а прибыли они очень скоро, потому что вибрация коридора превышала все нормы и погрешности. — Хороший мальчик, — похвалила я Саида. Игль заржал в голос — первый раз вижу, чтобы он открыто выражал эмоции без попытки их пригасить. Развеселился. Осознал с запозданием, что я в смысле дуростей заразна. И сразу надел улучшенную версию маски покоя. Тоже меня читает, зараза. У меня в мозгу и выловил: мол, слишком ты приоткрылся, сун тэй, на человека стал похож, это опасно. А вдруг завтра меня же надо будет пырнуть или пугнуть? Саид захлопал ресницами, настороженно изучая милого юношу Игля и заново его оценивая. Игль сделал морду попроще. Снова не справился: или позволил себе быть человеком, или счел, что так удобнее со мной работать — но подмигнул Саиду и улыбнулся мне. — Сима, объясни мне, лично мне, без всякого учета моей принадлежности к корпусу: почему ты успешно игнорируешь то, что тебя читают? Обычно люди опасаются телепатов. Презирают и даже ненавидят. Руки моют после рукопожатия, я и такое встречал. Резко замыкаются, начинают складывать циферки в уме или вспоминать песенки. Но ты даже и не пытаешься. — У меня интеллект тридцать один, — старательно представляя свои глаза честными до прозрачности, сообщила я. — О, эту сказку мы все знаем. Невербуема ввиду отсутствия ментального потенциала, — хихикнул Игль. — Есть разница между оцифрованным параметром и умением использовать потенциал. Второе и создает атипичность, примерно так я думал. Но с тобой все сложнее. Ты словно живешь в ином измерении, плоском! Там наглядно видна абсолютная правда и вдобавок ярко светит настоящая справедливость. Конечно, у нас вполне взрослый мир, мы давно выбрались из-за силового барьера и научились решать масштабные проблемы мирно, не упиваться ленью и не сходить с ума от спокойной жизни. Ты по идее младше и, прости, примитивнее. — Это просто. Вообще все в мире просто, — сообщила я глубокомысленно. — За одного битого дают двух небитых по самому невыгодному курсу обмена. Я битая, Игль. Мне делали больно. По-разному. Можно было начать мстить, это выбор. Можно было начать пить — это тоже интересный способ выживания. Можно плюнуть на всех и переть напролом. Можно хрен еще знает что и как. Ели делать вид, что все люди не такие и им не больно. А я знаю: всем больно. Поэтому одних мне жаль, а другим надо дать в тыкву. Все. — Но как разделить эти категории? Саид и Игль уставились на меня, как будто я круче Сплетника Зу и прямо сейчас открою им тайну вселенной, а заодно дам ключ от той квартиры, где еще со времен дикости рас лежат деньги. С процентами. Блин, ну они что — не читают? — Иногда ты говоришь быстрее, чем думаешь, — шёпотом подсказал Саид. — И говоришь ты в одну сторону, а думаешь в другую… С тобой интересно проговаривать мысли вслух. Вроде у них цвет и вес уточняются. — Ладно, бубню вслух, а заодно думаю: атипичная я. В сказках у нас есть Иван-дурак: все живут себе, пряники хряпают и баб тискают, царя-батюшку травят. А он такой атипичный, что пешком прет в тридевятое царство за яблочками. На кой? Всю жизнь не понимала, а вот, — я обвела руками несколько излишне загнутый улыбкой местный горизонт, — тридесятое, блин, царство и я, Сима-дура. Высокий статус. Горжусь. Объяснить не могу. Вернуться к норме — не хочу. Кстати, Альг мне намекал, что я энергичная неудачница. Я обиделась, а он просто не хотел говорить слово «дура». Тогда я не поняла бы смысла, который сейчас вроде бы вижу. — На месте, — азартно хлопнул в ладоши Игль и обернулся к управлению. Транспорт плавно замедлился и пошел на снижение, к самой воде. Снизу всплыло к поверхности огромное нечто, блеснуло неживым глянцем борта, прорезая волну. Космический катер — скорее всего «Стрела», одолженная мною Иглю для полета — был малой рыбкой-прилипалой на боку огромной поверхности, все выше выпирающей из синего-синего моря. «Наши» в понимании Игля ребята прибыли со своей хавкой и своей же жилплощадью. Может, и антирадар прихватили, чтобы никто их не штрафовал за превышение борзости. Влезли ведь в чужую область универсума, и без приглашения. — Сам ри тэй, — сказал Игль, вскидывая руку к груди в оттренированном и почти рефлекторном приветствии высшего начальства. — Сима, давай я буду говорить. — Ага, и думать, — шепотом посоветовала я себе. Всяческие каверзные и несколько хамоватые мыслишки табунами принялись вытаптывать извилины. Мне было неудобно, но унять себя я просто не умею. Саид повздыхал, первым выбрался из транспорта, подал мне руку. Затем сместился за спину и положил ладони на плечи. — Меня учили быть экраном, только я не очень хотел и делал вид, что плохо усваиваю, — сообщил он. Вздохнул и добавил, покосившись на Игля, — когда я делал успехи, мне давали сладкое. Два раза. Я сразу представила торт, летящий в невинную мордаху рослого младенца. Он так удивился, что снова заморгал — прямо чую, хоть и стоит он за спиной. Ри тэй был человеком пожилым на вид, невысоким и, кажется, со своим лицом. Может быть, и даже наверняка, возвращённым ему с достижением высокого статуса. На меня этот закаленный всеми штормами политики универсума агент-резидент смотрел доброжелательно, отечески. Достоверно кстати: я прямо прониклась. Улыбнулась и сделала реверанс. Правда, Саид решил — споткнулась, и поддел под мышки. — Вы готовы провести опознание с полным считыванием сознания и подсознания? — уточнил ри тэй, не сообщив имени — так что меня не за что убивать врагам империи, я страшного секрета не узнала. — Процедура не очень приятная, многие люди полагают недопустимым вторжение в приватность. Но я готов заверить, мы снимаем лишь данные по текущему мгновению. Без ретроспективы. — Верю. — Я гордо похлопала Саида по ладони, — и вам не обмануть меня. — Это то самое, о чем я особо сообщал в отчете, — тихо выговорил Игль. — Боюсь быть поспешным в выводах, но диапазон считывания оцениваю как «доу», причем стабильно по всему объему. — Крайне необычно, — оживился ри тэй, рассматривая нас с Саидом, как последнего недобитого двуглавого динозавра. — Надо отработать тему. Габбер, прошу вас, проходите и будьте гостьей. Я вышел встретить и лично уточнить: если вы пожелаете высказать просьбу, мы постараемся исполнить. Дело ведется в полностью приватном режиме, официально оплатить помощь невозможно. Подумайте. На золотую рыбку старший из тэев был мало похож. Историю старухи и разбитого корыта я смутно помнила. Эти два момента в сумме давали что? Не фиг шутить и выпендриваться. Проси, Сима, малогабаритную избушку и вали подальше от моря, пока не отняли ордер и ключи… Я думала глупости, а сердце прыгало в горле, даже кашель иногда пробивал. Сейчас я увижу того, кто первым встретился мне посреди габа, полного нелюдей. И я не хочу, чтобы все знали, как я тогда была незащищена, прямо голое мясо без кожи. Он смотрел — а я трепыхалась. Это была ни на миг не влюблённость, слишком мало времени и слишком много впечатлений. Но моя загадочная эмпатия тогда проснулась. Определенно — именно тогда! Мы шагали по коридору, очень похожему на стандартные для любого габа — светло, просторно, свежо. Окна по одной стене притворяются настоящими и дают вид на парк — осенний, немного пасмурный, сквозь тучи пробиваются лишь отдельные острые лучи. В них влетает туман, вспыхивает перламутром и мчится дальше, снова набухая дождевой серостью. Три яруса вниз. Опять коридор, и снова тот же парк по правую руку. Впереди шлюз. Пустота прозрачной трубы. Еще шлюз. Еще раз труба. И еще шлюз. Круглая комната. Три одинаковых тэя в креслах. Все встали и церемонно мне поклонились. Саид заспешил, почти прижался к спине — он один и уловил, что я не буду чинно отвечать на поклон. Некогда. Пока есть экран, могу успеть. Пять быстрых шагов — и пнуть гада под колено. И еще по морде разок — светски, просто ладонью. Он меня допрашивал однажды, и тогда я не смогла ничего изменить и допустила худшее: казнь моего Тэя, у меня же на глазах… — Садист. Мне пять ночей снилась казнь, — сказала я согнутой спине. И добавила, не оборачиваясь: — Или это чмо убирается, или я ухожу. — Уведите, — ровным тоном велел ри тэй, он стоял у самого шлюза и старательно не смотрел на меня. — А вот к послу империи на планете йорфов у меня нет претензий, — мстительно добавила я, кивая второму из одинаковых служащих корпуса. Сама удивляюсь, что различаю их! Но ведь различаю на раз… — Готова просить прощения за дурость с цитрамоном и мелким шрифтом. Но так я устроена: если меня сочли глупой, грех не воспользоваться. Ри тэй кивнул и жестом предложил послу — тому самому, что покорял галактику йорфов и надорвался, покоряючи — удалиться. Дисциплинированный сотрудник сгинул, и даже меня не покусал, хотя было за что, и зубы у него чесались… Саид вон — так и зыркает. Оберегает, почуял недружелюбие. — Садитесь, — предложил ри тэй и занял одно из кресел, показал пример. — Сейчас доставят объект. Он в полусне, сознание восстанавливается медленно. Можете задавать любые уточняющие вопросы. Хотя, кажется, мы не истратим много времени. Это тэи Эльх и Марль, их специализация состоит в выявлении правдивости показаний. Сун тэя Игля вы знаете. Сейчас перед вами полный состав контрольной группы. Я наблюдатель, как и ваш… Саид. Пришлось прекратить делать вид, что я ничего не понимаю. Отвести Саида и усадить в кресло, хотя бедолага позеленел и очень переживал, отпуская мою руку. Почему все убеждены, что думать вслух — более стыдно, чем думать молча? Потому что стараются казаться. Это как внешность: надо прятать целлюлит и шпаклевать морщинки. Наверное, со мной и правда сильно неладно. У меня один костюм и я по этому поводу не переживаю. Мне Гав натаскал местной крутой косметики, а я так и не разобралась, что есть что. Уважаемая комиссия по приему меня в надежные свидетели расселась, все вместе мы образовали милый такой кружок. В середину вместо праздничного стола с нижнего яруса подняли саркофаг. Крышка отползла, и я смогла увидела Альга. Он был в точности тот же. На миг я даже обрадовалась: уцелел, казнь была обманом, мистификацией. Затем встала, качнулась вперед и нагнулась над бортом саркофага, вглядываясь в тусклые полуприкрытые глаза. Не было там ни капли бездонности великого универсума. Только служебное рвение больной, но все еще годной к делу овчарки… — Это ваш Альг, — тихо огорчилась я. — Моего Тэя вы отправили в шлак. Очень жаль. Надолго повисла тишина. Я все смотрела в пустые глаза, хотя не желала этого. Альг тоже на меня таращился, у него жутко болела шея, видно по напряженному лицу, по скованности позы. Но что-то нас держало, я постепенно снова перегнулась через бортик совсем близко к его лицу. Альг откинулся на подушку и побелел так, будто его облили чудо-сродством для удаления пятен. И сейчас он весь растворится, до капелюшечки. — Тоска пополам с любопытством, — медленно, будто под пыткой и против воли, выдрал из себя слова Альг. — Смешать, но… но не взбалтывать. Не взбалтывать. Не вскрывать то, что нам не принадлежит… Не отдавать архив… Он захрипел и вытянулся, затем тело выгнуло в дугу, Альг опирался лишь на затылок и пятки, жутко покачиваясь с боку на бок. Я с силой оттолкнулась от бортика и упала назад, в своевременно подставленные руки Саида. Мимо меня уже наклонились все три тэя, общим усилием прижимая Альга к лежаку, пока встревоженный ри тэй лично набирал какие-то приказы, прижав запястье к блоку контроля саркофага. Наконец Альг расслабился и затих, лицо стало медленно розоветь. Фу, у меня от сердца отлегло. Угробить второй экземпляр одним взглядом — это было бы слишком. Саид отнес меня и усадил в кресло, не отпустил руку. Заглядывает в глаза, сейчас у него радужки не синие — серые с зеленоватыми прожилками, мерцающе-тревожные. От каждого изменения их оттенка у меня что-то в голове выправляется, боль уходит, покой распространяется. — Сейчас совсем пройдет, — пообещал клон Гюль, ничуть не похожий на свою двойняшку. — Это просто, меня не учили, сам знаю, как брать боль и вытирать. Я обняла тонкую сильную ладонь, не мешая упрямому младенцу сидеть на полу. Пока что без него слишком плохо, а ну, как свалюсь? Вялая я, поджилки вздрагивают. Еще бы немного, и прогнуло бы меня в такой же, как у Альга, судороге. Почему так думаю — не знаю, но наверняка я права. — Сима, выпей, — велел Игль, придвигая кресло себе и второе — Саиду. — Все хорошо. Видимо, надо извиниться, мы не этого ждали. Тот, кто тебя встретил и выглядел как Альг, он первым срезонировал об твою дикую, неосознанную эмпатию. Очень сильную, понимаешь? Обычно эмпаты берут только сектор или часть эмоционального спектра. А ты, похоже, впитываешь все. Он встрепенулся, когда ты забрала его боль, ему стало легче и он в благодарность напоил тебя стимулятором, чтобы возместить потери… энергетики. Так мы видим по общему восприятию реконструкции. Затем вполне осознанно тот человек, если он вообще человек, дал тебе наводку на систему Кайт и закачал в тебя посылку для настоящего Альга. Только что ты отдала память двух циклов, пока не знаем, чью. Принять такое трудно, надо медленно и сложно вживлять чужие воспоминая в мозг и не путать их со своими, ведь тогда трудно разделить ответственность. Но Альг опытный. Он справится. — А говорили без ретроспективы, — обиделась я. — Это не мы, ты сама, — отмахнулся Игль и ссутулился. — Ты, Сима, по сути, резонатор. С точки зрения теории невербальных коммуникаций есть стабилизаторы и резонаторы. Первых больше, люди не склонны к раскачке, мы консерваторы и держимся за привычное. Ты исключение, резонатор, ты усиливаешь… колебания. Проявляешь то, что в нас спит. Лже-Альг искал некий ответ и, вероятно, нашел — при твоей помощи. Гюль искала выход из тупика, — и ты дала ей выход, хотя взрослая часть прайда, выпадая из общности, всегда гибнет, это аксиома. Корабль кэфов ощутил в себе право изменить закон и выйти из сектора ИА, потому что ты резонировала на преимущество справедливости над догмой. Дэй с тобой сам заговорил, хотя до того и отвечать-то не соглашался, как будто не слышал большую часть вопросов. Наконец, вот Саид, он не считает себя клоном и очень быстро меняется в сторону самостоятельности. — Достаточно, — строго сказал ри тэй. — Сима, полагаю, вы не хотели бы углубляться в подробности теории? — Меньше знаешь, крепче спишь. — Безупречное утверждение, — ри тэй позволил себе улыбку. — Вы готовы изложить просьбу? — Да. Три желания у меня, значит. — Три? — поразился старый командир интриганов. — У нас в сказках всегда три. Одно я оставлю про запас. Второе: Саиду хоть на первое время справить документы и выдать подъемные, мальчику учиться надо. Есть у вас какая-нибудь система помощи несчастным сироткам? — Можно поискать способ. — Во-во, нужно. Третье желание: хочу сопровождающего Игля на три дня с полным кошельком, чтобы была мне и Саиду гулянка с сопроводителем, вот. — Почему Игль? — Потому что вы достали его! — возмутилась я. — Посмотрите, в каком виде у вас люди выходят из отпуска. Ни загара, ни толстых щек, ни оптимизма. Мы его откормим, он нас избалует. — Детский сад, — покачал головой ри тэй и покинул комнату, более не уделяя мне внимания. А мне и не надо. Мы рванули на выход, Игль тащился следом и вздыхал для вида: мол, приказ есть приказ. Но я-то знаю, он готов прыгать от восторга. Небось, забыл, что такое полноценное, содержательное безделье. Вон — очухался, возглавил поход и вмиг доволок нас до шлюза. Значит, обратно летим «Стрелой», той самой, одолженной у меня, а вернее у габ-системы, девять дней назад. Или восемь? Со счетом у меня плохо, я же лежала при смерти. — Девять, — подсказал Саид. Значит, вот-вот вернется еще один отпускник — Билли, землянин. Тогда мы, пухлые от сожранных сладостей и пестрые от мишуры, полетим домой, в габ Уги. История одиннадцатая Шлак и глоп Катер империи очень умный. С ним всего разок повозился Игль, провожая нас. И этого хватило, чтобы мы прилетели именно туда, куда летели. Чудо. А как еще это назвать? Я в навигации ноль, Саид даже не знал, что прежде он перемещался между звёздами: ему не сказали, а сам факт сидения в кресле или спанья в каюте не дает повода задуматься. Кажется, Саид вообще до встречи со мной думать не пробовал. Он был нелюбимое дитя прайда, несвоевременная замена, отторгаемая всей их семейкой на уровне рефлекса. Божественный велел — и все молчали. Но от молчания гадкий утенок не становился прекрасной Гулей. Его втихую презирали. А он телепат. Ужас, ну ужас, что я могу сказать? Купила жертве прайдо-сиротства кубометр сладкого. Вроде бы ему не вредно, он же улучшенный хрен знает сколько раз клон. К тому же не фанатик ни капли. Съел сотую долю угощения и потерял интерес. Удивительное существо. Растет, как в сказках. Вчера рыдал над местными детскими мультиками, сегодня вгрызся в архивы и лопатит что-то сугубо умное про теорию пространств и звездную механику. Это я говорю, что мне было сказано — упрощенно, исходя из имеющегося мусора в моей дурной голове. — Что я скажу? — глаза аж черные. Паникует младенчик. — Поздороваешься. Но перед этим старательно надвинь ведро на голову. Или что там у тебя? Игль на прощание объяснил дидяте, как телепат может экранировать себя: мы озаботились психическим здоровьем Гюль, которая пока не в курсе, что её уже задублировали. А узнает — как быть? Альг вон до сих пор без сознания. Я просила дать мне знать, если ему полегчает, пока ничего хорошего не сообщают. Но Альг тэй, у него психика ого-го, железобетонная. Гюль же эфирное создание. Одна спичка — и бабахнет так, габ не соберем по обломкам… — Это не ведро. Мысленная проекция осознанной блокировки передачи. — Будешь умничать, лишу сладкого. — Ну и пожалуйста. — Тогда угощу, — с угрозой добавила я. — Вежливо. — А что я сказал-то? — Не дерзи тёте Симе, эмбрион. Тетя Сима сама в истерике. — Не правда. Тебе весело и хочется устроить тарарам. — Надень два ведра, пока я не взялась за настоящие, блин! — Швартуемся. Ты мне не тетя, тети старые. Можно, я на ручном причалю? Я читал теорию. Пришлось красочно представить морду нашего габ-безопасника, минотавра. Страшный он — ужас. Саид отдернул руки от управления. Я подумала про своего гордого шефа в перьях. Саид посопел и плотно устроился в кресле, прикрыл глаза. Типа он тих, как сытая мышь. Врет. Но пока вроде держится обещания и не лезет в навигаторы. — Готово. На месте. Я молча прошла в шлюз и дождалась, пока откроется люк. И — мама моя, прямо рыдать захотелось. Я дома! Меня встречают! У меня, оказывается, куча знакомых. На переднем плане габарит Вася с пучком электронных цветов-световодов. Гав, розовый от счастья, сидит на макушке габарита и орёт мартовским котом. Павлино-страус — по правильному он из расы сафаров и имя его Павр — жонглирует дюжиной спиртоперегонных планет-колб, витающих вокруг головы. Значит банкет всегда с нами! И Гюль вышла в люди. Жертва любовных дрязг осунулась, одета в серое, но улыбается искренне. То есть улыбалась, пока не влезла по привычке ко мне в башку. Ей ведь не сообщили о нападении на меня. — Как же так? — побелела всей кожей и глаза выцвели до прозрачности, — как же? Я бы их… Я бы… Это, это же я их и… Погоди, а что вообще произошло? — Спасибо, что встретили! — сообщила я всем. — Знакомьтесь, это Саид. Гюль ознакомилась и с одного взгляда вырубилась. Вася, заранее проинструктированный, подхватил. Павр настороженно сложил хохолок и едва не уронил три планеты — янтарную, зеленую и коньячную, он ведь телекинетик, как все сафары, ему держать не трудно, если не отвлекается. Саид поймал шары и передал Павру. С исключительным самообладанием, не закусывая губу и не бледнея, изучил Гюль. — И не похожа она, — упрямо сообщил младенец. Погладил себя по волосам, выкошенным в сантиметре от корней, как хороший газон. — Еще и красится, и духи совсем гадкие, в жизни бы не выбрал такие. Фу. «Фу» — это мое дурное влияние, сама вижу. Прочее сказанное и несказанное и того проще: поза защитная основная. Молодец. Нефиг в обморок рушиться. Габмургер живет с двумя головами и не клюется сам с собой по утрам. Итак, что мы имеем в итоге первых минут встречи? Все живы и скоро будут радостны. Поскольку Игль за три дня дошел до настоящей расслабухи, он совершил должностное преступление и отдал мне остатки средств, не истраченных на загул. Мы можем пойти и оплатить столик в «Дне». Павр встопорщил перья — у него заведение не хуже! Потом вспомнил, что наблюдать конкурентов всегда не вредно, и тем более на халяву. Присоединился к финальной гулянке отпуска, которую сам и бронировал. Получилось здорово. Саид первый раз в жизни слегка напился. Гюль развезло тоже, наверное, впервые — при её титановой печени улучшенного клона трезвость, по сути, побочный эффект, с которым трудно бороться. Но очень уж старалась, взахлеб устраняла шок. Это все, что помнится. Надо еще разок сходить в бар. Хотя бы усвоить, как он выглядит, когда нет дыма, грохота и толпы. Неранним утром я очнулась в койке, в своей комнате. Одетая. С новый ворованным блюдцем в обнимку. Это уже традиция, не Гав клептоман — а его подруга Сима… Стыдно? А, ладно, не впервой и вдобавок: с кем не бывает. Я хотя бы очнулась дома. Доволок меня, наверняка, Вася. Только он мог остаться трезв. Вон лежит Гав. Зеленый. Оказывается, морфов тоже тошнит. Не иначе, проводил мне интоксикацию, похмелья-то нет. Но в ушах сильно зудит. Голоса… Хотя нет, это ж не в ушах, это за стенкой. — Так держать руки не следует. Пластика и эстетика, я ведь объясняла, давала считать, — голос Гюль хрипловат, донимает её головная боль, вот чую. — Вали ты с эстетикой, а? На себя глянь, покемоны отдыхают. — Саид… — Я тебя в родню не звал. Хватит меня поучать! Как тебя терпит Симка, ты же буриданов осел на шпильках! Я резко села. В голове слегка покружилось вчерашнее спиртное, но быстро унялось. Что за осел? То есть я знаю ж, что кое-кто высосал из моих мозгов весь хлам и гордо рассовал себе в стерильно-чистые извилины. Словечки, хмыканье и манеру хамить иногда — это все он перенял от меня, даже слегка стыдно. Я же не малолетка, ну разве я веду себя так? Вроде нет. То есть не всегда. А еще точнее — я уже научилась большую часть гадостей не выговаривать вслух. Увы, Саиду нет разницы, сказано или только подумано. Или просто мелькнуло фоном. Вот сейчас подумаю ему: не кричи на Гюль. Алло! Не кричи… Пустой номер. Сегодня меня не слышат. Точно не слышат: они бы прервали братский скандал и явились здороваться. В надежде, что хоть кто-то здоров. Спьяну не телепают? Или в головах у них так шумит, что не до внешнего. Или собственный скандал их раззадорил, циклятся друг на друга и искрят, не отвлекаясь по мелочам. Сосредоточимся на себе. Что за осел? Я точно знаю, это ж из меня добыто. Да, тот год в институте. Ухлестывал за мной аспирант. Но было непробиваемо, он за всеми ходил, у него кликуха была негласно «билетер». Типа на кого глаз не положит, та, значит, на лекциях ни разу не была, иначе узнала бы про осла. Подкатил ко мне в столовке. Сообщил, что я не буриданов осел, потому что способна сделать верный выбор. Я поправила майку на груди, подышала, глубоким голосом впечатлённой дуры сказала «да», встала и ушла, прощально махая через плечо ручкой. То есть сделала выбор, чем поставила кое-кого в тупик. Называется у Симы: «Да с разворотом». За мной бежать и переспрашивать не понтово, не бежать глупо, а стоять с челюстью наперевес — смешно… Три раза повторяла этот трюк, шикарно работает, если знать, с кем. А я эмпат. Хм… Я перевернулась на живот и похлопала по койке, приглашая Гава. Вполз. Хочет гладиться и жалеться, бедолага. Итак, о чем было «хм»? Вспомнила. Охмурил меня тот тип со второго курса. Хотя я эмпат, а он — урод моральный. Где было мое чутье? Сладко дрыхло, пока подростковая химия перла из ушей — я ж втрескалась. Он тоже, вот что знаю накрепко. Только себя он любил гораздо сильнее и без химии. И ради себя он был готов на все. Значит, эмпатия работает, пока я живу с открытыми глазами. Тогда еще раз хм. Лже-Альг, как мне намекнули, может и не человек. Но я так на него смотрела, жалела до слез… Аж вспомнить жарко. Что-то было. Я на миг ослепла или эмпатия орала в голос: это важно, он нуждается в помощи! Не знаю. И вряд ли узнаю. — Держи голову выше, горбиться нехорошо. Мы созданы совершенными и просто обязаны соответствовать планке максимум. — Отвали. Я хожу нормально, ты на себя глянь: квелая петрушка на выгуле! Нет, скорее борзая, вид спереди: линия с ушами. — Саид… — Что Саид? Нужен тебе тот тип — иди и позвони ему! Не нужен — жри завтрак, ходячий суповой набор. Ах, она сдулась и киснет. Господи, сколько мусора он понагреб. Это называется индивидуализация, меня предупреждал Игль и даже впихнул мне в голову важные сведения и инструкции. Только я плохо умею читать инструкции и еще хуже им следую. Парня жалко. Он не испортится, вот чую. У него сердце большое. А что ежика корчит — так сколько ему сейчас эмоционально, если возраст — одна доля цикла плюс чужой опыт, пылесосом собранных из самых разных случайных голов, гуманоидных и не очень? По-честному если, надо подарить ему катер. Мальчикам полезно привыкать к ответственности, а катер… Дверь грохнула. Мальчик примчался, пылая взором аж до лиловой жути. — Катер? Я тебя люблю! Чмокнул в макушку и начал прыгать по комнате, пригибаясь, чтобы не продолбить потолок. У него, живчика, прыжок в высоту без разбега, как я понимаю — метра три… или больше. Я профилактически прочесала волосы и посадила на плечо Гава. — Свят-свят. Не оглох, значит. Я только подумала, а меня уже вскрыли… И доброе утро, да, мне хорошо спалось. — Прости, — почти подвис в воздухе и с размаху сел на стул. Чинный, аж сил нет быть серьезной. — Доброе утро. Одернул рубаху и уставился в пол. Он умеет быть вежливым, если хочет. Сейчас начнет опять подпрыгивать: молчит ведь из последних сил, катер — это не кубометр конфет-пирожных. — Сколько тебе в точности от рождения? — Двадцать девять условных суток. Кажется. — Ложь, — не повышая голоса, сообщила Гюль из соседней комнаты. — Телепать интимные слои нельзя! — Саид аж пятнами пошел. — Ну, двадцать семь… Тоже мне, этика. А сама-то! Ведьма без метлы. — Он запнулся, наверняка пользуясь мной, как справочником ругательств. — Синяя калошка! Кошёлка? — Кузнечик, сядь в травку и харэ пилить сестру. — Я посмотрела в потолок, зажмурилась, растопырив руки, и с чувством добавила: — Господи, пошли мне тяжелый мозгобойным молоток или хотя бы моток скотча во имя мира во всем мире. Помолясь, я открыла глаза и изучила пустые ладони. Не выдали запрошенное. Как обычно. Бог, вероятно, есть, я так думаю. Но с канцтоварами у него хреново. Гюль хихикнула едва слышно, нехотя покинула комнату и встала у дверного косяка, упрямо не глядя на братца-клона. — Так, план дня. Я иду за люлями к габмургеру, наверняка есть повод, шея чешется. Саид, ты ведешь сестру к Павру и пробуешь устроить на работу. — Это как? — поразилась Гюль. — Кто из нас пьяный? Ты вчера хвалилась, что танцуешь божественно. Он предложил тебе пробу. Ты хихикала и загадочно моргала. Это было определённо не «нет». — Не помню… — побелела Гюль. — Икала, выхлебала одна зеленую колбу на литр, она была типа газовый гигант в планетарной группе, крепость зашкаливающая, — серьезно дал показания Саид. — И начала моргать: да, да, да. — Не-ет. — Поздно упираться. Окислителя мало, иди батрачить, — зверским тоном сказала я. Почесала Гава за ухом. — Дальше. Независимо от итогов разговора с Павром вы идете в спортзал… тут есть? Гюль нехотя кивнула. — Вот: идете туда. Цель: ты, эфирная наша, бьешь брата, пока он не заскулит. Потому что или вы мирно передерётесь, или к ночи мы тут тихо рассоримся насмерть. Чужие синяки украшают наше настроение. А ты его побьешь, он ловкий вьюн, но опыт на твоей стороне. Передавай. От мысли, что скоро наглая рожа станет битой, Гюль заулыбалась. Она по-своему добрая, но не без манерности. И, странное дело, Саида приняла в штыки: так похож на отражение в зеркале и полностью, будто в насмешку, другой изнутри. Может, прайд бы и его со временем затоптал и сломал. Я тем более рада, что мы не дали уродам времени, пусть и случайно. — Это все? — грустно спросил Саид, заранее считав ответ в моей голове. — Нет. После драки, продолжая махать кулаками, если вам неймется, вы выбираете для Саида учебный курс. Человек выглядит взрослым, а умеет только доводить сестру, стыдно. — Пилотирование, желательно боевое, — потупился мальчик. — Мы живем в мирном универсуме, — змеиным шепотом сообщила Гюль. — Розовые очки сними уже, да? — всплеснул руками младенец ростом метр восемьдесят. — Твои любимые пыры теряют по три сотни лучших пилотов убитыми и ранеными в «гнилом мешке», который чистят от псевдобелковых паразитов. Сафары столкнулись с пожирателями душ в новой своей звездной системе, а… — А тебе велено сидеть дома до совершеннолетия! — заверещала Гюль, сразу смолкла и чинно поправила платье. — Извини нас, Сима. Всю жизнь я провела в гармоничном прайде, мне не могло прийти в голову, как это чудовищно, иметь родственников с несинхронизированным мозгом. — То есть вы лишаете себя индивидуального мнения в прайде? — ужаснулась я. — Частично гармонизируем, — обтекаемо ответила Гюль. — Это помогает… — Промыть мозги! — заверещал младенец, подражая срыву сестры. И я поняла, что сейчас они приступят к новой серии этого бесконечного сериала, более мыльного, чем любимая мамина «Санта-Барбара». — Вон! — сообщила я тихо. Сняла с плеча Гава и поставила на пол. — Гав, иди и проследи. Кто орет, того куси. Назначаю тебя габмургером в группе. Гав потоптался, отрастил вторую кошачью голову и обнажил клыки, шипя правой мордой и рыча левой, при том не забывая добавлять в конце звучания «уть» или «ить». Ужас, как смешно… Тем более мне теперь слушать настоящего шефа. Я не трус, я не боюсь, но уважаю самую малость. Или не малость? Сколько бы я в своем уме прожила с двумя головами? Тут Гюль с Саидом слушаючи, уже напрягаюсь. А если добавить говорящее зеркало… бедная царица из сказки! Так она и докатилась до криминала, на почве бытового раздвоения личности. Шагая по коридору, я воображала, что у меня две головы. Правая хочет мороженого, левая — пива. Нет, правая хочет налево, а левая честна, как спятившая монашка… А сколько у двуглавых ангелов-хранителей и личных чертей-искусителей? Да-ить… Ну-уть… Шеф восседал в кресле, работая во благо габа всей правой головой и наблюдая меня левой, искоса. Крылья мирно сложены. Не прибьет, наверное. — Габбер, успешно отбивший-ить нападение врага, не создав скандала и не порушив нейтралитета, может быть повышен-ить до габла, если имеется запрос на поощрение, — строго сообщил шеф статью инструкции, я сверилась с головой своей садовой: все так. — Есть-ить запрос. Корпус тэев снимает с вас подозрение в аморальности. Приносят-ить извинения. Тэи! — шеф встопорщил перья. — Сима, тресни мой любимый клюв, не лезьте в дела, где оттяпывают головы! Не лезьте-ить… хотя бы пока вы не габрехт. С правом на оружие. — Спасибо за совет. — До меня вдруг дошло, что я не знаю имя начальства, аж спина вспотела. — Тьюить, — буркнул габмургер правой головой, пощелкал клювом. — Из нашего «мы» я — телепат-уть, но уровень невысокий. Мы плохо держим настройку на внешнее. Ваш гость, при всех его особенностях, мог бы рассчитывать на место консультанта-настройщика. Мы предлагаем-уть им в лице правой их сущности Гюль контракт. Передайте. Приватно-уть. — Ага, — я старательно продумала, концентрируясь на Гюль. — Простите, я передаю, габмургер Тьюить. — Сима, чем вы могли вызвать-уть к себе внимание габариуса? — осторожно спросил добрый на правую голову шеф, только что запросивший услугу и готовый слегка за неё рассчитаться, пусть и не отрывая взгляда от систем контроля габа. — Это важно. — Не знаю. — Сима, вас уже лишали-ить звания габла, — предупредил левый шеф. — Постарайтесь не огорчать носителя Чаппу. За последние десять циклов с неплановым визитом он прибывает-ить впервые. Причал для высоких служебных чинов, идите-ить. Чаппа не будет-ить покидать корабль. Только один разговор. — Я постараюсь быть корректной. — Идите-ить и читайте инструкции на ходу! — строго, с нажимом, посоветовал Тьюить. В голову стукнуло сугубо информационно: обе половинки личности клона, как их себе представляет габмургер, уже стоят под дверью. Сорвали мой план дня, заразы. Подрались так себе, рассорились насмерть досрочно. — Там Гюль, — сказала я честно. — И Саид. Они несколько негармоничны, как половинки личности. — Так бывает-уть, хорошо что мы их застали, пока они еще не разбежались по краям универсума, — буркнул шеф. — Идите-уть, габло. Блин, ну почему меня повысили до чина, который звучит, как ругательство? Окликнут, могу и в морду дать. Обидно. Обмыть этот чин — выше моих сил. Не обмыть — ниже жизнелюбия… Кстати, а что мне дает повышение? Жалование раз в долю цикла при условии отсутствия строгих порицаний, в справочнике можно найти подробные данные по расчёту ставки, искать в категории 1-12/3, подраздел 13-13-69/зу. Чую, в переводе с дрюккель-бюрократического эта галиматья означает — копейки, и строго после дождика в четверг. Ну и пусть, все лучше, чем ничего. Будем сохранять оптимизм, потому что, если у прыгуна нет парашюта, то остается надежда упасть на мягкого врага. Я добрела до причала, раз двадцать приложив запястье и идентифицировав себя, раскланявшись с полусотней минотавров и иных немелких безопасников. Все бдили образцово. Значит, Чаппа строг. Хотя, как вспомню его в лыжной шапочке и луноходах на босу хитиновую лапу, так меня распирает от хихиканья. Корабль у Чаппы — супер. Похож формой на морду стрекозы, бархатно-черный с радужными полусферами «глаз». Интересно, внутри так же прилично? — Прибыла для беседы, — сказала я закрытому люку, как и велит инструкция. Сморщилась и добавила цистерну уксуса на свое раздраженное самолюбие: — габло. Сима — габло. Люк открылся, хотя у себя на шикарном корабле лично я какого-то габла не терпела бы. Светящаяся дорожка указала путь к рубке. Чаппа восседал в полупрозрачной, изнутри тоже немного радужной, сфере навигации. Габариус был весь в бордовом и золотом. Он нервно щелкал четырьмя верхними лапами по подлокотникам. — Садитесь, — велел Чаппа. Надавил на мою психику многоглазым начальственным гневом. — Почему вы отослали сведения по общему каналу, понимая их важность? И более насущный вопрос: как вы посмели отправить не полный пакет? Это шантаж? Это… это привело в бешенство даже тех, кто не умеет терять самообладание. — Какие сведения? — поразилась я своим талантам в области амнезии. — Эти! — проскрежетал Чаппа. В голову мне вкатило как бы бумерангом великана — и жахнуло мозг по полной, на разрыв. Минут через пять я кое-как проморгалась и разобрала, что было так убойно. Архив йорфов по поводу кай-цветка. Я про него напрочь забыла… И второй раз не отсылала, прямо стыдно. — Как это получено третьего дня? — поразилась я, проверив датировку. — Так отправлено сразу после подписания договора у йорфов. Вы уж простите, носитель… высокий носитель, да? Я отослала сразу, думала, оно ушло, а тут голос тьмы. И все закрутилось. И я второй раз не отослала, потому что я немного неорганизованная. А оно все же дошло. Вот, у меня же до сих пор висит оригинал, простите еще раз. — Оригинал? — верхние, более мощные, лапы сложились опасно близко от моей шеи и образовали благоговейно-удушающий жест. — Архив расы йорф, все верно? И отдан без каких-либо требований к оплате? — Ну… — я покраснела до шеи. — Они просили, чтобы я больше никогда у них не появлялась. Совсем. — Мудрая раса, древняя, — с внятной насмешкой проскрежетал Чаппа. — Дешево отделались. Габло Сима, в чем ваше прошение при передаче архива расе дрюккелей? — А… — Из шлака не добываем, документов двухконтурным не выдаем, оплату не удваиваем, — скороговоркой отрезал Чаппа. — Подарок вам, — обиделась я. — Вы же меня на работу устроили. — Лично мне? — очень тихо поразился Чаппа. Пощелкал суставами лап, наконец-то убранных от моей шеи. Сложил руки у груди, потер пальцы, как будто им было очень горячо. — Давайте сюда. Идите. Разговор исчерпан. Я встала, едва веря в завершение еще одной прошедшей мимо грозы и промах начальственной молоньи, нацеленной Симе в темечко. Чаппа уже работал над маршрутом и едва слышно скрипел: — Надо же, всего двести циклов назад мы еще могли изменить свой рок… Преступный Уппа, сын славных тоннелей острова Уп, кто же знал, что сказанное тобою на допросе было правдой? Ведь звучало, как бред умалишенного! Кто знал… Эта нелепая девчонка истинных людей поняла бы. И что же мы имеем? Ошибку межрасовой коммуникации, досадную ошибку, и не более того. Итог её парадоксален: достойная квиппа, не кай, но по рассмотрении может статься, вполне даже си-кай… — Он обернулся ко мне всем корпусом. — Старт по отсчету через двадцать щелчков! Вон, непутевая! До люка я мчалась так, что сам Саид бы не обогнал. Только успела выпрыгнуть и рухнуть на причал, опираясь на все четыре, как за спиной звякнуло, грохнуло — корабль габариуса резко сбросил шлюзовой рукав и ушел в прыжок без привычного разгона. На ручном, значит. Против правил. Судя по заложенным наглухо, дико болящим ушам, судя по крови из носа — давление возле шлюза упало критически. Чем я так раззадорила дрюккелей? Хотела ведь как лучше, а получилось как всегда, наш национальный талант в полной красе. Кое-как удалось привести тело в вертикальное положение, используя стену и самоуговоры. Главное — не позволять себе расклеиться. И не циклиться с холодком в спине на мысли: Чаппа собирался оторвать мне голову, без шуток. Шея болит. Жвала этого муравья-переростка до сих пор так и вижу перед носом. Бу-ум! Это внутри черепа. Пришло важное сообщение, официальное: «Закрыто габ-расследование в отношении габла Симы. Инициатор: габариус белкового сектора по вопросам кадров. Причина: вмешательство в закрытые сферы этики расы дрюккелей со стороны габла. Итог: выявлена ошибка коммуникации, факт вмешательства не подтвердился. Данные по расследованию подлежат аннулированию. Габлу Симе полагается компенсация морального вреда, аналогичная сорока снуркам окислителя». Жить буду, — глупо и счастливо улыбнулась я. Везет мне с начальством: сперва спрашивают, а после уж пробуют убить, контролируя эмоции, выслушивая бестолковое бормотание. Еще и извиняются, компенсируют! Бывает гораздо быстрее и хуже. У невзрослых рас. Вообще-то подозреваю, у взрослых — тоже, хотя и реже. Приятно дышится вне расследований. Интересно: снурки — это как миллиметры или как километры денег? Ау, справочник! Курсы, аналоги, эквиваленты ценности разных рас… Могу два цикла жить в трёхкомнатных апартаментах, но без бассейна. Захотелось хихикать в кулак — истерическое, только что перестала видеть челюсти разумного Чаппы внутренним взором. Нехило он расплатился за свой срыв. Я рассчитывала на две-три порции местного аналога кофе. — Внимание габ служащим! — прошелестело в голове. — Рекомендовано проверить причалы служебных кораблей и очистить маркированную зону. Кивнув вездесущему начальству, я вспомнила буриданова осла. Сима, родная, куда ж тебе идти-то? Служебный корабль типа «пепелац ржавый» у тебя пришвартован к шлюзу «лу», а личный и пока не подаренный Саиду имперский катер — к шлюзу «зу». Выбери с одного раза нужный вариант, ты же эмпат! На горячую агитацию мой мозг не отозвался. Саботирует. Ноги потоптались и захромали к личному, а вовсе не общественному: катер хотя бы летает. Он не ржавый, ограниченная серия и все навороты. Мне еще дарить его, если Саид поднапряжется и заслужит, то есть не доведет сестру до срыва своей же башки с крепкой, хоть и довольно длинной, шеи. До шлюза «зу» я добрела без спешки минут за десять, копаясь в обрывках сведений, так нелепо отданных Чаппе: я хранила их на стандартной плитке-архиве в кольце у пояса довольно долго, но прочесть не удосужилась. Теперь могу лишь рыться в огрызках того, что мне сгоряча бухнули в голову во время допроса. И в сведениях справочника, с которого я и начала. Кай-цвет, величайшее чудо и сокровище расы. Всегда и неизменно с тех пор, как повзрослел универсум и сами дрюккели — его часть — кай-цвет произрастал на первичной их планете, в главной сфере ритуалов пещерного пра-города. Только там. Трагедия разразилась внезапно, но закономерно: ценности надо дублировать! Дрюккели наехали на пиратов — да, и здесь такие есть, а вернее водились в удаленных частях пространства близ границы с «детским садом». Поклонники порядка из расы бюрократов целенаправленно отработали все базы незаконного оборота ценностей, маршруты и финансовые каналы. Придавили сильнейшие кланы и превратили разбой из отрасли в жалкий рискованный промысел дилетантов-одиночек… Но кланы, умирая, отомстили. Доподлинно неизвестно, каким образом удалось подчинить влиянию сознание одного из высших носителей расы дрюккелей. Но вроде бы именно он пронес, себя не помня, ликвидирующее устройство и активировал его. На месте сферы ритуалов осталась идеально пустая полость в теле планеты: «ликвидаторы» — не оружие, а средство демонтажа крупных конструкций, вплоть до габов. Совершенная технология, наследие старых рас. От безумного высшего носителя, чье имя дрюккели вычеркнули из всех архивов, не осталось даже пыли. От кай-цветка — тоже… Ага, а это про Уппу, неизменно именуемого «преступным». Еще бы, в безупречно иерархичном обществе он вздумал поднять бунт, сменил род занятий, хотя принадлежал к весьма влиятельному военному рюклу… Я споткнулась. Ну почему нельзя все по-русски написать? Пока искала простой ответ, накопилась груда вопросов, кривых и запутанных. Проверяем справочник из-за треклятых рюклов. Одно понятно уже сейчас: муравьи эти дрюккели, если упрощать. У них имеются матки и толпы потомства, образующего города, внутри делимые на рюклы — касты. Рюкл в себе соединяет врожденное предназначение и он определяет не только место в обществе, но строение тела, прочность жвал, размер мозга и так далее. Уппа был из охранников высокого ранга, а возмечтал стать ученым: охранял исследователей и впечатлялся. Он обязан был подать прошение, пройти все круги бюрократического ада. Добиться пластирования и последующего жесткого морфинга: то есть измениться полностью для соответствия новому рюклу, сдать фигову тучу квалификационных экзаменов… А он просто вломился в архивы и такого там начудил, пока жвала крепки и вооружение при себе! Вскрыл какое-то древнейшее захоронение, «Пантеон матерей». Был, само собой, схвачен и осужден быстро и жестоко. Его не выслушали. А он твердил про надежду на возрождение кай-цветка и катакомбы первого мира. Так старался, бедолага, что ему даже запретили последнее слово на суде. — Зато понятно теперь, отчего лучшие пластаторы у дрюккелей, — глубокомысленно сообщила я сама себе. — Тренируются, гады, на гуманоидах. Небось, Пуппа этот на родине неудачник, а то и полный лох без допуска к операциям. Мода гребет отморозков лопатой, даже во взрослом мире. Сделав глубокие выводы на мелком месте, я воззрилась от шлюза на причал и катер. Ну, и что еще я, как сотрудник габа, должна сделать, исполняя инструкцию? Проверить уровень моторного масла и люфт рулевого управления? Ха-ха три раза. Но если бы у катера был бензиновый мотор, я бы хоть это могла. — Отмена распорядка «контроль», — прошелестело в мозгу. Сегодня день глупостей и нестыковок. Орел Тьюить меня вызывает, потому что ему нужно частным образом нанять Гюль. Чаппа меня допрашивает, потому что не получил мое же письмо, а я что, виновата? Контроль этот бестелесный гонит меня невесть куда, и тоже зазря. — Симка! — жалобно заныл знакомый голос за спиной, в длинном коридоре от главного зала к единичным служебным причалам. — Симка, дело есть. Научился общаться вслух. Интонации в голосе появились, все как надо, без тупого мычания и пауз через слово, как в первый день знакомства. Молодец он, быстро меняется и пока что вполне удачно. Я обернулась. Ох, смерть будет универсуму года через два, если я верно понимаю срок «развертки» личности в теле и сознании свеженького клона. Красавчик наш Саид. Такой прямо няшка, да еще с характером рыцаря, а подари я ему белого коня — ну, то есть катер, принцессы с драконами сами передохнут в бою за право быть спасенными. — Симка, — а ведь ему правда дурно, аж зеленый, да с пятнами на щеках. Шепчет, оглядывается! — Слушай, ну, я вроде научился от Гюль шифроваться, она теперь телепает меня не глубже настроения. Симочка, умоляю, выгони меня из дому или хоть пересели в кладовку. — А за что тебя выгонять? Вроде не злодей. — Она же привыкла жить в обществе, — намекнул Саид, ловко двигая бровями. Я не поняла, он отчаялся и застонал. — Сима, ну прямо объясняю: все, кто в прайде, вроде как одна семья. — Шведская, активная, — доперло до меня. — У, блин… — Мало того, что она всякую ночь невесть что вытворяет, — пожаловался Саид, бочком двигаясь ко мне. — Она думает с картинками, эмоциями и ощущениями на коже. И про меня, и про тебя и про… даже про Павра. И гладит себя. Симочка, я в ту комнату больше ни ногой. — А про своего драгоценного мастера Бмыга не думает? — шепотом же уточнила я, радуясь редкой возможности посплетничать. — Они же вроде буф-ф, улетели, скалы там, разговоры, африканская страсть, танцы в голом виде при браслетах. — Он для Гюль божественный, — отмахнулся Саид безнадежно, сел у стены и нахохлился. — Ждет его решения и тоскует. А прочие не божественные. — Ну да, для поддержания тонуса, — хихикнула я. Селя рядом и толкнула Саида плечом в плечо. — А давай ей денег выделим. У меня есть. Тут же габ, наверняка можно шмоток купить и решить иные проблемы… жизнедеятельности. Саид прикрыл глаза и стал искать ответы, причем пятна у него на щеках сделались еще ярче. Вероятно, там ответы с картинками и примерами из жизни. Я прижалась щекой к плечу и стала подсматривать: он добрый, он всегда делится с Симой телепанием, раз ей, то есть мне, от природы не дано ни анализировать массивы данных, ни слушать мысленную речь. У нас в габе Уги есть аж три яруса всякого релакса и разврата. Легального. Там можно заказать шмотки, отрастить волосы хоть в носу, хоть на хвосте, который тоже приладят за смешную сумму. Ну, и прочее прилагается. Вплоть до индивидуального моделирования партнера. Я прикрыла ладошкой глаза Саиду. И ехидно захихикала. Мозги не прикроешь. Трудно быть наивным, если у тебя открытое восприятие. — Давай позвонит Бмыгу, — предложила я. — Он толковый мужик. Пристроит тебя по-свойски на обучение, а потом пилотом в их «гнилой мешок», раз ты хочешь повоевать. — Но мы-то с Гюль не пойми кто, — отмахнулся Саид. — Почему меня не спросили, чего хочу я? — Дорогой мой, до рождения никто не участвует в голосовании. Это лотерея, выпало тебе проклюнуться в жизнь — радуйся. — А Кит может нас немножко подправить, чтобы мы стали пообычнее? — жалобно вздохнул Саид. — У меня живучесть вон — зашкаливает, под пятьдесят. Обратная сторона этой дряни, Сима, — изоляция в любом обществе. У дрюккелей солдаты — ты думала про них — под тотальным контролем, они опасны, живучесть до ста единиц. Им урезают мозг. У тэев рост живучести санкционируется после того, как в семье рождены два ребенка. Потому что после вмешательства в глубинные структуры их… стерилизуют, если упрощать. У сафаров самые одаренные телекинетики гибридны, а их потомство — уроды. И так далее. Гюль вообще одна быть не может, а слушать мысли о себе ей — яд, она ненавидит свои способности, себя заодно. И меня вдвойне, потому что я моложе. Я погладила беднягу по голове. Волосы у него — как войлок, плотнее не бывает. Разобрал мои мысли, хмыкнул, встал и подал руку: мы идем искать и успокаивать Гюль. Скривился: не верит, что хоть кому станет легче от новых там шмоток. Зря, наша Гюльчатай остро нуждается в нездоровом затяжном шоппинге. Тем более зову я Кита, зову — а отклика нету. Наверное, он занят. А Гюль не свяжется с Бмыгом, пока не решит проблему двухконтурности. Я стала думать про встречу с Чаппой — ввела Саида в курс дела. Он удивленно встряхнулся. — Ничего себе! Пробовал оторвать тебе голову? Но это же оскорбление! Хуже, нарушение закона, он высокий носитель, это ему, если дорастет до высшего, однажды разрешат спуститься в катакомбы, чтобы встретить мать рода и… и умереть в экстазе. Через отрывание головы. — Ничего себе цивилизация. — Для них нормально. Просто я уточняю подробности, чтобы ты поняла, за что он кинул тебе отступные. Он носитель, отрывать головы не имеет права, тем более женщинам. Позор. Молчи об этом. — Откуда ты все знаешь, младенец? — Рою архивы. У меня очень цепкая память. Наверное, тоже улучшенная. Я еще не лез в тему работы с клон-последовательностями. Может, на той неделе займусь. «Неделя» — это тоже хлам из моей головы. Ужа пару раз я уныло косилась на Саида, выслушивая от него пояснения по важным вопросам. Мальчик, правда, умён. Скоро подрастет и станет ему скучно переругиваться с каким-то там габлом. А я привыкла, я сама не знаю отчего, внесла эту нелепую пару в список здешней своей семьи. Без их согласия. Сима — прилипала… — Если бы не было общности, я бы не прибежал тогда и не успел тебя выручить, а заодно и себя, — улыбнулся Саид. — Симка, с тобой не может быть скучно. Вот честно, я б сбежал к пырам, но одному мне там и боевое пилотирование не в радость. — Льстивый щенок ты, хвостиком дерг-дерг, и тетя Сима уже растаяла. — Так я могу перебраться в кладовку? — Спать клубочком? Нет уж. Лучше сегодня я постелю тебе коврик в своей комнатухе, а завтра мы разберемся. Только уговор: я не желаю знать, что мне снится. Блин, после всех разговоров точно будет оргия с танцами на столе, причем в общаге. Ребенок, из нас двоих — Гюль и меня — я тебя порчу сильнее. Потому что ты прислушиваешься ко мне. Он повздыхал молча, старательно заминая непонятные мне сомнительные комментарии. Потом тихо попросил перед сном думать про тот самый фильм, откуда имена Саид и Гюль. Мол — интересно, а я всегда не додумываю сюжет детально и бросаю на середине. Гюльчатай мы нашли довольно скоро. Она возлежала в дорогом массажном кресле повышенной маньячности: модель так и липла к спине, шелестя в уши жертве синтетическим морским прибоем. И не возразишь: оплачено за прилипчивость по полной. Наша Гюль дорвалась до развлечений, так сказать, без помощи зала и звонка другу. Успешно не заметила прибытия нас — друзей — потому что приводила в порядок ногти, полусонная, прикрытая до глаз очень прозрачным шарфом. Платье новое. В прическе золотистые нити, тоже новые. Эмо-браслеты на запястьях. С чего бы? И без шкварчащих под черепом подсказок возмущенного Саида знаю: истратила первый гонорар Тьютя, свой и брата, до последнего глотка окислителя. У неё не держатся в руках деньги. Иного не стоило и ждать. Саид аж застонал от злости: надо воспитывать, а не поощрять. Видимо, стремление воспитывать у них — семейная черта, унаследованная во всей клон-последовательности. А мне дела нет, сама не люблю указаний и инструкций. Так что, не замечая шипения нашего рослого мальчика, я слила Гюль еще порцию звонкого счастья, приложив тыльную сторону ладони и уменьшив отступные дрюккеля Чаппы на десятую долю. Гюль очнулась, заморгала, потрясенная подарком. Что-то прикинула в большом, но до жути бабском уме — и скороговоркой бросила: не стоит ждать её к завтраку. Она не кивнула нам, так и осталась лежать, предоставив ногти многорукой команде гусеницеподобных маникюрщиков. Мы попятились и тихонько покинули салон, негостеприимно захлопнувший двери у наших — ничуть не клиентских — носов… — Кажется, комната в моем полном распоряжении, — поразился Саид, часто оборачиваясь и всей своей телепатией слушая, как Гюль погружается в полусон, навеянный мечтами о грядущих растратах средств. — Но я лучше не буду рисковать. Надо же, я говорю и думаю, а она не слышит! Вся голова забита шмотками, наглухо. Она сегодня намеревается танцевать у Павра. Узнала сумму контракта и сразу перестала твердить «нет-нет-нет». У-у, корыстная. Я вяло предложила поужинать в хорошем ресторанчике — мы же богатые, но скоро нас так и так разорят. Саид отмахнулся и нехотя буркнул, что жутко устал от недосыпа и готов вырубиться на полные сутки. Обдумали, сошлись в оценке здоровых потребностей организмов. Через полчаса я уже засыпала, а младенец моргал, сидя в позе сонного лотоса у койки и глядя мне в затылок, где по его уверениям показывали в 3Д улучшенную версию «Белого солнца пустыни». Проверю. Может, и правда хоть у меня в башке свершится чудо и Петруха выживет? Утро началось ужасно. В личные покои габла Симы вломились толпой какие-то частично гуманоидные хамы. Саид постучал хамами по переборке, выбил из них хамство и опьянение. Злодеи сгинули, оставив на полу груды букетов и упакованные во много слоев блестящего подарочки. Все подписано, предназначается Гюль. — Давай сбежим отсюда вдвоём, — жалобно предложил Саид. — Она танцевала у Павра. В эмо-браслетах и таком… шарфике, еще был пояс из длинных ниток. Из одежды это все. — Зато это, — я обличающе ткнула в букеты, — не все, что сегодня вывалится из поклонников. Мы в осаде. Сима, ты, то есть я, дура! Я сама послала её туда. Думала, общее обожание вернет ей радость жизни, а надо было помнить о себе. Надо сказать ей, что пыры не любят распутных девиц. — Бмыг простит ей что угодно, к тому же она делает все исключительно для продвижения его таланта и его ювелирных коллекций, — отмахнулся Саид. Подергал меня за рукав. — А Петруха выжил. У них с этой… которая ни капельки на нашу Гюль не похожа, двойня. — Опять двойня, — ужаснулась я. — Гос-споди, и как ты, всемогущий, мог допустить клонирование? Каждому ученому по молонье в жопу, при первой мысли о таком беспорядке, вот мой выбор! Саид, мы должны убедить Гюль подать прошение о выводе вас из прайда. — Уже. Это она сделала, едва пришла в себя и опознала, что я такой вот… не такой, не резонирую с ней. — Она не безнадежна, — чуть успокоилась я, прекратив мысленно считать Гюльчатаев, входящих в двери моего умозрительного кошмара. — Полночи мне снилось, что я вас считаю, как верблюдов при бессоннице. Раз гюльчатай, два, три… И не могу заснуть, а пока я не засну, вы не прекратите лезть в двери. Как тесто, блин. Саид виновато посопел, даже не обиделся, что его обзывают тестом и верблюдом. Мы быстро позавтракали. В голове уже чесалось от сообщений. Возле ресторана Павра в драку раскупали столики на вечер. Предсказуемо. Вася привел габаритов и обороняет заведение. Не задаром: умудрился себе зарезервировать место и право на трансляцию. Молодец, что тут скажешь? Засечена попытка провоза редкого животного. К тому же — взрывоопасного. Животное в карантине, владелец лечит ожоги. Суровая месть настигла злодея без участия Симы. Так ему и надо, хотя — дешево отделался, наверняка. Потерялся ребенок, воспитатели просят не спешить с поисками, дитя вполне автономно. «Один в габе», типа фильм ужасов для взрослых. Ха-ха. У меня «две в комнате». Нафиг, не хочу ужасов. Пусть себе гуляет малыш. А, вот интересное: губры устроили давку на погрузке. Видела я трипсов, эти белковые вроде бы не мельче. Хочу наблюдать давку! — Саид, ты со мной? — Вообще я напросился на спарринг к тому минотавру, габралу Рыгу, — смущенно заморгал детеныш. — С Гулькой драться — слезы. Сломал ей ноготь, думал, хоть тогда она прибьет меня с досады, а вместо боя приключился скандал с поучениями. — Ну, иди, попробуй сломать ноготь минотавру, — хмыкнула я. На ходу профилактически поискала взглядом Гава. Нет его. Похоже, взял шефство над Гюль. Прав, иначе или её порвут поклонники, или она — их. За ноготь, которого все они не стоят. А, ну вас всех, люди и нелюди. Побегу одна смотреть на давку. Конечно, хочется верить, что губры — они как слышатся, так и смотрятся. Зубрами, ну такими бычарами скалоподобными. Я мчалась в погрузочный док номер три-спец, как, наверное, зачуханное сельское дитя на первую в жизни ярмарку. И что? И — облом… Губры оказались десятилапыми аналогами осьминогов. Десятиногами, значит. Они катились по обозначенной светом дорожке в жидкостных мешках, огромные, неуклюжие и совсем не занятные на вид. Давили они всего-навсего габаритов, а ничуть не белковых гуманоидов. Габариты под давлением попискивали и гасли, но едва шар их миновал, сразу включались, делали самодиагностику и снова начинали деловито сновать туда-сюда, проверяя гладкость дорожки и точность расстановки указателей. Это давка? Фи. Просто работа. Я посоветовала не закладывать маршрут с острыми углами, что знали и без меня. И побрела прочь, мысленно сверив акт ущерба с регламентными значениями: каждый визит губров причиняет увечья имуществу габа. Но мы существуем, чтобы перемещать белковых. Губры не очень белковые, скорее псевдо, хотя мне эти классификации — пофиг, не хочу вникать. Габ-система — это транспорт будущего, мы рады всем пассажирам, тем более постоянных линий. Губры — постоянные и ценные, научный сектор прибьет любого, кто усомнится: только десятиноги охотно ныряют в любые планеты-гиганты и без проблем оттуда выбираются. Производят научные изыскания, разработку каких-то мне непонятных ресурсов и еще тучу важных дел. Вот и пусть… катятся. В рабочем порядке. — Внимание габ служащим! — прошелестело в мозгу знакомо, как вчера. — Рекомендовано проверить причалы служебных кораблей и очистить маркированную зону. Повторяем: проверить служебные корабли. Готова спорить на крепкую квиппу: габмургер лично для меня внес изменения в текст. Потому что иначе я попрусь наблюдать имперский катер. Он красивый, а пепелац отстойный. Но, раз усилиями Тьютя мне внезапно открылась подлинная карма габ-служащего, я не стану её отягощать. Уделю хмурый взгляд ржавому ведру. Так и быть. Исполнять долг я побрела без рвения. Покидая мир вечного шоппинга Зу-габа, я осознала: первое впечатление от универсума состоялось. Так много событий, плотно нанизанных на шампур моего личного участия — подобное не может длиться вечно. Местный смуглый чертенок-случай наверняка режет жирные куски впечатлений не только для Симы. Значит, впереди рутина. Ненавижу рутину, я для такого не создана. Пять дней мы с Саидом летели домой, и все пять — без приключений, я почти разлюбила катер. Теперь Гюль таскается по массажным салонам, Саид пробует отвинтить рог минотавру, а я ору «не кантовать», вяло наблюдая перекатку губров. Это — рутина. В начальной стадии, но тренд очевиден. И габмургер прозрачно намекал: не лезь в большие дела… Значит, поприжмет Симе хвост. Зараза Олер не спешит дать мне добро на встречу с Дэем. Ход доследованию пока не открыт. Игль улетел домой. У горизонта намечается жутко-страшное облако обыденности. На море событий штиль. Кто-то расслабится и отдохнет, а Сима впадет в черную тоску. Не люблю штиль. Может, я бы и брату простила его армянку, если бы та умела орать в голос и лезла весело фехтовать на скалках. Так нет: она, лярва, гадила втихую. Бегонию уронила, а могла бы мне в голову кинуть. Это ж другая была бы история! — Саид, — негромко сказала я. — Саид, я схожу и согласно инструкции позырю на пепелац. А потом давай покатаемся на катере, хорошо? Ты же освоил швартовку. В теории. В голове вроде шевельнулся намек на ответ — но без внятного голоса. Я даже удивилась, но сразу сообразила: гнуть ногти минотавру Рыгу — это занятие вдохновенное и самозабвенное. Черт, я завидую! Завтра сама начну ходить в зал, пусть у меня низкая живучесть, зато высокая приставучесть. Где этот рукав к причалу? Упс… Когда я научусь читать инструкции! Мой пепелац сместили на пирс «эо», еще метров сорок по коридору, вон туда, до конца тоннеля. Новая расстановка кораблей недвусмысленно намекает: пепелац не летающий, в углу ему, инвентаризованному и бессмертному, под своим номером гнить до тех пор, пока последняя звезда универсума не угаснет. Интересно: а где прочие служащие? Где обещанная световая маркировка, наконец? Моя эмпатия недовольна. Она изволит выгнать на спину полк мурашек и устроить штабные учения с маршем и стрельбой под левую лопатку. Стоит ли идти к причалу? Чутье подводит меня редко, последнее время — так просто ни разу… ладно, пройдусь по соединительному рукаву до шлюза — и сразу обратно. Саид! Алло… Тишина. Гюль! Алло… Тишина. Вася! Я остановилась, мгновение помедлила и развернулась. Не пойду к причалу. Хрен с ними, с инструкциями. Я успела сделать три шага назад по соединительному каналу, когда весь габ взорвался воем сирен. Шлюз, ведущий в основной тоннель, был пока что в двадцати метрах от меня. И там, неблизко, он стал закрываться, не заботясь об одном габле, запираемом наглухо. Понятия не имела, что шлюз двойной, что кроме стандартного — типа шторы — есть этот, вроде диафрагмы на фотоаппарате. Лепестки обозначились острыми носиками и теперь сходятся, сходятся… Я успела закричать и побежать, то есть оттолкнуться с правой и дернуться вперед, когда лепестки зазвенели, касаясь друг друга и ускоряя схождение. — Сима, дыши активнее, — прорвалось в голову сквозь липкую тишину. — Активнее! Время тикает . Я послушно раскрыла рот и вдохнула во все легкие, оттолкнулась с левой и еще отчаяннее рванулась к шлюзу, узкому, как бутылочное горлышко. Еще рывок… В прыжке я видела сквозь схлопывающуюся уже и туже диафрагму, как по тоннелю к шлюзу метнулось нечто очень быстрое, дважды толкнулось в потолок и пол так, что грохот слышно сквозь все сирены. Еще один мой рывок. Теперь мозг опознал, кто мчится навстречу. Саид рыбкой влетел в зазор диафрагмы, коротко взвизгнул, упал и заскользил по полу. Рубанул ладонью под мои колени — а я даже падая, все моргала, вдыхала до рези в легких и осознавала медлительным человечьим мозгом: парень не успел, ему прямо сейчас, у меня на глазах, диафрагмой начисто срезало ногу. Чуть ниже колена. Он уцелевшей ногой оттолкнулся от закрытой диафрагмы и именно поэтому так ловко до меня добрался. По полу тянется широкая полоса — кровь. Надо что-то делать. Перетянуть рану. — Некогда, — рявкнуло в мозгу, и я разобрала, как же Саиду больно. — Сейчас отрубят окислитель. Я изучил рекомендации, не бойся. Вот на последнее заявление я разозлилась, даже забыла дышать глубоко и часто, уперлась локтями в пол, чтобы заняться тем, что кажется важным: перетянуть ногу, у габ-служащих есть нечто вроде аптечки, и если порыться в справочнике… Саид в два пинка притиснул меня к стенке коридора, загнал в ноздри какие-то заглушки, тараща свои огромные глазищи на шлюз — дальний, за ним пепелац. Зрачки у Саида меньше игольного прокола, глаза совсем потеряли цвет. Я все думала про отрезанную ногу и было мне жутко. А потом от шлюза стала наползать серо-розовая паста, забивая собою весь коридор. Стена взбесившегося желе приближалась. Саид мысленно приказал мне: закрыть глаза! Положил руку на живот, второй дернул затылок — и плотно прижал губы к моим, не как целуют, а очень технически. Потому что сейчас он воспринимал себя в роли дыхательного аппарата и подробно, старательно думал мне инструкции. Вернее, себе и мне: это было в его генетической памяти, если можно так назвать возможности и обрывки мыслей, впрессованные в тебя, клона, еще до рождения. «Клон-эхо» — всплыло в голове. Если честно, в голове вообще творилась паника. Всей кожей ощущаю, как до нас доползла желеподобная масса, плотно обхватила и поволокла по полу, оттеснила к самому шлюзу. Прижала, обтекла тело целиком, словно делая посмертный слепок. Если б не Саид с его паталогическим умением вытаскивать меня из могилки, уже теперь и был бы — посмертный. А так, дышим пока. Нас давит, я потихоньку расслабляюсь и уговариваю себя не паниковать. Саид спокоен более, чем любой Вася-габарит: он занят делом. Как улучшенный клон улучшенного — ну, там много раз надо повторить — он, оказывается, умеет не только забирать кислород из легких в кровь, но и отдавать. Так что я выдыхаю ему сонную смерть — а он возвращает мне довольно-таки питательную жизнь. Это безобразие жутко и ритмично повторяется раз за разом, ладонь то давит мне на нижние ребра тыльной стороной, то вживается в живот самому же Саиду. Кошмар продолжается вслепую, в ватности наглухо забитых пеной ушей, где грохочет кровь. Легкие резонируют и теперь они — мой слух. Ощущают могучие взрывные вибрации, рывки, дрожь всего габа. И еще сердце Саида, которое бьется довольно ровно, но постепенно замедляется. Я подло и без права на отказ от его жертвы спасаюсь, а он по моей вине засыпает и тонет, уходит все глубже от поверхности, именуемой «жизнь». Каждый служащий габа может точно учитывать время, утверждает инструкция. Она честна. Я доподлинно знаю, что отнимаю у Саида жизнь уже двадцать шесть минут, то есть раз пять я гарантированно сдохла по своему пределу живучести. Обнадеживает одно: вибрации и стуки пропали, что бы ни творилось вне пены, оно иссякло. Тишина давит хуже пены. Сознание помаленьку мутится, дышится труднее. Наконец-то перемены! Спине больно: это подались лепестки шлюза-диафрагмы. Нас выдавило из тюбика перехода в главный тоннель. Губчатую массу застывшего желе рвут и тянут, потом наконец-то из неё выковыривают нас. Эффективно, но ничуть не деликатно. Свет за шторами век. Воздуха так много — хоть глотай взахлеб, и голова кружится от нереальности спасения… Все, полегчало. Я стерла с лица неуместную улыбку, открыла глаза и сразу увидела морду минотавра, взбешенного до алой пены на прокушенной губе. — В моем габе ур-родовать служащих и гостей! — он рыл копытом пол. Теперь я знаю: у него точно копыта. — Ур-рою. Ур-рою. — Он жив? — шепотом понадеялась я, заглядывая из-за плеча безопасника и стараясь не упустить важного: Саида уложили в нечто вроде ванны, заменяющей носилки. — К вечеру будет здоров, почти, — отвлекся от своего занятия Рыг и сосредоточился на мне. — Почему ты пошла сюда? Почему не реагировала на последующие сообщения? Я тупо уставилась на обрубок ноги поодаль на полу. Сперва затошнило, затем вовсе вывернуло. То место, где ногу срезало, уже заросло свежей розовой кожей, мертвая часть улучшенного клона упрямо спасала себя, не зная бессмысленности этого занятия. Я бы немного повыла от вида слегка подергивающейся стопы обрубка — но тут в голову ударило: если это и есть высокая живучесть, то Саид точно выздоровеет. Весь, кроме ноги. А ногу ему пришьют местные Айболиты. Или как они поступают с придурошными зайцами, что лезут спасать кого не попадя? Он бежал по дорожке. Он бежал и ему ножку… Меня чувствительно встряхнули. Глаза у минотавра рыжие, спокойные настолько, что я не завидую злодеям. Те, кого наш безопасник объявил своими врагами, должны сразу пить яд. Это мой им добрый совет. — Почему пошла сюда? Почему не реагировала на запросы? Давай ответ. — Сообщение было одно. Явиться и проверить служебный корабль… — Прокрути в памяти сообщение! Так, именно во время отправки упреждения по глоп-угрозе. Еще раз думай, внятнее. Подробнее, я пишу для дешифровки. — Потребовал минотавр, плотно приживая к моей голове нечто вроде змеюки с двумя головами, которые ловко присосались на висках. — Не понимаю. Сознание и подсознание служащего плотно, эшелонировано защищено. Взлом мы бы отследили сразу. Сообщение правдоподобно, это первичный мой вывод. Сообщение бережно помещено в сознание, Дружественно. Это невозможно. Тем более нельзя отключить служащего от системы контроля, даже временно. Но я наблюдаю оба события, сочтенные невероятными. Он взрыкнул и глаза полыхнули огненно-золотым. Выявил возможного подозреваемого? Голова наш минотавр, лично я не могу пока понять вообще — кому я нужна, да еще второй раз за неделю. Для всяких там Олеров я мелкая сошка. — Объект изолировать, — прорычал габрал Рыг кому-то удаленному, поддел меня под локоть и помог идти, держась за край носилок Саида. Еще немного посопел. Нехотя скосил на меня глаз. — У тебя, габло, два гостя, оба телепата с уровнем «доу», пусть и не подтверждённым официально. Саид исключается, я сам свидетель. — Минотавр еще повздыхал, огорченно рассматривая бессознательное тело. — Ему удар поставить, малость тактику подкачать… Прирожденный безопасник. Как успел-то, как успел… В моем габе не убивают служащих. Так было и так есть. Но сегодня — не моими трудами. У Симы мозг просторный, мыслям в нем не тесно. Так что редкая долетит птицей до середины потока сознания, чтобы туда шмякнуться и разбудить логику. Но сейчас как раз шмякнулась тяжеленная мысль. Меня даже качнуло. — Объект — Гюль? Это её изолировать? Это она… Глупости! — Не глупости, а преступление, — прорычал минотавр. Меня придавило еще сильнее, аж в глазах потемнело. Саид лежит в отключке. Вторая часть этого сплетения двух сознаний — ведь они неизбежно читают друг друга — арестована. Я не могу возразить против вывода минотавра… то есть Рыга, почему я не называю его по имени почти никогда? Ладно, позже обдумаю. Гюль знает меня до последней паршивой мыслишки на задворках сознания. Я всегда впускала её как угодно глубоко, это не казалось неправильным. Она однажды едва не умерла у меня на глазах, такое не забывается. Гюль просто не способна желать мне смерти! Она вообще существо сложное, хрупкое, склонное к отказу от активных действий. Но не злое по природе. Она гейша, а не убийца… хотя эти понятия нет смысла противопоставлять. Я всей душой не верю в подозрения безопасника. Но… не нахожу изъяна в его логике. И что я скажу Саиду, когда он очнется? — Я хочу поговорить с Гюль. Она могла сделать глупость. Интеллект у неё ого-го. А вот ума нету. Мы как раз добрались до основания тоннеля и шагнули в большой зал, откуда и начиналось ветвление каналов на разные уровни и номера служебных причалов. Минотавр взревел на весь зал, сообщая свое мнение об оценке интеллекта и полуфабрикатах личностей в прайде. Издали ему ответил плачущий мяв моего морфа. Гав мчался, отрастив удобные длинные лапы, и был похож на призовую борзую. Прыгнул, обхватил плечи, сразу делаясь пуховым платком и грея спину. Пожаловался в ухо новым стоном: получается, Гюль и правда закрыли в каталажку. — Ну, поговори, — прекратив шуметь и слушать раскаты эха, неожиданно мирно сказал Рыг. — Я кругом прав, а ты эмпат. Если верить данным анализа, эмпатов крайне редко предают друзья. То есть предают, но после этого эмпат знает истинность картины предательства. Ты — не знаешь и не веришь. Пошли. Умеют в габ-системе подбирать кадры, а? Гюль сидела так прямо и неподвижно, что я подумала: сейчас опять надумает умирать. Только этого не хватало! Она до последней складочки меж бровей похожа на брата. Которому я обязана жизнью дважды. Значит, в нашем внутреннем счете долгов и жертв клон-последовательность по любому невиновна передо мной. — Ты не думаешь, что я дрянь? — жалобно спросила Гюль. Прикрыла глаза и считала ответ полнее, чем могла бы выговорить я. — Не жалей меня. Я дрянь, Сима. Мне позвонил этот… твой сопланетник, габнор Зу-габа. Сказал, что поступило приватное сообщение от Олера. Что Дэй плох, даже при смерти. Для исследований Игиолфа такой он бесполезен, его готовы отдать в ведение габ-системы. Но тогда тебя не пустят к нему, а Олер согласился в оплату прежнего покушения допустить стыковку корабля с пленником на шлюз нашего габа. Чтобы без огласки организовать встречу. Я пообещала помочь. Он ведь габнор, он ссылался на Игля и говорил со мной по открытому каналу. Я читаю людей глубоко и знаю, он не врал. — Габнора прямо теперь проверяю. О! Он подал о том разговоре стандартный рапорт, причём по двум каналам и даже помог отследить утечку, ну, в их дрянном габе кто не торгует данными, тот или спит, или в отпуске. Этот Уильям неплох, хоть и наводит порядок силовыми методами, с превышением… да, — буркнул минотавр. — Так, у них утечка отслежена и по ней нет проблем. А у нас? — Рыг задумался. — Не врал ей габнор, видите ли. Сима, скажи этому… существу без мозга, что не врал — это не то же самое, что «знал правду». Классический и проверенный способ обмана телепатов высших уровней — подача информации через обманутого посредника. Интеллект тысяча. Логику врубай хоть изредка! Он проревел так, что Гюль закрыла голову руками и сжалась, пробуя исчезнуть в недрах кресла. Безопасник снова засопел, нехотя используя логику. Ему ужасно не нравились собственные выводы и мысли. Но минотавр отличался завидной упертостью. И шел напролом, даже через свои же прежние ошибки. — Так. — Он уставился на Гюль с ненавистью. — Кто еще с тобой говорил о том деле? Быстро думай! — Когда я делала причёску… — залепетала Гюль. — Подошёл человек и сказал… Что надо сейчас передать. Он тоже не врал. Он… — Рыг, когда она делала причёску, она и себя-то не слышала, — грустно признала я. — Гюль без ума от шмоток и прочего. Иногда, особенно последние дни. Совсем без ума, понимаешь. Она замуж собралась. Вот. — Ничего себе дыра в системе безопасности, — поразился минотавр. — За пыра Бмыга, — быстро добавила я. — За пыра Бмыга, — по инерции повторил Рыг и задумался. Тяжело вздохнул. — Не покидать габ, кто бы и что бы ни сказал. Установить маршруты, заранее оповещать о перемещениях и запрашивать разрешение на каждый шаг у габарита Васи, его приписываю к тебе. Нянькой. Условие освобождения: восстановить все, что есть в памяти о человеке, просившем вмешаться в сознание габла Симы, если есть хоть обломки… мыслей. Затем немедленно явиться в лечебный корпус и принять полное участие в восстановлении здоровья Саида. Как из одного генного корня выросли вы двое? Ур-рыть бы… в семье не без ур-рода. Пошло отсюда вон, существо. Сима, ты тоже иди. В лечебный корпус, и полная диагностика вменена тебе в обязанность. — Принято, — кивнула я. Обняла Гюль и помогла ей встать. Рыдает в два ручья. Стенает. Ну, беда с ней, что за… существо. Фарфоровая ваза без ручки. Жалко, аж нос чешется. Или кулак? Нет, все же нос. Там застряла, уцепилась где-то близ сознания, мыслишка. Чихни — и сгинет. Я остановилась на пороге и бережно затаила дыхание. Робкая идея не вышла на свет. Зато Гюль перестала рыдать и тоже прислушалась. Опасливо покосилась на минотавра, доброго настолько, чтобы живыми выпустить нас из своего личного «лабиринта» безопасности. — Габрал Рыг, Сима думает, что это была провокация. Она сейчас близка к мысли, что посредник в истории с Дэем — сам интмайр Олер. Что, возможно, хотели подставить его, а не Симу. Ведь он мог действительно пойти на сделку. Я, может, и существо, и нелепое по-вашему. Но я проверила график полетов. Навигатор личного корабля интмайра три дня назад запросил и оплатил место у служебного причала семь-лу, того самого, где прежде находился служебный корабль Симы. Я же все проверила! Только не уточнила, что корабль переместили на другой причал. Я же хотела как лучше. Сима бы обрадовалась встрече с Дэем, а легально никто бы не разрешил. — Вон, — без прежнего азарта отмахнулся минотавр. Вздохнул всей массой плечевых мышц. — Интмайра мне не хватало. Подставили его… как же. Этого грюхра не задавить и трипсовой ступней, выскользнет! Вот кого надо отправить в шлак. Давно пора. Гюль понятливо покивала, сочтя идею мудрой и безоговорочно верной. С тем мы и удалились. У меня все мрачнее смеркалось в глазах и под сводом черепа. Как добрели до больнички, вообще не помню. То ли Вася вез меня, то ли Гюль волокла… В полубреду я с сосредоточенностью параноика изучала жирных грюхров, как их показывает справочник. Слизистые, раздутые саблезубые черви. Б-рр… Морды у них нет, но это лишь усиливает сходство с Олером. Когда я очнулась, на меня сверху, нависая над койкой, смотрели два клона. Ангел-младенец Саид и чёртова дурёха Гюль. Как хорошо, что живы и целы. Я улыбнулась им. Они — мне. Саид сморщил нос и похлопал себя по ноге — мол, не буду показывать, но есть у меня нога, не переживай. Айболиты тут зачётные. — Что бабахало и почему нас закатали в желе? — подумала я, не желая разговаривать. — Глоп-фактор, — важно пояснил Саид и смолк: не знает толком продолжения, по рассеянному взгляду понимаю, сам как раз теперь роет данные. — Если брать ваши аналогии, — негромко добавила Гюль, — глоп-зона представляет собой провал на стыке двух пространственных плит. Тут сложная и нестабильная пространственная… тектоника. Иногда крепко трясёт. Габы вроде портов и систем спасения, все, что построены по краю разлома, как наш Уги. А глопы — они не из нашего пространства. Никто в универсуме не знает, как они работают. Но глопы стабилизируют разлом. Многие думают, что это не разлом, а складка более сложного уровня пространств. Когда мы повзрослеем еще дальше, те, для кого мы — детский сад, позволят складке раскрыться. А иные думают, что глопы просто дикие пауки и живут в ущелье между плитами пространства. Ответа нет. — За что отправляют в шлак? Клоны дружно улыбнулись: Сима заговорила! Как хорошо лежать и млеть от всеобщей к себе внимательности… — В шлак отсылают немногих разумных. Тех, кого по разным причинам не желают видеть в обществе. Это не казнь даже, а выражение крайнего… отрицания. Отторжения изгоя всей расой. — Тихо выговорил Саид. И я поняла окончательно, что просто обязана вытащить Альга, кем бы он ни был. Самая взрослая раса не имеет права на взрослость, если подло и скоропалительно мстит человеку. И если вся огромная империя не умеет извиняться, то я не умею воздерживаться от абсурдных намерений принести извинения и получить объяснения. — Гюль, ты скромно танцуешь, не поднимая глаз на поклонников, ходишь строем за Васей и вообще ведёшь себя тихо. Саид, ты немедленно просишь для нас право полета на катере, — попросила я. — Если Кит не идёт к Симе, я сама наведаюсь и попрошу его о помощи. Список желаний для работы этой здоровенной золотой рыбке я изготовила. Пора зачитать вслух. А где корабль Олера? — Прыгнул и вроде должен быть близ габа, но после проявления глоп-активности трясёт еще дня три, — со знанием дела пояснила Гюль. — Всё сбоит. Длительность прыжков меняется, время слегка искажается для экипажей. Вероятно, Олер проявится чуть погодя. — Шлак и глоп! — хмуро буркнула я, перечислив то, что мне неведомо. — Гюль, я не слишком лезу в ваши внутренние дела с Саидом, настаивая на отмене двухконтурности? — Лезешь, и слишком, но ты скорее всего права, — нехотя признала Гюль. — Иди. Я виновата. Мне больно, что ты так легко прощаешь меня. Это неправильно. Это мешает мне самой себя простить так же запросто. Я злобно захихикала. Подмигнула Гюль, кое-как заставила тело принять сидячее, а затем и стоячее положение. Ноги — как подпорки из сырой глины. Ничего, скоро пройдёт. Просто я сперва перенервничала, а затем немного недодышала. Морф греет шею. Каждый следующий шаг даётся проще предыдущего. Скоро впереди покажется рукав к причалу — точно такой, как недавняя ловушка. И я потопаю по нему, хотя нормальные люди в ловушку лазают один раз. На то они и нормальные, пожалуй. Вот и рукав. Не страшно ни капельки. Потому что на пирсе переминается с ноги на ногу счастливый Саид. Навигатор недоучка… куда он закинет катер в неспокойном море близ глоп-зоны? А пусть ошибается, ему можно простить все. И выдать медаль за многократное спасение Симы. — Привет, одноногий Сильвер, кэп, — издали расшумелась я. Он, конечно, немедленно прочёл в моей голове пояснения и заулыбался. Вот ведь мальчишка… Разве взрослый рванул бы, рискуя не только ногами, но и шеей — умирать, а друга выручать? Рейд. Уильям Вэйн Вслепую через ад Восьминогий болтун приближался раскачивающейся рысью, задействующей шесть лап. Он размашисто и в то же время точно жестикулировал двумя передними конечностями. Двигался инсект не глядя вперёд основными глазами: он был весь поглощён общением. Дорогу выбирали чувствительные усы и дополнительные глаза. Имперский тэй сидел боком на спине собеседника, и обоих все, кажется, устраивало. Уильям тряхнул головой. Чего только нет в универсуме! Однозначности, пожалуй, зато прочее — в избытке. Есть даже говорливый инсект, по сложению которого не ошибёшься в предназначении, он боец. Если приглядеться, изумление возрастёт: на сбруе с оружием видны знаки отличия империи. Инсект относительно некрупный, голова большая. Никакого защитного костюма, что тоже показательно. Габнор Уэйн, конечно, давным-давно усвоил данные справочника, где инсектов трактуют, как весьма многочисленный и разнообразный вид разумных. Нынешние конкуренты людей империи, возникшие в звёздной системе Рюйк, отнесены к белковым формам жизни. Утверждение это в габ-классификации сопровождается пометкой «уточнения по запросу, полномочия не ниже рехт». Уильям, едва получив звание габрехта, самонадеянно вскрыл информацию, и голова загудела! Куда правильнее было бы ограничить доступ по уровню интеллекта, по владению знаниями в генетике и биологии. Данные рухнули в мозг чудовищной лавиной. Пришлось спешно строить защитные сооружения, а, осознав их ничтожность — спасаться бегством, то есть наглухо запечатывать доступ к информации. Позже безопасный минимум предоставил всезнайка Игль. Добавил кое-что наставник боевой тактики пыр Бумуз, да и сослуживцы не молчали, и пассажиры. Не всюду ведь они так чудовищны, как в габе «Зу». Если совсем кратко пересказать ехидные замечания Игля, получится, что никто в современном универсуме не способен внятно ответить на вопрос: как подобает классифицировать обитателей галактики Дрюккель? Внутри вида они разнятся куда сильнее, чем люди — и, скажем, собаки… или киты. Которые схожи хотя бы на уровне определения «млекопитающие». Игль пояснил: относительно точный геномный «портрет» можно составить для представителей одного рюкла, то есть инсектов схожих предназначения, типа конструкции тела, уровня развития личности в балансе эмоций, логики, интеллекта, иерархичности… Белковость без звёздочек и сносок распространяется на рюклы носителей — элиту управления и культуры. Учёные у инсектов частично белковые. Солдаты могут быть разными в зависимости от того, под какие условия они создаются. Лет десять назад — то есть циклов, но проще землянину наплевать на точность и мысленно их приравнять к годам — габрехт Уильям Вэйн принимал участие в учениях по развёртке габ-узла для экстренной эвакуации населения. Всякое бывает — звезды, и те иной раз соскакивают с нарезки, взрываются вне расписания, составленного для них учёными. За последние пятьсот лет ни разу массовых потерь у разумных не приключалось, и причина именно в слаженности совместных экстренных работ. Уильям отвечал за оповещение условно пострадавшего населения и деление этого населения на удобные для эвакуации партии. А солдаты инсектов шли первыми на место развёртки габа. Равными шарами-отрядами они отбывали в неизвестность через портаторы, хотя для разумных неустраним риск гибели при переносе. Сутки спустя десять капсул с обожжёнными останками инсектов были отправлены на планету, где базировался их рюкл. Эти потери в отчёте обозначили сухо, одной строкой — «в расчётном коридоре значений»… Уильям, удивляясь безразличию всех к инциденту, сам проинструктировал габаритов о правилах поведения почётного эскорта на траурной церемонии. Правила, кстати, тоже составил он: оказывается, прежде никто не делал подобного. Но в тот раз все прошло должным образом. Капсулы накрыли полотнищами со знаком рюкла, габариты выстроились в две шеренги и салютовали чем-то способным красиво взрываться в пустоте. Старший группы инсектов пришёл и смотрел, присев на лапах и целиком отдавшись наблюдению. — Рюкл Свирра благодарен, — проскрежетал он, когда церемония завершилась. Говорил на общепринятом наречии громадный муравей-переросток неловко, медленно, с сильным прищёлкиванием. На лапах приседал низко, задевая телом поверхность, и все же голова была на одном уровне с головой Уильяма. Свирры много крупнее людей. И сильнее, но впечатляет даже не это. Они выходят в открытый космос, не применяя защитных средств. Перетаскивают такие грузы, что габариты не лезут им под лапу и уважительно гудят в сторонке. Свирры телепатичны в достаточной мере, чтобы действовать отрядом, как единый организм. В точности и скорости монтажа систем свирры равны габаритам — автоматике самого современного уровня. В габ-классификации инсектов свирры упоминаются и обозначены как «ди-кели линейные», то есть открытые к общению с иными расами исполнители. Они не участвуют в управлении даже своим рюклом. И не способны по отдельности думать сложное, им от мыслей делается нехорошо… Тот командир солдат долго бежал рядом с Уильямом, мучительно выбирая тему для разговора. Он осознал, что торжественная отправка тел даёт уважение, он оценил. Но всю благодарность смог вложить лишь в три связных слова. — Хорошая тактика работы, — сказал Уильям, когда молчание стало тягостным. — Ваши четвёрки были безупречны на сборке главного модуля. — Четвёрки, — с облегчением согласился командир. — Хорошая тактика. Примерно так они, к обоюдному удовольствию, проговорили еще часа два. Сели в баре, куда прежде ни один свирр не приходил: это вне предписанных маршрутов, хотя и не запрещено. Уильям заказал себе сок, командир свирров долго метался вдоль барной стойки, вытягивал чувствительные усики над тем или иным напитком и, наконец, сделал выбор. Бармен сперва схватился за голову — а потом махнул рукой и нехотя принёс, что велено, бормоча про белковых недоумков, которые сдохнут после приёма инородного окислителя. Но командир прихлёбывал и не терял бодрости. Еще он то и дело трогал край стола, и по жестам Уильям понял: штука эта ему, человеку, — лишь опора для локтей, а кому-то она кажется непередаваемо вкусным тортом… Габрехт купил три стола и подарил новому знакомому для поминок по погибшим. — Хорошая тактика, — оживился свирр. Выдрал указанные столы вместе с основанием, наглухо вмурованным в пол. Вцепился и поволок, на ходу уминая в удобную для транспортировки форму. Уильям смотрел и невольно ёжился: он знал, что такие столы способны по сто лет и более стойко сопротивляться пьяным погромщикам самого разного метаболизма… С тех пор габрехт, а ныне габнор, Вэйн крепко уважал инсектов. Не за мощь тела, а за редкостное миролюбие. Имей люди столь мало ограниченные собственные возможности, они бы приложили силы — и ограничили чужие. Наверняка… Но население галактики Дрюккель уважает упорядоченность, даже в своей экспансии оно умеренно, законопослушно. Щуплые и квёлые на фоне свирров носители — вроде Чаппы — управляют цивилизацией, и к грубому принуждению относятся без всякого пиетета. Сила — крайнее средство. Допустимое, готовое в резерве, но не вызывающее эмоций. Чаппа теряет покой исключительно от проявлений яркой атипичности, Да и иные высокие и высочайшие носители разных рюклов вроде бы именно атипичность полагают чем-то невероятным, даже сакральным. Игль однажды подмигнул и пояснил: таков в понимании Чаппы новый уровень развития упорядоченности, когда отсутствие указаний провоцирует не хаос — а уникальное, спонтанное решение, структурирующее совершенно новую форму… — Билли, ты сегодня тихий мудрец, — улыбнулся Игль, спрыгивая со спины инсекта. — Знакомься, сменный командир ки-дрюков рюкла Оберег. Его имя Тиль. Для землянина, наверное, это смешно, но знаешь, он и правда бесподобно стреляет… хотя ты мог и не читать ту книгу. — Смотрел фильм, — гордо сообщил Уильям. — Потом начал стрелять… тоже. Только вместо лука взял папашин кольт. — А я читал, — басом прогудел ки-дрюк. — Игль приволок подборку ваших книг, пришлось возиться с переводом, автоматика безмерно уродует литературу. Но я люблю отстраивать системы. Люблю и умею. Тиль сбегал к дальней стене огромного зала и приволок изящный бокал на длинной ножке, отдал габнору и сразу чокнулся с новым знакомым туманной сферой, добытой для себя. Уильям выпил скудную порцию зеленоватого прохладного сока, нашёл вкус приятным, а сознание — успокоенным. — Можно вопрос? — без спешки уточнил Уильям. — Ки-дрюки вроде бы консерваторы и не общаются с представителями иных рас. Солдаты дрюки должны к тому же быть… молчаливы. — Начнём с того, что внутренние классификации инсектов непереводимы на всеобщий и потому всякий перевод есть упрощение и ложь, хотя бы в малом. Далее. Рюкл Оберег являет собой элемент договора о вечном мире между империей и упорядоченностью, — пробасил Тиль. Ни мига не медля, он пожал протянутую Уильямом руку. — Приветствую. Ты молодец, прямо сразу в нас веришь. Другие думают, что мы подделка. Хотя, по правде, мы редко видим новых людей. Работа такая, потрепаться не с кем. Да, отвечая на вопрос, габнор. Мы, если использовать всеобщий, в твоём понимании полноценные дрюки. Мы те еще ортодоксы, если нас рассмотреть повнимательнее. Мы полагаем себя людьми, мы служим нашему с вами человечьему обществу и являемся его частью. Неотъемлемой. Так заведено еще три тысячи циклов назад. Так будет всегда, пока есть наш рюкл. Мир и причастность. Уильям огляделся. Выбрал стул и сел. Большой имперский крейсер просторен, тут хоть из пушки пали, хоть вертолёты запускай. Прежде приходилось слышать о роскоши крейсеров, но Уильям впервые лично убеждался в правдивости рассказов. Он попал сюда внезапно. Хотя чего еще ждать от Игля? Явился без предупреждения, пригласил «прокатиться». Сразу в голову ударило сообщение формата «общее внимание, повышенная готовность»: крейсер второго класса при полном вооружении вышел из прыжка непосредственно рядом с габом «Зу». Следом за первым сообщением дежурного прошло второе, отменяющее готовность. Габмург был, оказывается, поставлен в известность по закрытому каналу. Более того: ловкач Игль уже получил положительный ответ на поданное по полной форме прошение прикомандировать габнора Вэйна к крейсеру «в качестве нейтрального наблюдателя». И вот — второй день Уильям на задании. Живёт роскошнее нефтяного шейха, размещённый в апартаментах размером с футбольное поле. Все это безобразие с потолками под десять метров выходит балконом на обрыв, и кто посмеет поспорить: отсюда — лучший вид в галактике. Потому что это и есть вид на галактику… Панорамирование в крейсере безупречно, от необъятности вселенной за перилами балкона захватывает дух и с первого взгляда, и с любого иного по счёту. Куда движется тяжёлый крейсер, да еще и почти пустой — загадка. Игль упрямо не слышит мысленные вопросы и ловко избегает словесных. Значит, все решения приняты и не подлежат пересмотру. Уильям немного помолчал, наблюдая вселенную. Обернулся к Тилю, указал на стол поодаль. — Съедобно? — Я знаю ту историю со свиррами, — оживился Тиль. Сел на пол, расположив тело под углом, чтобы смотреть глаза в глаза. — Славное дело. Свирры до сих пор помнят, хотя для них память — штука не простая. Честь, габнор, составляет скелет каждого инсекта, предназначенного участвовать в боевых действиях. Честь. Ты показал им, что тоже знаешь это слово и оно тебе — костяк, а не пустой звук. Свирры научились уважать людей. Новое знание. Высокие носители опешили, но три крупных рюкла общим решением оставили свиррам право на память. Да, и высочайшие не высказали порицания. Свирры все вместе изучили и зазубрили ритуал проводов. Теперь у них есть при себе полотнища для капсул с останками соратников. — Смерть солдата у вас что, не… инцидент? — Уильям осторожно выбрал нейтральное слово. — Инцидент — это когда поставленная задача не достигнута. Смерть части рюкла лишь расход сил. Гибель рюкла до последней особи — повод доработать конструкцию. Не более. У инсектов так. У них нет нашей, людской семьи, — загнул первый из семи пальцев Тиль. — Воспроизводство потомства от них не зависит. — Он загнул второй палец. — Цель жизни каждого в рюкле определена причастностью к рюклу, особенно это верно для индивидуальных интеллектов от семи до двадцати… Еще отвечать? Как мне нравится трёп! Давай я больше расскажу. Только тема скользкая, много ограничений по информированию. Даже между нами, людьми. — Ты инсект. — Билли, включи логику, — Тиль подмигнул глянцевым веком нижней пары глаз. — Я имперский мобиль и состою в подразделении более высокого ранга полномочий, чем даже корпус тэев. Мой статус в общей иерархии близок к статусу Игля. Я руковожу группой охраны империума. Я прямо подчиняюсь первой десятке империума. Я знаю больше тайн, чем сто Иглей вместе взятых… Меня нельзя пробить телепатией любого уровня, в том числе контролируя и корректируя лояльность. Я подданный империи, принёс присягу. Рюкл принёс присягу. Разве я могу не быть человеком? Тогда я предам нас и отошлю сведения им, дрюккелям! — Тиль охраняет… империум? — для надёжности Уильям повторил услышанное. — Да, — в улыбке Игля сквозило сочувствие к испытанному другом шоку. — Это не тайна, просто не принято говорить вслух. Оберег помогает локализовать крайние форму… конкуренции рамками империума. Наша нынешняя система власти окончательно сложилась, когда мы, люди, позорно продули инсектам войну… Последнюю межгалактическую в универсуме. Когда мы пошли без внешних к тому понуканий на мировую, древние покинули это пространство и объявили нас взрослыми. — Люди проиграли, — тусклым голосом повторил Уильям. — Инсекты проиграли, это их мнение, — азартно добавил Тиль. — Две стороны в одно время решили, что им нанесено поражение. Даже не так! Мирное сосуществование стало единственным решением для выживания, они это поняли. С тех пор мы бережём империум, и не было ни одного успешного покушения извне. Наша честь не запятнана. Есть и ответный долг. Люди, немногие, кого отбирают высшие из числа инсектов, однажды покидают империю, чтобы спуститься в лабиринты планетарных ядер и там учить молодняк рюклов носителей. Это особенно важно теперь, когда утрачен кай-цвет. Люди присягают Дрюккелю, обещая отдать остаток жизни, опыт и мудрость. Люди уважают упорядоченность. Инсекты уважают спонтанность. Мир. Уильям долго молчал, пробуя осознать то, что услышал. Затем он помассировал ладонью затылок и обернулся к Иглю, формулируя вопрос. Хотя бы один надо выудить из той дрожжевой массы, что распирает череп! — Мы идём к автономной внесистемной планете Жвир, — отозвался Игль, читая вопросы в голове друга лучше, чем смог бы сам Уильям. — Она собой являет корабль на три класса выше этого крейсера. Жвир — резиденция высшего носителя рюкла Хикка… законников, так я переведу их название. Законники по классификации ки-дрюки, они хранят устои и не ищут нового. У нас нет приглашения. На все запросы корпуса тэев, и не только корпуса, не получено ответа. Я вызвал тебя, чтобы прикрыться статусом нейтрала. И еще… Высший ки-дрюк Огга слышал о напитке зюй. Я сообщил о наличии зюя у габнора Вэйна. И, как полагает Огга, мы все охраняем зюй. — Ребята, даже я не куплюсь на такой примитив, — покривился Уильям. — Ты не знаешь полную ценность зюя, ты не эмпат типа эмо, — совсем тихо и неуверенно сказал Игль. Нехотя добавил: — А я не телепат уровня доу и не стану таковым… в отличие от Огги, если он заполучит зюй. — Игль, у вас кризис — всегда? — Уильям наконец-то сформулировал вопрос. — Сейчас я на подаче, — подмигнул Игль. — Билли, мне чертовски нужна помощь. Ситуация у нас, если говорить прямо, такая: чтобы наверняка выжить, бери катер и спасайся бегством. Останешься — риск будет расти с каждым мгновением. Но уж прости, не смолчу: я выбрал тебя на Земле и я нарушил дюжину законов, чтобы кое-кому вправили шею. Ты давно рассчитался по старому долгу, но мне всегда мало. — Одно желание я подумал и ты поймал, раз кривишься. Второе тоже есть и это спарринг, — воспользовался случаем Уильям. — Хочется попасть в твою хилую на вид челюсть. — На обратном пути, — оптимистично пообещал Игль, не уточняя, какое из желаний готов исполнить. Вздохнул, глядя на вселенную за кружевными перилами ограждения. — Билли, самое время сгрузить тебе в мозг инструкции и настройки. Мы пойдём единой смешанной группой. Я телепат, буду координатором, что может сделать меня малоактивным и негодным к прямому действию. Там особенное место. Нас, надеюсь, впустят во внешний контур системы безопасности. Дальше — ни за что. Но я должен увидеть Оггу, то есть добиться прямого с ним общения. Дело касается мира. Пока что нерушимого. — Иди ты в задницу со своей политикой, — отмахнулся Уильям и плотно закрыл глаза. — Ты мой друг, хоть ты и сволочь. Я с тобой. Грузи. — До прыжка тридцать щелчков, — быстро предупредил Тиль и начал отсчитывать время, сдвигая и разводя жвала. Двое суток Уильям был самым отъявленным бездельником универсума, и вдруг время показало норов. Словно Тиль — тот еще стрелок — натянул тетиву и метнул замысел к цели, метя аккурат в яблочко. Пальцы Игля цепко ощупывали череп, но казалось, что они проникли внутрь и заново рисуют узор извилин. Такому грубому вмешательству можно сопротивляться. Но петлю неволи на лоб набросил друг. Значит, только тебе решать, верить или не верить ему в очередной раз… Хотя опять ты использован вслепую. И снова он не сказал главного, даже не намекнул на подлинную цель. — Полное вооружение, — гудел где-то далеко вовне голос Тиля. Костюм сделался жёстче, по спине, вдоль рук и ног пробежали цепочки мурашек, отстраивая контуры контроля оружия. Про имперские штурм-группы Игль взялся рассказать с полгода назад. Тогда казалось — случайно. Друг вроде бы выпил больше обычного и трепался, перескакивая с мысли на мысль. Уильям слушал так, как моряки слушают пение загадочных сирен. И жаждал стать частью империи. В мирном универсуме, оказывается, есть место для людей, решающих сложные вопросы не за столом переговоров. Эти люди полезут хоть в пекло, посмей рогатый урод вякнуть лишнее. «Восстановление порядка», так это называется везде. И выродкам такое не квиппой незримой впечатывается в мозг, а вполне материальным ударом бронированного кулака! — Юфф, твой напарник, — пробасил так же издали Тиль. — Хум, замыкающий тройки. Уильям кивнул, плотнее вцепился в поручни, наконец-то осознавая пол под ногами, себя самого, стоящего в рост. Двух инсектов по бокам, правый и более крупный — он как раз Хум. Галактика за перилами горит втрое ярче: прыжок бросил крейсер ближе к её центру, в область, где звёзд понатыкано, что праздничных огней на Рождество. — Есть допуск на группу, — весело сообщил Тиль. — Вводная: ждут до пяти обережников и двух людей, готовность десять щелчков. Ладонь рефлекторно сжалась, проверяя оружие. Хоть бы на миг ощутить спокойный металл, этого цепного пса войны, пока не спущенного со строгой сворки: приказ открыть огонь не отдан. Материал костюма чуть слышно скрипнул. Увы — ладонь пуста, она сжалась в кулак. В универсуме нет оружия, похожего на земное. А габнор Уэйн здесь снова сопливый новобранец, он всего-то ознакомлен с теорией. Он носит сбрую полного вооружения первый раз. От дополнительного потока информации по контролю периметра и условий среды слегка мутит. Мозг перегружен. Надо сокращать отчёты, подстраивать к способностям человека Земли. А группа уже движется. Хум и Юфф с двух сторон вцепились в предплечья и перенесли через перила. Вся тройка рухнула в безмерность вселенной, рядом молча падает Игль, и его тоже опекают. Тиль один, чуть ниже группы. Группа свободно падает в круг, только что возникший, будто острым лучом вырезанный. На лицо наползла плёнка полной защиты. Значит, крейсер где-то здесь заканчивается и начинается гит — система экстренной стыковки разнотипных кораблей. Точно, гит: знакомый по эвакуационным тренировкам туннель набран из синеватых колец, вот только он много длиннее, да и скорость выше в разы. Группа так быстро скользит, что сознание пьяно дёргается, не ловит картину целиком. Только что рядом была стена бессчётных ярусов крейсера — и вот она далеко, и уже нет её. Но виден во всей красе крейсер, гигантская виноградная улитка… маленькая улиточка… пылинка среди звёзд. Канал космическим кольчатым червём изгибается, тянется, целит слабо светящееся острие в серую громаду. Уже полмира заслонено каменными скруглёнными боками. Весь мир. Гит-трасса острием вошла в кратер, ответно вскинулось, забилось рыжее пламя энергии, подобное лаве. Принимающая сторона подкормила длинный гит… То есть все штатно? Тогда почему спине так чертовски холодно? Чутье, отоспавшееся за годы мира и покоя, дыбит каждый волосок на коже. Тут смерть гуляет, — намекает чутье. И хочется оскалить зубы в приветствии. Жизнь под прицелом — она плотней и ярче. — Прибытие, — спокойно оповестил Тиль. — Сгруппироваться. Три… Два… Касание. Лапы Юффа и Хума клацнули по поверхности за миг до того, как тройной вес навалился медведем гризли — и придавил людей. Костюмы перестроились быстро, вернули привычные параметры ощущения среды. Уильям кивнул, уверенный, что Юфф и Хум поймут, примут благодарность. Сейчас группа слитна ровно так, чтобы чувство локтя не было просто набором слов. Вокруг — рыжее пламя, безопасное для людей в защитных костюмах и обережников без таковых. Энергия отдана гиту и пока держит канал предельно натянутым, активным. Рыжее подобие пламени свивает в торнадо ворох теней. Костюм едва справляется с отсечением помех. Глаза слепы. Лишь через спецобзор можно видеть зал. Рядом два десятка — так сообщает целеуказатель — солдат инсектов, замерших внутренним кругом конвоя. Четыре десятка во внешнем круге. Инсекты крупные, без костюмов, при боевой сбруе. — Здесь зона связи, — проскрежетал невнятный голос от дальней стены, словно намеренно спешил ошарашить прибывших. — Пусть габнор подойдёт. Один. Уильям запросил костюм и получил увеличенную картинку дрюккеля, стоящего в рост, одетого в тёмную хламиду. Тело перепоясано по талии, пояс без отличительных знаков — значит, носитель, но даже не из высоких. — Чертовски невежливо, — едва слышно пробормотал Уильям. — Будучи официальным сопроводителем габнора и гарантом его безопасности, а равно и статуса, — негромко, без выражения выговорил Игль, — я, мобиль империи в ранге сун, оценив оперативную обстановку, строго рекомендую Уильяму оставаться на месте. У вас нет полномочий. Вы не идентифицировали себя. Вы не имеете права отдавать приказы служащему габ-системы. — Здесь зона связи, — повторил носитель. — То, чем по своей личной доброй воле намерен поделиться габнор, имеет высочайшую ценность, — монотонно выговорил Игль. — Он не намерен доверять это посреднику. Тем более посреднику без статуса. Мы отбываем. — Отсчёт начат, десять щелчков до свёртки гита, — сообщил Тиль. Носитель у стены дёрнулся и присел, после второго щелчка жвал снова дёрнулся. Третий звук удара жвал бросил его на все восемь лап и придал бегу феноменальное ускорение. К седьмому щелчку носитель вернулся. — Габнор с охраной может проследовать в первый контур структуры. — Сообщил немного дрожащим голосом этот гонец высочайшего Огги. — Благодарим за содействие и понимание, — сразу ответил Игль. Оба круга солдат охраны слаженно, общим движением, разомкнули кольца и создали проход. Уильям ощутил, как лапы Юффа и Хума бережно охватывают предплечья. Людей снова несли. И дело даже не в скорости движения обережников. Отданные Иглем знания прямо указывали: ки-дрюки рюкла законников воспринимают самостоятельно движущегося человека, как нарушителя режима безопасности. Глубоко в складках мозга осторожно шевельнулся намёк на чужую мысль. Игль советовал быть начеку. Группа втянулась в кромешно чёрный туннель. Уильям ощутил себя глухим, слепым, ничтожным — и к тому же безнадёжно вязнущим во мраке. Движение не создавало шума, не порождало эхо. Сознание требовало: закрой глаза! Так можно себя отгородить от агрессии мрака. Такой внятной — хоть кричи и пали из всего оружия, какое есть в костюме… Как палил паникёр пулемётчик в давней первой жизни капрала Уэйна. Уильям заставил себя дышать ровно и упрямо не закрыл глаза. Расслабил пальцы рук. Ладони. Мысленно уставился в центр свода черепа, как однажды учил Игль, ехидно обещая сделать из друга телепата. Тьма сперва молчала и теснила сознание, подобная резиновой массе, неуёмная. Затем стало чуть легче. Наконец, наметились отчётливые изменения, даже спина малость согрелась, чтобы немедленно быть ободранной об айсберг новой жути. Вне черепа, вне костюма, вне всего, что причастно к габнору — там был не мёртвый корабль. Там дышало и трепетало нечто безмерно большое и наделённое разумом, плотью. Оно было нечеловеческим, оно отторгало инородное просто потому, что прежде не встречало в себе подобного. Оно полагало любых гостей — опасной занозой. А этих, нынешних — гнойной, ядовитой иглой, вонзённой в тело и причиняющей острую боль. Тьма не желала пугать — она сама была концентрированным страхом перед неведомым… — У нас одно пространство, — шёпотом утешил Уильям и тьму, и себя самого. — Оно огромно. Нам хватит места. Мы скоро уйдём. Тьма дрогнула и отодвинулась. Общаться здешнее сознание не находило возможным и допустимым. Бесконечный туннель резко оборвался, будто разрубленный ножом сине-стального света. Веки сомкнулись и не успели: глаза вспыхнули болью. Смаргивая слезы и одними губами шепча ругательства в адрес хозяев-нелюдей, Уильям снова переключился на обзор через костюм. Новый зал оказался больше прежнего. Он вместил три круга стражи высочайшего Огги. У дальней стены опять ждал носитель, на сей раз — при витом верёвочном пояске. — Здесь прямой компакт-портатор, подарок будет передан адресату, — сообщил высокий носитель. — Габнор, прежде передачи я обязан спросить: каковы ваши мотивы? Если мы верно понимаем, дар редкий. Действительно редкий. — Уникальный, — прежним голосом робота сказал Игль, жестом запретив другу отвечать самостоятельно. — Корпус наладил контакт с мультипространственным древним известного вам условного имени. Это была работа многих телепатов и эмпатов. Означенный древний всегда решает сам, с кем общаться и когда по итогам беседы взимать плату, а когда — вносить её. Я говорю эти слова, хотя они уже тайна корпуса. Я говорю их, потому что в нынешнем поколении я один из тех телепатов, с кем беседовал древний и кто выжил после беседы. Таких нас сейчас всего пять. Габнор Уильям общался с древним, первый раз я был его… проводником. Вы, безусловно, знаете, что три цикла назад один из высоких носителей рядом уступок и компромиссов добился передачи послания через человека. В недавнем разговоре один на один древний высказал габнору ответ на прошение вашей расы. Он сообщил, что готов к беседе с инсектом. Были указаны вводные. В моем понимании три высочайших и семь высоких соответствуют запросу. Все они ки-дрюки. В моем понимании такое устройство их сознания делает контакт крайне опасным для ментального здоровья. Со всем уважением я вынужден, как проводник габнора Уильяма, отказать ему в его намерении передать подарок без полного моего пояснения. Не мне судить древних и не мне решать, когда и в чем они правы. Но без настройки от проводника подарок я полагаю смертоносным. Повисла тишина. Высокий носитель стоял, вытянувшись в вертикальную линию. Все его неустойчивое, паралитическое равновесие кричало в голос о шоке и отчаянии неготовности справиться с ситуацией. Солдаты Огги по-своему поняли тишину и стали медленно сжимать кольцо. Тиль чуть ниже припал на лапах. Юфф сместился, надёжнее перекрывая внешнюю зону и защищая своего человека. Хум вытянулся вертикально, с отчётливой угрозой вздыбив все чувствительные волоски на голове. Обережники Игля парой повторили движения, как безупречное зеркальное отражение Юффа и Хума. Тьма медленно надавила, удушая равномерный свет в зале более и более. — Не приемлемо, — тихо, но внятно прошелестело сверху. — Уходите. — Дайте ответ официально, — упёрся Игль. Он позволили себе выказать раздражение и сбросил с плеча лапу обережника, отказываясь от защиты. Шагнул вперёд и начал что-то нудно, протокольно вещать… Уильям не слышал. Он едва стоял на ногах, раздавленный ощущением угрозы и отравленный неуместным, немыслимым тут, запахом. Таким знакомым, что захотелось сказать вслух, чтобы самому послушать, как звучит слово. — Бенз… Договаривал Уильям по инерции, уже не слыша себя. Едва прозвучало зудящее «з», Тиль взвился метров на десять — и зал будто лопнул по шву, взорванный светом, грохотом. Объем недавно спокойного воздуха вмиг нашпиговали бессчётные росчерки вспышек, иглы длинных лучей, мелкие кометы взрывов и огромные диски сияния, режущего все и вся. Сознание включилось быстро, тело начало исполнять должное и того скорее. Уильям поймал тряпичное, расслабленное тело Игля, бросил на плечо и помчался напролом, позволяя костюму принимать решения любого уровня полномочий по поводу любых целей, независимо от их статуса и разумности. Слева и справа синхронно двигались Юфф и Хум. Вторая пара обережников прикрывала тылы. Тиля не было видно, зато слышал его, наверное, сам Огга: такого грохота этот корабль-планета не знавал со дня создания. Заноза, которой опасалась загадочная тьма, оказалась воистину ядовита. Уильям бежал, перепрыгивая расплющенные тела солдат, подныривая под низкие арки чего-то подобного толстым кабелям, протискиваясь в щели каменных узостей. Он мчался наугад: едва прозвучали кодовые звуки, в мозгу раскрылся потайной карман и оттуда, как черт из коробки, выпрыгнул «погонщик». Заранее созданный Иглем сложный фантом сознания, способный реагировать быстрее габнора и превосходно знающий тактический план. Простой, как молоток. Если Игль прав, то и безотказный ровно как молоток… «Системой» дрюккели корабля называли огромную сеть лабиринтов, пронизывающую кору планеты-корабля на много километров вглубь. Полного плана системы не знал ни один солдат. Высокие носители, и те имели доступ лишь к оговорённым для каждого зонам ответственности и маршрутам. Кое-где перемещение происходило лишь локальным портатором, вполне безопасным на малых дистанциях. Тиль в прыжке поднялся к самому куполу зала и расплавил часть контрольных модулей, прицельно расстрелял механизмы ворот — и солдаты Огги не смогли получить быструю помощь из резерва, ожидавшего команды в тоннелях. Затем Тиль оставил на своём месте двойника-обманку и метнулся к высокому носителю, пользуясь сумятицей. В двойника старательно палили все солдаты охраны: это тоже просчитал Игль, заранее уточнивший уровень интеллекта здешних охранных рюклов… Как много раз в давнюю войну, дрюккели были сильнее, быстрее и имели несравнимо более высокую живучесть. Но их атипичность оставалась близка к нулю, что решало бой до начала — если враг предлагал нестандартный ход. Солдаты Огги ждали прорыва к поверхности. Но группа психов упрямо вгрызалась в недра корабля, оставляя за собой обвалы, огненные ловушки и разрушенные контрольные узлы. Уильям мчался вслепую, лишённый привычного зрения стараниями того чёртика, что сейчас сидел в его голове. Габнор не спотыкался и не сомневался. На плече тряпкой висел беспамятный Игль. Телепат, который не поскупился и поставил свою жизнь против большой войны… Автора второй ставки большой игры Уильям не знал, но подозревал, что искать говнюка надо в рядах многочисленного змеёвника — империума. Голова Игля безвольно моталась, Уильям старался придерживать её по возможности бережно. Но собственное сознание едва слушалось, оно было оглушено и слабело. Зато росла, пожирала мозг тьма, и была она жутче и чернее мрака лабиринтов корабля Огги. Внутренняя тьма — холодная, спокойная, всезнающая. Она одна понимала без ошибок и промедлений, куда надо свернуть. Число коридоров ветвления не имело значения. Направление, узость, внезапные преграды — тем более. Уильям Вэйн, оболочка, заполненная тьмой, нацелился и пёр вперёд. Осколок сознания Игля — азартный черт в голове габнора — жаждал пройти через систему безопасности и вгрызться в недра огромного чужого мира сколь угодно глубоко. Да хоть насквозь проткнуть! Это ведь не игра. Это последняя и вполне отчаянная попытка добиться права быть услышанным тем, кто не готов слушать людей и, тем более, — тэев. Коротко полыхнула боль в затылке — и группа стала неполной. Имя того, кто еще жил и прикрывал тыл, Уильям не знал. Но мысленно простился, кивнул, подтверждая своё высочайшее почтение к тому, как умеют воевать солдаты рюкла Оберег. Пол под ногами делался все более странным. Он отчётливо шевелился, вздрагивал, прогибался и пружинил. Каменная шкура планеты осталась выше, группа вошла в иной слой, который нельзя назвать иначе, чем живым. Здесь сразу стало много хуже. Тьма в Уильяме и черт, центр её, теперь управляли движением каждого в группе. Не осталось надёжных коридоров, прочных стен и твёрдых поверхностей. Залы в единый миг схлопывались, коридоры выращивали лес лезвий, полы затягивали в болото огня, стены оказывались нашпигованы оружием ужасающей убойной силы. Юфф ощутил, что человеку стало чуть тяжелее нести своего соплеменника, сунулся было помочь — и сошёл с выверенного для него маршрута на ширину ладони… Еще долго Уильям слышал позади грохот, еще долго под ногами чудилась удаляющаяся дрожь взрывов. А безжалостный личный черт гнал вперёд, наплевав на мнение габнора о том, можно ли бросать своих на верную смерть. Третьим срезался незнакомый обережник. Это было на выходе из живого слоя, солдат принял приказ Тиля, коротко качнул головой и рванулся в неведомое, вставшее на пути подобием стеклянного озера. Жидкая агрессивная среда не находила способа уничтожить нарушителя, он уходил все глубже, и Хум приготовился нырнуть следом, когда нечто слоистое возникло из водоворота — и стёрло солдата из жизни, смахнуло, как пылинку. Тиль некоторое время оставался неподвижен, затем проскрипел несколько звуков, понятных его последнему живому бойцу — и костюмам людей. Хум настроил должное, нырнул и пошёл отвесно вниз, точно по курсу, невесть с чего известному Уильяму в качестве безопасного — и приведшему одного из членов группы к смерти. Габнор сжал зубы и прыгнул вторым, продолжая буксировать Игля. Тиль ушёл в стеклянное озеро замыкающим, чуть задержавшись. Грохот и дрожь скоро догнали группу: наспех изготовленная ловушка сработала. Жидкость была подобна маслу и для Уильяма она оказалась худшим из этапов спуска. Тьма утратила часть своего всезнания, поскольку изменчивость среды делала угрозы исключительно непредсказуемыми и внезапными. Но группа вырвалась в воздух без новых потерь. Уильям ощутил полет, свет полоснул по закрытым щитком глазам — и черт в голове прекратил подхихикивать, крышка его коробки плавно закрылась… Падая, габнор уже вполне сознательно контролировал тело. Спину сводило от холода, угроза была повсюду и казалась так равномерна и непреодолима, что уклонение не имело смысла. Тело распласталось по поверхности. Упруго хрустнули ребра — и выдержали. Костюм поднапрягся и помог обрести свободу дыхания. Непрозрачная маска сползла с лицевого защитного слоя костюма. Моргая и щурясь, Уильям осторожно ощупал поверхность и начал собирать разбитое, переутомлённое тело в сидячее положение. Рядом мычал и всхлипывал Игль, несомненно, он был на грани срыва! Подобного состояния у друга Уильям ни разу не замечал. Обернулся, поймал под локоть, постарался вглядеться в лицо, чтобы оценить хоть осмысленность взора. Рядом полыхнуло, звучно и коротко лопнуло — и группа пополнила список скорбных потерь. Уильям оскалился, стер с лица тёмную кровь, счистил с ладони обгорелые ошмётки. Встал, опираясь на подставленную лапу Тиля. И осознал, что сейчас те, кто ждал врага у последнего рубежа, целятся в командира обережников, который стоит и закрывает собой настоящую мишень — Игля. Как прежде его закрывал Хум… — Габнор Уильям Вэйн, — громко и быстро сказал Уильям, делая шаг влево и рывком поднимая на уровень глаз раскрытую ладонь. Встроенная сфера идентификации сделалась велика и заплясала оттенками света, бросая в сознание чужих солдат универсальные, похожие на удар хлыста по мозгу, параграфы закона о нейтральных служащих. — Я заявляю о прямой немотивированной агрессии. Я не намерен применять оружие. Я пришёл, чтобы отдать подарок и не подвергнуть риску его нового обладателя. Фиксирую факт агрессии. Фиксирую… — Мы готовы допустить за этим существом право жить еще сто щелчков. Мы желаем получить ответы. Уильям шагнул вперёд и сразу вправо, чтобы стать первым щитом и закрыть сразу Игля и Тиля. Спина более не мёрзла. Значит, тот высокий носитель, что стоит за двумя рядами солдат Огги, говорит вынужденные, обязательные речи — и не угрожает никому по-настоящему. Хитрюга Игль очнулся. Ста щелчков этому пройдохе хватит даже на то, чтобы продать умирающему от жажды бедуину горсть горячего песка. И выслушать благодарность… — Снимите вооружение. Все, полностью, — спокойно велел тот же носитель. Тиль за спиной первым завозился, щелкая замками на упряжи. Уильям дождался, пока то же сделает Игль и третьим начал исполнять приказ. Он стаскивал сбрую бойца и во все глаза любопытствовал, кое-как удерживаясь, чтобы не раскрыть рот и не ахать. Над головой — синее с прожелтью небо. Под ногами — лимонная, изумрудная, бирюзовая трава с множеством трогательно-скромных серо-серебряных соцветий. Подобные морским водорослям деревья трепещут пушистыми кронами, тянут ленты гибких ветвей ввысь, покачивают ими, как опахалами, создавая ветерок. Солдаты Огги медленно, нехотя отступают, целясь и щеря жвала, но исполняя приказ высокого носителя. Сам носитель и правда высок, стар и сух. Это может разобрать лишь тот, кто повидал дрюккелей и научился опознавать возраст по оттенку панциря, искажению осанки в вертикальной стойке, припухлости суставов. Говорят, постоянно работающие с дрюккелями люди умеют узнавать разных членов одного рюкла и уровня иерархии. Сам Уильям без ошибки справлялся с опознанием всего-то одного инсекта. — Черт… Я опять сморозил глупость, — покаянно вздохнул он, наконец обретая полную ясность сознания и вежливо кланяясь. — Нашёл, кому читать законы габ-системы. С искренним уважением приветствую вас, высокий носитель и мой большой босс. Габариус Чаппа, ваше присутствие делает законным любое решение нынешней сложной ситуации. — Делает, — нехотя проскрипел Чаппа. Долго смотрел на Тиля, затем встал на все лапы, заглянул за спину обережника и сухо кивнул Иглю. — Я отправлю первому лицу корпуса полный отчёт о ваших бесчинствах. Я, габариус, на правах высочайшего служащего габ-системы лично буду контролировать составление документа о вашем наказании, если по недоразумению вам случится выжить. Тут требуется финальная кай-квиппа, вы абсолютно несистемны и неконтролируемо агрессивны. Вы неразборчивы в средствах. Весь мой рюкл, и я говорю это от лица высочайшего носителя, поддержит любое решение оскорблённого вами, обманутого вами, униженного вами рюкла законников. Так же поступят рюклы Йошш и Фум. Получена кай-квиппа от высочайших. — Смиренно приму кару, — просипел Игль, кое-как цепляясь за лапы Тиля и вставая на дрожащих ногах. — Но я не лгал. В мыслях не было кого-то унизить, приношу все мыслимые извинения. Зюй нельзя отдать без инициации. Только не ки-дрюку. — Разве кто-то, кроме вас, желал отдать зюй? — без выражения уточнил Чаппа, отвернулся и пошёл прочь, опустившись на шесть лап и сделав приглашающий жест. — Это чудовищно. Сюда не допускают людей. Высочайший Огга не принимает людей. Никогда. Пройти все уровни системы нельзя. Никогда. — Вы строили и взращивали этот корабль после войны, двадцать седьмое поколение, как я слышал, само совершенство, — тихо и восторженно шепнул Игль, послушно обвисая на плечо Уильяма и позволяя себя поддерживать и почти тащить. — Полагаю, ни одна мысль, скользнувшая в головах тех, кто миновал изол-слой, не уклонится от мудрости высочайшего Огги. Приношу все мыслимые извинения. Меня частично оправдывают два момента. С детства Огга был мом кумиром, любой телепат знает о нем и жаждет хотя бы отчасти приблизиться к его полноте понимания множественных сознаний без утраты собственного взгляда на мир. Я… преклоняюсь. — Допустим, — помолчав, бросил Чаппа, не поворачивая головы. Уильям поёжился. Он снова чуял мрак, пронизывающий весь дивный свет внутреннего мира чужого корабля. И теперь он знал: этот мрак — сам Огга. Телепат. Ки-дрюк, не готовый к общению. Отшельник своей расы, уединившийся даже от соплеменников в одном из самых совершенных кораблей галактики Дрюккель. — Когда я понял, что могу убедить моего друга сделать подарок, который будет полезен самому Огге, я был в восторге, — продолжил Игль торговлю горячим песок. — Я рискнул жизнью габнора, тогда еще габрехта, сведя его с древним. Зю я предложил сны Уильяма. И он особенно ценит три. Все я приготовил, они в верхних слоях сознания, если высочайший Огга желает ознакомиться. В них немало ценного о мире людей, так сказал Зю. И пожелал общаться с Уильямом еще и еще. Наделил его сухим порошком для приготовления зюя. — Порошка при вас нет, — Чаппа чуть склонил голову набок, явно вслушиваясь в какие-то указания. — Да, именно так. Несомненно. — Зюй был предложен Уильяму перед прыжком к планете Жвир, — своим самым вкрадчивым тоном сообщил Игль. — Сам габнор об этом не знал… Многие говорят, что реакция эмпатов на зюй — это результат самовнушения, мне было важно исключить подобные мысли. Билли получил зюй и провёл нас сквозь систему, поскольку зюй был в нем и усиливал дар. Разве есть иное объяснение тому, что мы добрались сюда? Чаппа резко остановился, обернулся и даже присел. Уставился прямо на Уильяма. — Габнор, я ценю вашу преданность габ-системе и присяге. Я желал бы получить прямой ответ, как ваш габариус: у вас была карта системы? Описание, графы течений, коды вскрытия полостей и складок слоя ахра? — Я пёр, как чёртов танк, — покаянно вздохнул Уильям, глядя в траву и чувствуя себя дураком. — Не помню ничего, у меня в голове сидел мелкий бес и он был мне хозяин, мне и прочим. Это все, мой габариус. Это полная правда. Я не знал, что должен дарить подарок до сегодняшнего дня. Но я готов отдать. Вроде, у меня есть еще щепоть зюя дома, в габе Зу. Хранится в личном сейфе в комнате. — Как чёртов танк, — повторил Чаппа. Перевёл взгляд на Игля. — Преступный, чьё имя в галактике Дрюккель едва ли захотят произнести в этот день, я признаю, что наш старый спор не вполне верно решён. Эмпаты типа про тоже имеют… потенциал. Хочу уточнить: завершена ли передача настроек? — Да, — тихо и устало сказал Игль. — Я от всей души желаю высочайшему Огге достичь уровня доу в полной реализации этого понятия. Даже если славный Огга не примет мои извинения, он всегда мой кумир. — Люди, — повёл жвалами Чаппа. Замолк, замер надолго. Медленно, как-то неловко, занял вертикальное положение и обратил к Уильяму глаза, ставшие вдруг ярко-зелёными, чуть подсвеченными изнутри. — Рюкл законников принял решение. Вы, Уильям Вэйн, человек из диких миров, можете добыть для своего спутника право дожить жизнь вне галактики Дрюккель без каких-либо ограничений и ущемлений в правах. Мы предлагаем вам спуститься в ядро претендующего на вас рюкла по достижении возраста сто двадцать циклов. Мы гарантируем вам необходимые для человека условия жизни. — Но как же Тиль? — едва смог выговорить Уильям. — В закон расы не вмешиваются инородцы. — Тиль человек, — упрямо заверил Уильям, хотя тьма давила его все тяжелее. — Тиль совершенно уникальный, единственный в своём роде человек. Как эмпат я это вижу… сразу. Как солдат я вижу это вдвойне внятно теперь, пройдя сюда. Тиль нарушил правила людей, если так, пусть его накажут люди. По всей строгости. Но вы могли бы его пригласить, когда он достигнет преклонного возраста. Пригласить, черт вас подери. И не зависеть так основательно в воспитании детей от двуногих экс-алкоголиков с дикой Земли. Или иных людей. Тиль ки-дрюк и человек. Это дьявольски большое везение для вас, рядом с таким подарком зюй просто тьфу, мелочь. Вы… Уильям резко смолк, ощутив на плече руку Игля. Стало неловко. Он никогда не умел произносить речи, он взялся говорить спокойно и хотел что-то втолковать без напора и грязных словечек, но вмиг все позабыл, едва начал говорить. Чёртова жизнь, будь ты хоть дрюккель, хоть человек — из капрала в генералы проклюнуться дано лишь тем, кто рюклом вышел… — Мы ощущаем в вас зюй, — прошелестел Чаппа. — Мы готовы обсудить содержимое вашего мозга с привлечением семи рюклов. Преступный Тиль останется до тех пор в нашем ведении. Решение принято. Посол нашего рюкла, любезно предложивший помощь и предоставленный нам для беседы высочайшим своего рюкла, может отбыть с вами, если ему будет выделен уровень на крейсере. Мы не готовы рисковать высоким носителем большой ценности при повторной портации. Решение принято. — Три уровня, — тихо сказал Игль. — Мы готовы принять любой состав солдат для охраны посла. Любой. Мы с благодарностью подтверждаем, что слышали ваше решение и готовы ему последовать во всем. — Те, кого вы привезли против их воли, — к удивлению Уильяма, высочайший Огга, использующий Чаппу как микрофон, оказался говорлив. — Они признаны преступными без права обжалования. Должны быть переданы на корабль, прямо теперь. Должны быть забыты в пределах империи. Должны быть забыты… всюду. Чаппа лязгнул жвалами и рухнул в траву, как подкошенный. Его более не использовали для общения и, кажется, вмешательство в мозг было грубым. Уильям чертыхнулся, дёрнулся вперёд и себя сдержал. Затем вспомнил, что ему Чаппа не чужой — габариус все же, хоть и дрюккель, но права нейтралов в приоритете! И бегом бросился к высокому носителю, забыв про Игля. Тэй осел в траву мешком и остался там, не делая попыток встать, пока друг суетился, искал в костюме средства первой помощи, годные инсекту. Когда он закончил реанимацию и Чаппа смог ровно встать на лапы, рядом уже не было Тиля: обережника увели. Игль лежал и смотрел в небо, не желая никого замечать. Его так и погрузили в капсулу, и отправили на крейсер — молчаливого, истощённого до предела. Последним поддели под локти Уильяма. Два здоровенных солдата Огги тащили человека бережно, опасаясь нечаянно сломать это незнакомое и по всему видно, хрупкое существо. Бежали солдаты резво и целеустремлённо. Затем встали, как вкопанные. Мгновение помедлили, развернулись и помчались с удвоенной прытью по новому, указанному им без слов, маршруту. Уильям качался, удобно опираясь на лапы, и с интересом ждал. Солдаты встали перед зеркальной стеной, слитным жестом верхних лап указали — иди туда. Один. Зеркало было иллюзией, Уильям миновал преграду, замечая её лишь глазами и сознанием: тяжесть надавила на мозг с удвоенной силой. Отторгающая тьма склубилась плотнее, дополнилась новым ощущением нацеленного в лоб, неприятно пристального, взгляда. За зеркалом обнаружился небольшой зал, похожий на природную пещерку, выстланный цветным мхом. Каменные своды плотно завивал жёлтый вьюнок с серебряными цветами. Уильям сел на подходящий камень и стал ждать. — Знал, что здесь смерть. Был предупреждён. Надёжно. Зачем пошёл? Нет личной задачи. Нет приказа. Нет цели. Голос гудел внутри черепа. От него чесалась кожа головы, а дно глаз будто давило на сами глаза и зачерняло весь обзор лёгким полуобмороком. — Игль мой друг, — отмахнулся Уильям. — Такого закона нет. — У меня внутри есть, — возмутился Уильям. — Перекрыл линию огня, мешал устранить преступного Тиля. Не друг. Нет закона внутри для него. Нет закона внешнего. Есть угроза жизни. — Он солдат, он пришёл сюда с честью и прикрывал мне спину. Он мне не чужой. И, черт вас подери, нельзя живого Тиля убивать просто так, из-за какого-то там мёртвого и пыльного параграфа уложений. — Уильям почесал зудящую кожу. — Что у вас, совести нет? — Это не закон. Нет прописанного регламента. Нет надёжных признаков. Нельзя вложить в каждое сознание. Почему такое тебе ближе и проще понятного внешнего закона? Есть габ-устав. Есть закон самого общего пользования. Есть межрасовые уложения. — На такое положить — дело не хитрое. Это ж не честь и не слово. Откуда мне знать, что писали толковые люди, а не ублюдки какие… простите, высочайший. — Уильям тяжело вздохнул. — Правила всех стригут, как косилка — газон. Без разбора. Но мы люди, не трава. Сложные мы. Разные. — Зачем согласился спуститься в ядро, когда придёт к тебе старость? Не вижу внутри согласия. — Обстоятельства. — Почему высокого Чаппу считаешь… — голос в сознании замялся, выискивая понятие. — Другом? Он инсект. Он тебя не выбирал. Он дал тебе пять порицаний. — Толковый мужик. — Покажи сны. — Голос затих надолго, в мозгах снова копались, и делали это куда грубее, чем Игль. Вероятно, решил Уильям, морщась, это из-за малого опыта работы с людьми. Под сводом черепа снова загудело чужое опасливое любопытство: — Нет смысла… Ты прошёл сюда ценой смерти четырёх бойцов. Ты ценил их жизнь выше, чем требует целесообразность. Противоречие. Закон внутри сам себе противоречит. Закон внешний отрицает выбранный путь. Но ты жив и не утратил способность принимать решения. — Тиль перевёл много наших книг, он умён, как чёртов очкарик-профессор, — устало усмехнулся Уильям, принимаясь тереть лоб и массировать затылок. — Я читал мало. Но я знаю твёрдо одну штуку: у нас в книгах нет ответов, там сплошь вопросы. Та же дрянь с головой. У меня там ворох вопросов и нет ни одного ответа, постоянного и годного на все сто. Так мы и живём. — Закон внутри всегда силен у людей? — Нет. — Иди. Уильям встал, поклонился, сам не зная, кому и чему, может, просто спину проверил — а то давит усталость так, будто горб прирос к лопаткам. Хотелось миновать зеркало и навсегда оставить позади недра планеты Жвир и её отшельника, уединившегося среди миллионов соплеменников, которые не содержат вопросов и потому не нарушают размышлений законника Огга. — Черт, не могу я так просто уйти, — спохватился Уильям. — Надо передать Тилю его личные вещи. Надо на правах габ-сотрудника подать прошение о допуске к общению с ним в целях контроля условий содержания. Еще я должен забрать останки солдат Оберега. — Это сделано, — отозвался голос. — Оно было… громким в сознании, очень громким. Иди. Уже шагнув к зеркалу, Уильям разобрал последний шёпот, едва слышный. Огга соизволили пообещать разобрать случай Тиля, как особенный. Вероятно, для законника это было величайшим одолжением. Пришлось снова поклониться и поблагодарить. До самого крейсера Уильям молчал, прикрыв глаза и отдыхая. Сознание мутилось, под веками мерцали зелёные круги, словно пришлось долго смотреть на солнце. Хотя он не смотрел, он сам был объектом, в нем копались со спокойным интересом патологоанатома к трупу… Ему ставили не подлежащий обжалованию диагноз, норовя приписать перечень недугов всему человечеству. На знакомой террасе Игль страдал в медицинском лежаке, черные тени залили окологлазья и не желали исчезать при сколь угодно ровном свете. Игль тянул через трубочку какой-то полезный напиток. Рядом стоял сам высокий носитель Чаппа и — бывает и такое — отчитывал сун тэя, как пацана. — … безответственно! — донеслось до Уильяма, едва отдышавшегося после доставки. — Я свяжусь с вашим отцом. Хуже, я осмелюсь позвонить вашей матушке. Я сообщу, что вы опозорили семью. Я оповещу ри тэя, вы будете изгнаны из корпуса. Это немыслимо! Вы хотя бы отдаёте себе отчёт, что ваши игры ставят под удар миропорядок этого универсума? Вы… — Мне стыдно, — выплюнув трубку, буркнул Игль. — Я готов принести любые извинения. Да, я осознаю, что подставил вас, единственного известного мне инсекта, действительно умеющего понимать людей. У вас будут очень большие проблемы? — Игль рывком сел, хотя ему было совсем худо. — Надеюсь, до пересмотра статуса не дойдёт? Поймите меня, я не видел иного пути. И сейчас не вижу. Хотя Тиль мой друг, а Хум мой любимый партнёр по спаррингу… был. Игль снова лёг, покривился и закрыл глаза, позволяя лежаку продолжить экстренное восстановление живучести. Чаппа зло, в полную силу, щёлкнул жвалами и удалился, не глянув на габнора. Уильям повозился с настройками в больной своей голове, создал кресло чуть правее лежака. Сел. Зажмурился. Старательно, в подробностях, подумал, как берет Игля за грудки, дёргает на себя. Коротко размахивается и крушит челюсть левой снизу. Сразу добавляет правой по почкам. Тело худощавого сун тэя дёргается, голова мотается, кровь на кулаке, кровь на костюме. Зуб Игля летит далеко, дробно цокает по полу, оставляет штрихи красного. И совсем не хочется останавливать руку, пока ублюдок жив. — Почему? — тихо спросил Уильям, ощущая некоторое успокоение. — Начать надо с истории войны, — сказал Игль, прощупывая челюсть и облизывая с губы несуществующую в реальности кровь. — Если все упростить… В последний цикл противостояния три тысячи циклов назад мы грохнули планетарную систему приличных размеров, желая получить доступ к искомому. Добыли материал и успели почти полностью его декодировать, когда они грохнули наш научный сектор. Целиком и не считаясь с потерями, а равно мнением иных рас, которые пострадали из-за неудачного соседства. Дальше был просто ад, Билли. Могу попробовать назвать наши потери за следующую долю цикла, но это такое число, которое очень долго говорится. Разве в кратности к полному населению вашей Земли… и то долго. Но мы успели сделать опытный образец на базе полученного исследования, это называлось, кажется, «материнский кодер». Солдаты инсектов стали дохнуть вроде мух по осени. Их клинило от противоречия в законе и приказе. Затем был подписан мир на все времена. Мы уничтожили материалы доклада, опытный образец кодера и стёрли память выживших учёных. Они ввели тотальный контроль численности солдат расы и умерили масштаб генных изменений при разработке новых рюклов. Еще они внесли параграф о мире с людьми в свой закон. Полагаю, трёх тысяч лет достаточно, чтобы мудрецы вроде Чаппы нашли решение, делающее кодер негодным оружием. — Игль помолчал, тяжело вздохнул. — Это не важно. Вопрос прост: как объяснить хоть кому, а тем более законникам, что в сейфе тэй корпуса в научный сектор везли именно доклад? Часть его, черновики. Когда я узнал, то понял сразу: это равнозначно официальному объявлению войны. У рюкла Оберег есть все основания числиться людьми, но ведь они инсекты. В них, глубже подсознания, сидит базовый закон. При вероломном объявлении войны рюкл способен ликвидировать империум. Я телепат, Билли. Я сам проверял, Тиль мне разрешил. Скажу даже больше. Он получил данные о том, что инсекты расценили наше поведение как начало необъявленной войны, а это и есть приказ на ликвидацию… по сути. Тиль «слепой» приказ не выполнил. И выжил. Следовательно, он и правда, человек. — Вот дерьмо… То есть люди опять проиграли, и снова одновременно с инсектами. — Что еще я не имею права сказать? Но скажу… что пока мы были в гостях у Огги, вокруг крейсера вышли из портаторов настоящие боевые инсекты, убедились в том, что крейсер пуст и вооружение его неактивно — и ушли. Еще я скажу, как все началось. Корпус получил разрешение от членов империума и задействовал определённые экстренные ресурсы. Сейчас мы знаем доподлинно: недавно Огге пришло сообщение от человека, по статусу имеющего право послать именно прямое сообщение. В тексте было достаточно намёков про тот самый вскрытый сейф. В день, когда было отправлено сообщение, три члена империума добровольно покинули его состав. — Игль поморщился. — У нас, Билли, простой закон. Если перевести на ваш манер, получится: или власть, или деньги. Империум аскетичен. Покинувшие его безмерно успешны, но максимально удалены от прав влиять на решения. Игиолф, да будет тебе известно, отказник империума. Он богат и он вне империи навсегда. Теперь подумай: допустим, Тиль не человек. Им и его рюклом одномоментно устранён весь состав власти. Три отказника живы и скорбят. К кому в первый миг обратятся, чтобы избежать хаоса? На пороге войны, в тяжкий миг шока и отчаяния. Не понимая причин поведения коварных инсектов. — Политика, волчьи игры, — буркнул Уильям. — А говорили, тут все взрослые. — При современном уровне развития мы купируем значимые сбои в психике на ранних этапах, — назидательно сообщил Игль. — Любой тип мании, любой вариант фанатизма в том числе. Но эти ребята искренне стремились принести пользу человечеству. Каждый из них по отдельности не выродок. А вот вместе… Видишь ли, древние нас сочли взрослыми, когда мы научились сосуществовать. Потому что разнообразие есть основа развития. Именно признание права для людей и нелюдей быть разными остановило войну. Билли, я не хочу говорить умные слова, я и думать их не могу, я чертовски устал. Может, тебе не слышно, но я вслух оправдываюсь перед Хумом. И ничего у меня не выходит. Даже Тиль меня не слышит и не слушает. Даже сам я. Игль сел и уткнулся лицом в ладони. — Билли, никогда не бей телепата в челюсть, — сказал он иным, более вкрадчивым, тоном. — Сотрясение мозга нам вредно, влияет на способности. Тем более, в тебе еще сидит зюй. — Оглох? — Чуть не стал доу. Билли, я всю жизнь хочу оглохнуть, — грустно и почти честно, то есть в должной мере скорбно, добавил Игль. Повисла тишина, Игль лёг и сделал вид, что устало дремлет. Мол — имей совесть, не добивай лежачего. Уильям примерился кулаком в живот. Телепат приоткрыл один глаз. — Почему? Мне не нужна отмазка с политикой и историей. Мне не интересны твои попытки обозначить раскаяние. Мне нужен ответ. Четыре трупа хороших ребят на моей совести, на твоей тем более. Тиль под судом. Чаппа, ясное дело, за кого-то поручился, то ли за меня, то ли за тебя, что уж вовсе глупо с его стороны. Ему еще надавят на панцирь, так? Почему ты сунул всех нас в это варево вместо приправы, тощая лживая зараза? Игль поморщился, сел и перестал изображать умирающего, ведь не зря лежак — медицинский, восстановление продвигается неплохо. — У меня в голове был полный отчёт по расследованию, проведённому корпусом. У меня на крейсере сидели все три новых богатея, уже не часть империума и, значит, не под охраной Тиля, а под его конвоем. Послание этих уродов Огга, увы, прочёл. Меня или кого-либо еще из людей империи он читать и слушать отказался наотрез. В условиях возможной войны зюй ему нужен… насущно. Вот все вводные. Тиль знал, на что идёт. С Хумом и прочими я попрощался еще вчера. Чаппу никто не дёргал за лапы, он сам встрял. А ты должен был выжить, ты один из нас всех. Ты нейтрал, ничего не нарушил. И ты — главная часть моего плана. Огга никогда не верил во внутренний закон людей. Я полагал жизненно важным для всех нас, дурных гуманоидов, дать ему понять: мы достойны мирного сосуществования. И мы умеем жить, будучи сплошным сплетением противоречий, нас не давит в лепёшку груз ошибок. Самых непростительных. Если я хоть вот на столько прав, — Игль показал краешек ногтя, — то Огга возьмётся пересматривать закон. И тогда Чаппу выведет из-под удара именно рюкл законников, хотя прежде они были против него всеми голосующими лапами. Тиля тоже не тронут. Как ты там говоришь? Ад и пламя, Билли, ну ты и речь задвинул про атипичного солдата-инсекта! Игль фыркнул. Уильям попробовал улыбнуться. Панорама за перилами балкона мигнула, звёзд стало мало. Крейсер прыгнул, оставив далеко позади не начатую новейшую межгалактическую войну. — Погоди, а вот Альг, — нахмурился Уильям. — Тот казнённый тэй. Его-то кто грохнул? Люди трёх отставников? — Да. Только не его. И не грохнул. В этой частной истории одного тэя мы, Билли, — вздохнул Игль, — ничего не понимаем вообще. — А эта — Сэмми? Она что говорит? Нелепо вышло, я с ней даже не познакомился, так спешил свалив из Зу, никому не вдавив мозг в затылок. — Я не знаю, что она говорит и думает, — огорчился Игль. — Я попробовал так запросто решить дело с этой как бы простушкой, что наворотил глупостей на два цикла вперёд. — Игль спустил ноги с лежака и сел ровно. — Габнор, а вы не хотели бы поработать с напарником? Передать опыт. — Иди к черту. — Я был у него, — вкрадчиво шепнул Игль. — Можно сказать, душу заложил, но добыл то, что ты молча загадал поутру. Меняю шикарную хреновину с богатым боезапасом на твоё прошение в адрес Чаппы. Билли, ты ведь знаешь, что девочка полезла воевать самого Игиолфа, а Олера считает личным врагом. Её надо оберегать и вразумлять. Я говорю это с самыми лучшими намерениями. Уильям молча обмозговал услышанное. В целом все было здраво и по делу. Вот только душа… Неужели нашёлся в универсуме хоть один черт, до того тупой, чтобы принять заклад у честнейшего сун тэя? История двенадцатая То, чего на свете нет — То есть вы привезли его, — еще раз тупо повторила я и уставилась на столик с напитками и сладким, в упор не видя ни угощения, ни рубки в целом. Олер сидел напротив меня в шикарнейшем из существующих в мире кресел и молчал. Какой смысл встревать в монолог Симы и её мозга? Ведь я не спрашиваю, а просто втискиваю в себя то, что не желает лезть: понимание происходящего. Само собой, в мире не бывает все просто. Хотя это как посмотреть, а мой талант — сам Олер и сказал — смотреть на мир так, как будто он прозрачен и прост. Но иногда таланта бывает мало… Шикарнейшее кресло Олера, наверное самое дорогое в универсуме — не мебель, а часть этого существа. В него вроде бы встроены сейф, основной архив финансовых данных и еще невесть что плюс автономный источник энергии, почти вечный. Сам Олер формально, медицински, имеет неограниченную продолжительность функционирования мозга. Мечта земных олигархов, если упомянуть лишь последнюю фразу. И их же кошмар — если бы олигархи могли взглянуть на Олера моими глазами и выслушать то, что прямо сейчас рассказал кислый, как уксус, дядя-бессмертник. Чудовищно, тотально несчастное существо. Он хотел хапнуть всю лицевую сторону шикарной жизни, но приобрёл в комплекте и изнанку — иначе не бывает. Просто изнанку замечают не сразу. А, даже обнаружив, старательно прячут от себя самих: на кой выносить сор из избы и окислитель из корабля? Термины меняются. Суть — ни на грамм. Я назначила Олера врагом, и приняла это решение по привычке быстро. Вызнала через Гюль с её умением фильтровать информацию немало об интмайре. Но ёлки зелёные, толку от того? Злодею Олеру, правой руке главзлодея Игиолфа Седьмого, триста сорок восемь циклов. Он выглядит на сорок с небольшим земных лет. Он по классификации универсума истинный человек на двенадцать процентов. Это официальные данные, сильно откорректированные благодаря личным средствам и связям Олера. Прочее в интмайре неприродно — дублирующие системы, протезы, дополнительные и клон-органы, голубая улучшенная кровь, импланты и так далее, я не люблю вникать. Двадцать циклов назад интмайр был человечнее на процент. Потом его облили чем-то жутким враги моего врага. Олеру вынужденно обновили функцию обоняния, заменили остатки его личной кожи… И он стал гораздо удобнее для своего хозяина. Он повис на крюке, как жадная рыба, заглотившая наживку по самое пузо. Вечность была мечтой молодого Олера циклов триста назад. Сейчас вечность — ошейник и цепь, которыми он пристегнут к кошмару по имени «бессменная работа на бессменного шефа без права на мнение и выбор». Игиолф Седьмой моложе. Он заразился жаждой бессмертия от Олера, интмайра этой семьи уже три поколения. Олер почти так же богат, как его шеф. Он знает до неприличия много тайн и обладает едва ли не лучшим интеллектом по осреднённому, базисному методу определения, принятому в универсуме: ведь указанный параметр учитывает встроенные неприродные возможности и тщательно зашифрованные базы данных. Олер-управленец вместе с креслом стоит так дорого, что вряд ли может сам себя выкупить. Пока это неважно. Он — разумное существо, одушевленное. Значит, обладает свободой воли и всей полнотой статуса. А теперь об изнанке, которую почти бессмысленно дольше прятать. Двенадцать процентов человечности по закону универсума — пороговое значение. Еще одна песчинка на весах господина случая — и все, кранты интмайру. Из господина Олера он превратится в просто Олера, условно белковое имущество многочисленных паразитов, которые приходятся ему дальними потомками. Эти уроды разумны ровно на столько, чтобы не ждать милости от природы. Они не враги мне, но пристрелить таких отморозков — святой долг всякого одушевлённого. Периодически правнучатых родичей ловят в той или иной звездной системе, лишают статуса или ограничивают в правах после очередного покушения на остатки природности Олера. Но наследников много, а средства и судебную защиту им представляет Игиолф, всегда — получая в оплату долю прав на грядущее имущество, то есть на Олера, пока еще «господина». Шеф давно возжелал услышать от интмайра как обязательную часть каждодневного приветствия слово «хозяин». Игиолф знает: если провести новое освидетельствование беспристрастно, Олер будет признан человеком не более чем на три-пять процентов, и тогда он утратит статус человека. И никому не сможет рассказать тайны своего шефа под присягой, с полным правом свидетельствовать. В том числе не выложит на общее изучение уровень замещения природности Игиолфа. Что делать, вот так они живут, уцелевшие хищники с уровнем дикости, достойным моего мира — в мире этом, куда более взрослом. Играют в те же игры и рвут когтями по тем же причинам. Невзрослые они, ведь взрослым нет дела до возни в песочнице с названием власть. Есть ведь большой мир с его тайнами, чудесами и возможностями, открытыми одушевлённому и любознательному исследователю. Это негромко пробормотал, поморщившись, Кит — он, наконец-то, у меня в гостях. Сейчас сидит в рубке чужого корабля, интересуется примитивными технологиями современного универсума. Но вернёмся к Олеру и его бедам. Для освидетельствования независимыми сотрудниками нейтральной и всеми высоко уважаемой габ-системы нужен повод. Желательно судебный. Смерть малозначительного в игре гуманоида — габла Симы — могла дать такой повод. Лишь благодаря невероятным скорости бега и телепатичности Саида худшее не случилось семь дней назад. И вот, едва глоп-волнение в пространстве улеглось, Олер прибыл в наш габ. Формально он по-прежнему человек. Расследование нашей службы безопасности интмайр хладнокровно замял в полчаса: габмургер Тьюить сам звякнул мне и строго, со смыслом спросил: «Есть-уть ли претензии к Олеру? Нет-ить?» Я все поняла по тону и ответила: нетуть. Тогда и было сообщено, что господин Олер ждёт меня на своём корабле, пришвартованном у гостевого вип-причала. Я во весь мозг провизжала эту информацию для Саида, он примчался с очередного спарринга, как был: в мокрой насквозь майке, с кровоподтёком во всю щеку, еще не заросшим. Гюль расслышала вопль, но не явилась. Она же три дня — именно «она». И это значит, что тысяча единиц интеллекта навигаторши все три дня загружены мыслями о наряде, достойном мгновения встречи с божественным Бмыгом. Ювелир, кстати, мозг не парит. Купил «Дно» на двое суток, не тратя сил на рассуждения о числе гостей и протяжённости гулянки. Причалы пятого сектора уже зарезервированы все: на официальное знакомство с Гюль приглашена туча гостей. Пырья родня, коллеги по искусству и сослуживцы по временам юношеской работы боевым пилотом… Все загудят в «Дне» послезавтра. Космические скорости у безрассудства взрослых гуманоидов, правда? Саид три дня как однозначно «он». Обожаю технологии кэфов. Примитивно у них все, как у деревенских знахарок… или старой, умудрённой расы. Ни тебе грома, ни фейерверка. Ни наркоза — ни операции. Два часа весёлой болтовни в рубке Кита, вот и все, и никакой двухконтурности. Зато я вижу: Саид медленно, но отчётливо, меняется после вмешательства в его природу со стороны Кита. Мальчик подрос на ширину моего большого пальца и на столько же раздался в плечах. У него резче обозначились скулы, глаза стали как будто вдвигаться под бровные дуги — помельчали, зато взгляд заострился. А еще образовалась привычка мрачно взирать на новых и не особо приятных людей — в упор, чуть исподлобья… Хоть сладкое не разлюбил. Сидит, улыбается Киту, сурово хмурился на Олера — и трескает угощение за обе щеки. — То есть Дэй здесь, вот прямо — здесь, — снова тупо повторила я. — Официально его везут спецрейсом в один прыжок, чтобы сдать в камеру хранения главного центра безопасности габ-системы. На том корабле наспех слепленный клон тела. Подделка не будет выявлена до первой попытки вывода из стазиса, — сообщил голос, который я при первом знакомстве сочла надменным. Я же не знала, что с выражением эмоций у Олера напряжёнка… — Когда я прочёл сводку по внезапному урегулированию кризиса йорфов, понял, что вы можете быть полезны, поскольку по-новому оценил вашу атипичность. Я вмешался, подёргал за ниточки и выкупил Дэя у представителей тех, кто выкупил его два цикла назад у Игиолфа и коллег по совладению объектом — там в сумме было три расы и два условно независимых научных центра. О, быть неодушевлённым страшно, Сима. Неодушевлёнными можно распоряжаться и совладеть. Конечно, умерщвление проблемно, как и жестокое обращение. Тут следует выявить доказательную базу преступности объекта или хотя бы психического расстройства в тяжёлой форме. По Дэю имеется и то и другое. — Вашими трудами. — Сто циклов назад я был человеком на сорок три процента, мне еще хотелось… — он сделал паузу, пробуя разнообразить речь, — пожить. Мне представлялось, что меня самого никогда не коснётся ситуация Дэя. Добавлю без утайки. Я относился к этому существу со смесью страха и отвращения. — Кто был владельцем Дэя в тот момент, когда я впервые увидела его? — Империя. Мне казалось, вы не могли не прийти к указанному выводу сами. Все вводные на поверхности. Интерес корпуса тэев и участие в деле сун тэя Игля, рассмотрим хотя бы этот момент. — То есть он слегка солгал мне. — Предложил удобную версию информации, не будем все упрощать. — На фиг! Вранье и есть вранье. Позвоню и скажу ему, что он говно зелёное. — Я подвигала бровями, гоняя в голове информацию, как шарик пинг-понга. — Цветом он отличается от вас, драгоценный интмайр. Цветом и вонючестью. Когда Дэя забрали с небелковой станции, он уже был ваш. Игль мне не врал. Саид восторженно воззрился на меня и кивнул. Олер снова взял паузу. То ли злится, то ли формулирует. Интересно: он умеет злиться? Еще до чесотки любопытно: он телепат? — Не доу, — мстительно шепнул Саид. — Ты круче всех, по-прежнему? — хихикнула я. Мальчик скромно потупился. Олер малость задёргался, стал поёрзывать в кресле. Он очень не любит вспоминать, что его кое-кто может без приборов протелепать до донышка. Не привык говорить то, что думает. И вряд ли умеет осознавать полностью мысли — прячет их от себя же в оттенках полунамёков и сплетений обстоятельств, учтённых и не учтённых… — Я говорил с объектом один раз, — продолжил беседу Олер. — Всего раз, девяносто три цикла назад. Он сказал слово «зеркало». Одно слово. Минувшее с тех пор время вырастило из семечка намёка дерево такого ужаса, какой вам и не снился. Дэй — чудовище. Зафиксировано, что он сказал хотя бы одно слово восьмидесяти семи сотрудникам служб навигации, охраны и науки до того, как была выработана безопасная система бесконтактного общения с ним. Семьдесят три слушателя покончили с собой. Нет никакой явной связи между разговором и суицидом, но корреляция… Он что-то заводит в нас. Пружину смерти. Вам после разговора с Дэяем не хотелось уйти, рассчитаться с жизнью? — Нет. Знаете, Олер, я вряд ли втискиваюсь в статистику. На меня прицельно падает всякое дерьмо, но мне же везёт и с зонтиками — бесхозными. Как душка Саид. Или с добрыми владельцами покатых крыш — как Чаппа. — Вы катализатор, — жутко раздражающим монотонным голосом сообщил Олер после молчания. — Редкий сорт людей. В любой инертной массе вы разбудите реакцию. Мне трудно поверить, что вас избрали дрюккели. — Не дрюккели, а лично высокий носитель Чаппа. — Не вижу разницы. — У вас же нет настоящих глаз. Давно? — Семьдесят три цикла. У меня врождённо было слабое зрение. Его я улучшил охотно, нынешнее много совершеннее. Так выбор представлялся очевидным. Повторю вопрос. После разговора с Дэем вы не желали умереть? Ни разу? — Нет. Но меня многие желали стукнуть тяжёлым и острым. Это нормально, так было и до разговора. — Существо из прайда, телепат уровня, близкого к доу. Оно тоже общалось с Дэем? И тоже не желало умереть позже? — Простите, интмайр. Мы расшатываем крепкую статистику. Но — ни фига. Гюль уже три дня имеет статус в расе пыров. Ей совершенно не до суицидов. Подаёт документы на морфинг, хочет быть пырой и плодить пырят. Морфинг ей, дело ясное, не разрешит сам Бмыг, зачем терять хоть грамм уникальности? Ну и прочее как-то уладится. В меру природно, в меру научно. — Не понимаю. Вы говорили с ним дольше всех. Скажу прямо: я привёз его исключительно с целью повторения эксперимента. Он еще жив, но это не надолго. Он угасает. Расследование возобновлено. Вы думали, это победа? Нет, всего лишь простая игра со слабым противником, не владеющим информацией — с вами. Наивной короткоживущей. Дэй не дотянет до суда. Данные надёжны. Сожалею. — Вы умеете сожалеть? — Я знаю это ощущение. Оно снедает меня изнутри, постоянно. Как фантомная боль — тех, кто утратил конечности. В вашем мире так? — Так. — Хорошо. Мы достигли понимания. Сейчас Дэя распакуют. Я внимательно изучила лицо Олера, которое не лицо вовсе, а просто вылепленная кем-то маска — фасад для имитации должной меры природности. Презентабельный фасад с аккуратно пристроенной вывеской типа «улыбка приветливая, версия три, открытость». — Зеркало! — Что? — Олер чуть не подпрыгнул в кресле. — Сима, я не понимаю вас. — Перевожу: чтоб ты сдох, копилка летающая! — прошипела я. — Вы не правы, — монотонно возразил этот придаток компьютера. — Я не корыстен. Власть мало волнует меня. Но положение в обществе позволяет менять само общество. Если бы вы не пытались оценивать мир так примитивно, вы могли бы заметить, что именно я выделяю средства на науку, помогаю расширять систему габов, направляю помощь отсталым расам… — Комплекс бога, — кивнула я. — Для таких есть рубашки с длинными рукавами и комнаты с мягкими стенами. Нимб не давит на лоб? — Давайте завершим наш эксперимент и расстанемся, — предложил Олер. Я покосилась на Саида. Мальчик хряпал сладенькое так безмятежно, что я не дала бы за живучесть бессмертника и ломаного гроша. Протелепать Саида невозможно. Не только из-за его уникальности. Три дня мой морф предаёт подругу и старательно корчит из себя чалму. Я в шутку подумала, а Гав всерьёз реализовал. С чалмой на голове Саид — восточный принц, натурально. Но главное иное: он не слышит мысли и не транслирует, если не договорится об этом с Гавом. По моему мнению, здоровая закрытость сознания важна для формирования личности. Кит выслушал, кивнул и три дня назад поспорил с тётей Симой на полет до шлака и обратно: он утверждал, что наш принц взвоет и начнёт подслушивать на вторые же сутки. Саид, полагал Кит, привык к шуму и не перенесёт тишины, он настроен на внимание к чужим мыслям и почти не умеет автономно думать свои. Теперь Кит — мой должник. Потому что Саид балдеет от восторга и требует вырезать ему вообще всю телепатию. Говорит, когда в голове нет посторонних, он лучше видит людей и самого себя. И еще ему начала нравиться музыка. Сегодня мы с Китом кое-как уговорили Саида немного поподслушивать: Олер тот еще урод, надо знать, что жарится в адском мозгу интмайра. Глупо отказываться на опасной встрече от лучшего в универсуме детектора лжи… Все, мысли отрубило: стену справа вспучило, покрытие расползлось и позволило увидеть гладкий саркофаг, немного похожий на тот, в котором имперцы сберегали настоящего тэя Альга. Только эта штуковина крупнее и гораздо… внушительнее. Без звука саркофаг выплыл к самым нашим креслам, открылся и позволил увидеть тело Дэя, плотно пристёгнутое, зажатое и обмотанное бессчётными фиксаторами. Дело — дрянь. Кожа у Дэя белее снега, тонкая, смятая. Бумага, а не кожа. Поверх бумаги — пепел, настоящий. Или — пыль? Словно Дэй помаленьку рассыпается. Жутко. — Он теряет до тысячной доли веса ежедневно, — кивнул Олер. — Мы не понимаем природы явления. Саркофаг герметичен, утечек нет. Но изменение веса задокументировано и не вызывает сомнений. Кожа и кости… Я сглотнула жалость, решительно встала и прошла к саркофагу. Вся учёная камарилья не может вылечить Дэя. И не хочет! А я — хочу, но не умею. Ну и пофиг, я же очень хочу. Однажды у меня уже получалось. Тонкий лягушачий язык Дэя вытянут и намотан на стержень — все у тюремщиков учтено, даже эта особенность заключённого. Я повозилась, не понимая принципа работы замков. Саид встал, почесал себя и морфа в области затылка, хмыкнул — и вскрыл замочек без видимого напряжения. — Это опасно, — предупредил Олер и дал приказ креслу отодвинуться как можно дальше от саркофага, перемещаясь вокруг столика. — Не стоит трогать замки. Тем более с примитивными отмычками. — Я готовился, — огрызнулся Саид. — Они не примитивные. — Нет… Вот это слово Олер просипел, впервые выражая подобие эмоций. Еще бы. Вряд ли он хоть раз видел, чтобы лягушачий язык бесцеремонно протирали заимствованным у Павра спиртом и пихали, как иголку, в человечью вену. Собственно, ждем. Если кровопийца теперь не узнает меня, ему и осиновый кол больше не вреден. Секунд пять я жутко боялась худшего. Затем язык перестал быть вялым, кровь пошла по нему, как по живой капельнице. — Прямо в мозг, — глубокомысленно сообщила я полудохлому Дэю. — Мама мне говорила, на меня так должен действовать сыр. Целый год я жрала сыр и ненавидела его. Потом меня выгнали из института, и все, и хана пришла сырной диете. Сима не поумнела. Не судьба. Пыль медленно поднялась с бумажной кожи, делаясь похожей на перламутр с крыльев бабочки — она чуть мерцала, кружилась в неощутимом ветерке и снова впитывалась в кожу, отдавая ей сияние и цвет. Конечно, здоровяком Дэй с нескольких глотков не стал. Но теперь он хотя бы не белый, а трупно-серый. — Прогресс, — хихикнул Саид, вслушавшись в мои ассоциации. — Отодвинься, добровольная жертва. Хватит. — Ему мало. — Тебе много. Я умею спорить с Саидом. Беда в том, что третий день он полагает себя состоявшимся взрослым мужчиной и использует новый метод. Он меня игнорирует. Берет за плечи и двигает. А сопротивляться в таком случае — это то же самое, что пробовать пинком оттолкнуть футбольный шар с названием Земля… — Нет. Недопустимо… Бедняга Олер. Как бы не сдох. Саид вынул иголку из моей сухой вены, похожей на впадину, а не на выпуклость с кровью внутри — и сунул себе в руку. Удачный день у Дэя, калорийное меню из двух добровольцев. О — десерт подоспевает: Гав зашевелился, сполз по шее Саида и укутал нашего вампира с головы почти до пояса. Греет и лечит. — Хватит симулировать трупность, — возмутилась я вслух. — А ну, открыл глаза! Тут я нервы треплю, а я примитивное существо, по слухам, у меня нервные клетки не восстанавливаются. — Восстанавливаются, — тихо уточнил Кит. — Но довольно медленно. — Сима, — кое-как прошелестел Дэй и послушно открыл щели век. — Сима, — согласилась я. — Давай дальше. Тут гражданин Олер уверен, что я должна подохнуть, если ты назовёшь мне Слово. Моё имя меня не убило за двадцать два года. Неужели теперь оно токсично? — Как болит голова, — пожаловался Дэй. Более осознанно посмотрел на Саида. — Спасибо. Достаточно. Можно переходить к воде и обычной пище. Саид покосился на стол, облизнулся и покраснел до корней волос. Переходить-то не к чему. Олер изобразил памятник себе, то есть ничего не понял изо всех сил. Я ласково попросила повторить угощение. Он опять не понял. Кит блаженно прижмурился и исполнил пойманное у меня движение — щёлкнул пальцами. Это привело к мгновенному возобновлению банкета. Стол только что не рухнул под тяжестью вкусного и утоляющего жажду. Кит улыбнулся интмайру. — Заметьте, корабль герметичен, но масса изменилась, — сообщил он. — Очень люблю немного лукавить с примитивными законами мироздания. — Ноль по колебаниям в энергии, ноль перемен по всем считываемым параметрам, — признал Олер. — Как жаль, что кэф-корабли не совершают преступлений. — Зеркало! — снова рявкнула я. Олер заткнулся и скис. Дэй недоуменно повёл бровями — лицо уже почти нормального оттенка, только слегка бледновато. Кожа расправляется, он больше не старик, скорее дядя лет шестидесяти, быстро молодеющий. Саид только успевает кидать в пасть нашему жрунчику фрукты со стола. Хряпает вампирюга на лету, бультерьеры уважали бы, взгляни они на это. Во: выхлебал два кувшина воды. Немного полежал, блаженно жмурясь — и попросил Саида заняться крепежом оков на руках. — Я вспомнил, — негромко сообщил Дэй почти обычным голосом, низким и бархатным. — Я сказал этому вот существу — «зеркало». Давно. Точнее, я подумал, я тогда не понимал наречия. Он сам вербализировал главное слово. Это была моя ошибка. Я долго не мог понять, что вступаю в контакт с сознаниями, с бессознательным и вербализирую то, что может оказаться крайне опасным. Понадобилось двадцать циклов, чтобы устранить угрозу. Слово «зеркало» он выбрал сам. И сам начал накручивать смыслы вокруг слова. Удивительно, все говорили и накручивали. Но лишь немногие пробовали в себе менять причину произнесения слова. Один охранник сказал — «цепь». Он помнил вину за многое, и эта вина его угнетала, рано или поздно он сломался бы, начал глушить сознание и уродовать себя и других. Но тот человек понял проблему. Я знаю. Он приходил к моей камере перед отлётом и сказал «благодарю». Мне стало немного легче. Еще несколько раз приходили люди. А другие исчезали. Не моя вина. Но это причиняло боль. — Что значит «зеркало»? — решился задать вопрос Олер, даже чуть придвинул кресло. — Не знаю, — повёл плечами Дэй и начал массировать запястья освобождённых рук. — Это ваше слово. Могу предположить, что вы страдаете неумением включать себя в картину мира. Вы так хотите быть над обществом, что стали зеркалом. Вы ведь знаете, что зеркало ничего не отражает кроме хаоса, пока в него не смотрят? В вас давно уже никто не смотрит. Вы чудовищно одиноки. Сами вы смотреть не умеете вообще, вы окончательно слепы. Это трагедия, вокруг удивительный мир, а вы планомерно превращаете себя в фиксирующее устройство, хотя рождены художником и мыслителем. — Почему вы никогда не шли на контакт? — Олер отчётливо подался вперёд в кресле. — Если станете имуществом, вы быстро поймёте причину, — сухо рассмеялся Дэй. — Сима едва ли не одна из всех в этом безумном универсуме учёных и сторожей не поверила, что я вещь. Опасная вещь. Она сразу сочла меня убийственным, но человеком. Увы мне, судя по ощущениям, она передумала. Это вернуло меня к жизни вернее крови и пищи: любопытство. Сима, я что — не человек? Ты выбрала более точный ответ? — Я перетёрла тему с Китом, — кивок на моего любимого кэфа. — Он согласен… в целом. Дэй, я хочу предложить тебе одну безумную идею. Очень может статься, это убьёт тебя. И точно ты не останешься прежним. Вдобавок ты покинешь универсум, где тебе нет места так и так. Не из-за суда, просто твоё призвание — оно не здесь. — Сима, никто не предлагал мне самоубиться так ловко, чтобы я, располагая шансом сбежать, не использовал его и охотно согласился на глупость. Ты первая справилась, — тихонько рассмеялся Дэй. — Что надо делать? — Формально для начала — составить признание. Мол, я, такой-то такой-то, исполняя свое предназначение, прикончил уродов общим числом до двадцати трёх рыл. О содеянном не жалею, но готов отбыть в шлак, чтобы снять вопросы наказуемости и угрозы обществу. — То есть я всё же убил их, — огорчился Дэй. — Не помню совершенно. Саид, вот ведь умничка, без подсказок, сам, бережно обхватил голову Дэя, заглянул ему в глаза и сцедил в память мой сон про древних и неизменных детей цветка энна, про Сэа — дочь шамана и тех подонков современного универсума, что медленно уничтожали девочку день за днём, без жалости, без капли сострадания. Жестом я попросила Саида, и он слил тот же сон, но вкратце, Олеру. Поморщился и сел отдыхать. — Трудно с вами работать, интмайр, — отметил Саид не без мстительности. — У вас душа совсем ссохлась, нет в ней порывов и движений. Я телепат уровня доу, я умею это видеть. Для меня сложно читать ваши мысли, часто они не мысли вовсе, а команды и программные коды. Это… противно. Жизнь от вас отвернулась. Радость иссякла, а боль — она не щадит никого. Вы рискуете обречь себя на бессмертие, полное зависти и отчаяния. В центре вашего мира, как чёрная дыра — неутолимая жажда человеческого тепла, которого вы себя лишили, но инстинктивно тянете его на себя, а оно вас избегает… Это тоже зеркало. Вы так поняли слово и по-своему правы. Вы отражаете мир, но не впускаете его. Вот Симочка — она летнее окошко. Всегда открыта и ждёт гостей. Для неё есть радость. Пришлось поцеловать мальчика в макушку. Научился рассуждать. Иногда я ужасно, до привизга, горжусь им. Как будто у меня есть право считать, что нынешний умненький, славненький Саид — моя заслуга. — У шлюза габрал Рыг, — сообщил Олер. — Подал запрос о присутствии в рубке, официально. Я согласился принять габрала. Это часть вашего плана, Сима? Пока прямолинейный служащий марширует в рубку, объясните еще вот что. Я сам выбрал худшее для себя слово, но не умер. Почему? — Вы мертвы, — с долей неприязни сообщил Дэй, глядя мимо интмайра. — Тогда я думал: он еще может ожить. Сейчас — не знаю. Но люди куда как загадочны. Вы отпускаете меня, это совершенно неожиданно. Может, вам рано хоронить себя в программных кодах? Конечно, Сима несколько слишком для вас спонтанна, но научить смотреть на мир она может. — Только не хочу! — взъерошилась я. — Наговариваешь на себя. — Я отпихиваю, блин, ярмо! Что я вам, ломовая лошадь? Не желаю заниматься репетиторством. Как габлом вы назовёте, так оно и поплывет… Разжалуйте меня в габберы! Олер поморгал своими искусственными глазами. Я тоже поморгала — натуральными. И чего это вдруг я расшумелась? От радости. Дэй жив. — Пока жив, — напомнил Саид. — Сима, что за история со шлаком? Я так спокойно жил три дня без чужих мыслей, а ты, оказывается, уже накопила какой-то страшный план. — План и я — это несовместимо. — Без меня ни шагу. — Ха. — Прошу уточнить, я вызван с целью разнять вас? — прорычал Рыг. Сел в отросшее из пола кресло и подвинул к себе уцелевшие фрукты. — Слушаю. — Я, именуемый в пределах универсума, как объект Дэй… — начал Дэй. Кит снова щёлкнул пальцами, чтобы и мне досталось сладкое. Дей говорил довольно долго и подробно. Саид иногда шёпотом вносил поправки формального толка. Габрал задавал протокольные вопросы и по очереди включал в беседу нас, надлежащих свидетелей. Затем связывался с габ-центром и там улаживал осложнения, потенциальные — так их обозначил Рыг. Дэй снова говорил, его спрашивали уже на три голоса. Олер участвовал в беседе и гнул неясную мне линию, находя и в этом варианте выгоду. Наконец — как раз удалось догрызть третий фрукт — важные люди и нелюди все порешали. В отношении Дэя прекратили расследования «ввиду осознания вины и готовности пойти на согласованный и всех устраивающий компромисс». То есть из взрослого универсума убираться в шлак, если уж разумные до дрожи боятся всякого тихого звука из уст Дэя. — Что скажет наш телепат? — уточнили из габ-центра. — Нет фальши. — Внесено в протокол. По итогам соглашения вы, условно и временно статусный разумный Дэй, поступаете под надзор габла Симы при поручительстве габрала Рыга. Вам дозволяется под строгим надзором последнего провести в габе полные сутки до отбытия в шлак. Общение с любыми лицами, не присутствующими в рубке корабля интмайра Олера в данный момент, категорически воспрещается. Почтивший нас своим вниманием кэф-корабль Кит принимает на себя обязательство вас доставить до места, едва будет согласован приговор. Все верно? — Да, — негромко сказал Кит. И габ-центр вырубился с линии, благоговея. Еще бы. Кэф с ними говорил и будет на них вкалывать… Рыг не снизошёл до восторгов. Посопел на Олера, подмигнул Саиду, вцепился в его подбородок и осмотрел недавно разбитую, но уже полностью восстановившуюся щеку. Назначил время следующего спарринга. — Кэфы пьют «чёрную звезду»? — негромко рыкнул минотавр. — Почему бы нет, — задумался Кит. — Тогда предлагаю обмыть сделку, — оживился Рыг. — Сегодня у Павра, в «Зарослях сафы», довольно тихо. Гюль не танцует. Она как — отбывает? — Да. К Бмыгу, на какой-то там астероид. — Правильно, пыры толковые ребята, — Рыг покровительственно хлопнул Саида по плечу. — Наши соседи. Я поговорил, с кем следует. Тебя примут в толковую межрасовую группу пилотирования, десятая доля цикла стажировки и контракт на два цикла с правом продления. Я сказал им про имперский катер ограниченной серии, а вот про телепатию промолчал. Мне стало немного грустно. Катер я, конечно, подарю, сама обещала. Останусь без транспорта — не беда, так и так навигатор я никакой. Но… — Собираясь в шлак, не стоит загадывать далеко вперёд — улыбнулся мне Кит. — Пошли пить «черную звезду». Мне думается, никогда подобные мне не танцевали на столах. Это немыслимо. Я сам заинтригован. — Габралы тоже редко крушат мебель, — взревел Рыг. Олер пометался вместе с креслом туда-сюда. Ему хотелось продолжить эксперимент. Но слушать опасного Дэя и находиться близ эпицентра безобразий, масштаб которых мы сами пока плохо понимаем… — Пожалуй, мне следует оплатить счёт, все же я пригласил вас сюда, спровоцировав дальнейшее, пусть и косвенно, — наконец решил Олер. Что я помню относительно вечера? Мы не угадали ни одну звезду. Дэй знал их «в лицо», однако не ведал современных названий, изредка с недоумением выуживая из недр мозга что-то свистяще-чирикающее и уверяя: это и есть верное слово, только — чье? Саид с его супер-памятью зазубрил координаты много для каких звёзд и систем, но путался в показаниях, знания еще не отлежались и не обросли личным опытом. Олер все знал, имел при себе архив и гордо заявил, что профессионалы в играх любителей не участвуют. Рыг просто пил и не морочил себе голову. Кит норовил на ходу доработать принцип построения спиртогонных планетариев, чем привёл в восторг Павра — и нам простили все наши ошибки. А зря, наверное. Но что было, то было. Добряк Павр распушил павлиний хохолок и великодушно добавлял планеты, отсылая их к нам через зал длинными вереницами. Мы дегустировали. Совершенно точно помню, я еще вполне связно изложила минотавру легенду по поводу лабиринта, ну, ту — земную. Рыг пришёл в восторг и обещал построить спецполигон для новобранцев с собою в виде главной засады. Еще я трезво проверила свою догадку относительно Дэя. Специально для него заказала мёд, Павр знал заранее и добыл. Теперь утро, но даже до окончательного пробуждения я помню: тонкий длинный язык исходно был не жалом и не капельницей для изъятия крови. Это средство сбора нектара и пыльцы. Значит, один из элементов, некогда соединённых для формирования нынешнего Дэя, был по природе шен, соплеменник дочери шамана Сэа или тех высокотехнологичных и древних шенов, что приходятся ей генетическими родичами. Вся их раса связана с цветами. Сбор мёда — их первичный, природный, способ подачи глюкозы в мозг. Вывод антинаучный, так сказал Олер, и я его вроде бы пробовала прибить за нудность… не помню, преуспела ли в благом начинании. Зато даже он согласился: наличие общих предков и генов частично объясняет, почему Дэй услышал посмертный призыв Сэа и почему он находился в зоне близ прародины цивилизации шенов. Получив столь нежданную поддержку своих домыслов, я плясала, вот это помнится внятно. Радость, сумасшествие даже — и смиренно-тихая Гюль, жутко неуместная в нашей разнузданной компашке. Она пыталась пригласить на праздник. А я ей сказала, что меня упекли в шлак. Вот тут все и началось… — Добрый боженька, напомни вкратце, что было ночью? — проныла я. — Он шпаклюет небо, — нарочито мрачно сообщил глас не бога, но его заместителя Кита. — Вы с Рыгом здорово помяли горизонт. Никогда не принимал участия в столь нелепом — гулянках. Пожалуй, навещу тебя еще раз. Занятно быть гостем. — Что с Гюль? — Пробовала открутить Рыгу рог, когда он сказал, что ты точно не попадёшь на церемонию родственного знакомства: ты как раз будешь в шлаке. — Она не годна для драк, быстро скисла и ушла стенать, сберегая ногти, — сообщил во второе ухо голос Саида. — А мы где? — Олер снял нам помещение для сна, скромное, всего из тридцати комнат. Закрылся в дальней и надеется отсидеться, — подал голос Дэй. — Не понимаю причину беспокойства с его стороны. Я ни разу не упоминал зеркало. В отличие от тебя, прокричавшей это слово раз сто. Сима, позволь спросить, зачем мы летим в шлак? То есть я не против. Но мне интересно. — Мне тоже, — зевнула я. Наконец открыла глаза. И сразу опять закрыла. Эти гады с высокой живучестью мало спят и не страдают похмельем. Все уже умыты, одеты и дивно выглядят. Все сидят со светским видом в креслах, завтракают или даже обедают с видом на растрёпанную Симу. Для отдыха мне выделили нечто безразмерное, вероятно оно построено с учётом гостей-губров. Кровать круглая, метров десять в диаметре. Я чувствую себя не человеком, а сморщенной горошиной, заранее подсунутой в складки одеяла. Того и гляди, явится принцесса-великанша и плюхнется, удавливая Симу. А, пёс с ней. Саид спасёт меня. Он безнадёжный рыцарь. — Сима, я не лечу с вами в шлак, — зеленея кожей, страдальчески выдавил рыцарь. — Олер меня подкупил. Я уступил ему место, а он обещал надавить на рычаги и выбить тебе новенькую «Стрелу». Пепелац уже списан, он надёжный человек в делах. А я предатель. — У тебя сестра знакомится с божественным, ты не можешь её предать, — отмахнулась я. — Саид, а когда наша Гюль в первый раз услышала имя этого Бмыга? Уж больно резво они несутся к счастью, я переживаю: может, сунуть палку в колеса, пока не поздно? Лучше сейчас тормознуть, позже ловить её и спасать будет некому. Она же хрупкая. — Пять циклов назад, — покосившись на соседей, нехотя сообщил Саид. — Она увидела его в Зу-габе, когда наивный пыр пробовал показать свою работу важному эксперту. Бмыга никто не воспринял всерьёз, у пыров вообще беда, никаких связей в мире моды и сфере искусства. Гюль тогда была частью прайда. Первое в её жизни автономное решение — это свести Бмыга с экспертом. Два цикла спустя, это почти наверняка, хотя Гюль от меня плотно шифрует те воспоминания, она пыталась убедить своей прайд дать ей право быть моделью у пыров. Ей отказали. Кажется, её еще и наказали. Но тут все наглухо закрыто, да если бы я и знал, это не повод вслух трепать сокровенное. — То есть встреча была долгожданная. Тогда я улетаю спокойно, палки отдельно, колеса отдельно, мух тут нет, а котлеты я не люблю. — Что? — приподнял бровь Кит. — Да так… ничего. Я села на чудовищной кровати. Огляделась. Холмы розовой ткани, острова подушек и горные гряды одеял. Посреди этого слащавого безобразия — я, в единственном своём служебном наряде серой бесцветности. У меня есть имущество. Ложка. Подарить её Гюль? Глупо. А больше у меня ничего нет. Покупать подарок уже некогда. Позор, правда? — Я выбрал сегодня, — пообещал Саид. — Упаковал и надписал от твоего имени. Бмыг и Гюль в соседней комнате. Иди, дари. До отлёта осталось две доли суток, если Кит изволит соблюдать указания. Вообще-то он не обязан. Я сползла с кровати, критически осмотрела подарок, сунула под локоть и побрела вручать. Обо мне уже забыли: за спиной спорили на чисто мужские темы распределения прав и полномочий. Звучало почти неотличимо, если бы сидели они в пещере и выясняли, у кого самый козырный каменный топор и какие шансы завалить мамонта с одного удара… Взрослый Кит молчал, но и ему было не скучно. Подарок я вручила молча. Гюль телепат, а пыру мои поздравления не нужны. Счастливые люди выглядят ужасно смешно, даже нелепо. Ну и пусть. Им и это — идёт… — Не останешься? — сморгнула слезинку Гюль. — Я затеяла горячий супчик, кто же знал, что как раз теперь надо снимать пену? Дэю велели убираться в шлак немедленно. Кто я, чтобы повторно спорить? Прости. — Пропадёшь без меня, — Гюль сморгнула вторую слезинку. — Что ты, от меня трудно отделаться. Не пропаду. Бмыг, ты уж береги её. Пыр расплылся в улыбке и кивнул. Я отвернулась, прикусила язык и пошла к двери. Сима не такой человек, чтобы лить слезы от тупой сентиментальности. Черт… Может, меня незаметно подменили во сне? Ведь лью, дура дурой. Хотя нет, не подменили. От одного взгляда на летающее кресло Олера и самого интмайра слезы высохли. Зачем нам это на борту? И зачем ему лезть в шлак? Осторожный, расчётливый и очень богатый тип. Не понимать риска невозврата он не может, а принимать его — опять же, зачем? — А не будем затягивать с отлётом, — мягко предложил Олер. И я заподозрила, что опять не знаю чего-то важного. Саид виновато вздохнул и пошёл поздравлять и утешать Гюль. Не обернулся в дверях, тренирует выдержку. Глядя ему в затылок, я видела лишь виноватую мордочку Гава, выступающую из фальшивых складок чалмы. — Провожу до люка, — буркнул Рыг и упёрся в Олера взглядом, как копьём. Кажется, минотавра донимала та же идея, что и меня: а почему так торопится наш расчётливый интмайр? История тринадцатая Благие намерения Шлак — по-своему легендарное место. Помнится, при первом упоминании о нем Кит испытал едва ли не шок. Как неразумно нынешние разумные используют звёздную систему с уникальными особенностями, — твердил он. Тогда и втолковал мне, что на аккуратной тёплой планете близ спокойной звезды кэфы и их современники расположили объект, допускающий для одушевлённых «третичную развёртку». Я выслушала и не испытала потрясения, хотя этого от меня ждали… Низкая осведомлённость порой спасает от удивления. Ну, что взять с Симы, которая не понимает и того, что дала ей вторичная развертка собственного организма, исполненная Китом? Жизнь он мне вернул — это очевидно, и я благодарна. А подробности… Дышу, радуюсь, повышение по службе получила — это и есть для меня подробности. Мне их достаточно. Я несколько дикая и малость безграмотная по меркам универсума? Но я умею помнить добро. Да, именно так. Спорим, что Олер понимает больше, а помнит — меньше? Он за добро платит. А это хуже, чем не понимать, это и есть в моем видении слепота и мерзость. За все своё богатство он прикупил целую вечность проблем, а вот жизни — не обрёл. Скорее наоборот. Итак, Кит упомянул третичную развертку. Слово упало в благодатную почву памяти, проросло любопытством. Много раз я думала: а что еще можно дать нам, людям, если мы — взрослые? Умение забегать на чай в соседнее измерение к милому Сплетнику Зу? Талант проходить сквозь стены и тырить данные из сейфа самого Игиолфа? Поголовную телепатию уровня более крутого, чем загадочный «доу»? Не знаю, но постепенно пришла к мнению: кэфы не возились бы с подарком для младших ради перечисленных мелочей. И если они оставили нам чудо, то это чудо наделяет готовых принять его чем-то совсем иным. Кит восхищает меня не тем, как он добывает пищу из воздуха или ныряет в пространство. Он, правда, взрослый. У него мудрый и добрый взгляд на мир, иная мерка для ценного и никчёмного. — Шлак, — вздохнул Кит, прерывая мои рассуждения. — Сима, отчего люди назвали столь неблагозвучно эту дивную планету? — Она не знает, — мерно сообщил Олер. — Я тоже. Но я более осведомлён в тайных идеях властей и взглядах, демонстрируемых ими гласно. Шлак, он же объект «последняя пристань», вызывает страх и смятение у многих, кто знает его природу более-менее достоверно. Попробую реконструировать ситуацию с начала. Допустим, сюда направлены исследователи. Они прилетают, точно так же, как к любой иной звезде. Они совершают посадку на планету, сообщают координаты, уточняют: все штатно, начаты исследования согласно плану. Затем исследователи исчезают, не выходят на связь и не обнаруживаются любыми средствами. Неведомое пугает наблюдателей за полётом. Они составляют отчёты для руководства, панические в запутанности и осторожности суждений. Власти читают между строк и впитывают страх удвоенными порциями. Поиски экспедиции приводят к новым потерям связи, а то и экипажей спасателей. Неведомое снова подвергают изучению, дистанционному на сей раз. Оно не поддаётся, и тогда приходит решение: засекретить. А как? Дать отталкивающее название, найти банальное применение и старательно зарастить ложью и домыслами все, что не укладывается в рамки простых объяснений. Мы наблюдаем итог такой работы. Шлак сегодня — это место пожизненного заключения. Самое надёжное, отсюда никто и никогда не возвращался. Что в применении к означенному типу заведений не вызывает испуга или же недоумения. Цель достигнута. Олер говорил и говорил, монотонный голос вдалбливал в мою голову тезисы, вроде бы, неглупые — но исключительно ненужные. Я исправно их впускала в правое ухо и выгружала из левого, аки легендарный Сивка-бурка. Не желаю я ничего конспектировать. Тем более — сейчас! Шлак непостижимо прекрасен. Потому, что похож на Землю. С орбиты он сине-зелёный с молочными потёками облаков, кисельными реками туманов и низовых туч. Суша на Шлаке представлена одним материком, подобным сердечку. Или нахохленной птице, спящей, убрав голову под крылышко. Вроде бы есть и полярные шапки, но их я игнорирую. Родная мне природа — она там, в зелени лесов, обрамлённых оправой золотых прибрежных песков. Жизнь бьётся в синих жилах рек и задумчиво смотрит на универсум бездонными зрачками озёр… — Кроме того, следует учесть и культурологический аспект, — вещал Олер, воодушевлённый нашим молчанием. — Гюль сказала, что вы в юности рисовали, и недурно. Вы были подающим надежды графиком, — вспомнила я. — Да, не гением, всего лишь подающим надежды, — согласился интмайр. — Шлак стоит того, чтобы его рисовать? — Три сотни циклов я не балуюсь подобными… — интмайр замолчал и стал более внимательно смотреть вниз. — Сима, я предпочёл бы вернуться к теме культурологии. — Это называется забалтывать вопрос. — Кто же виноват, что вы не умеете слушать? — Не я, — поднял руки Дэй, вполне довольный наблюдением за нами. — Конечно, я трижды кусал Симу и прилично её обескровил, но это её не убило, а вот за последствия удара культурологией не поручусь. Кит, а где обитатели Шлака? Здесь много заключённых? — На данный момент семь, если живы и пребывают тут отправленные и сто циклов назад, — наш счетовод, конечно, все знает. — Я наблюдаю двоих в строениях по левому борту, там, — указал Кит в сторону северного побережья материка. — В целом мне, как кораблю, ощутимы три жизни. Дэй? — Три, — задумчиво согласился и этот эксперт. — Преступность у вас — слезы, прямо стыдно, — укорила я. — Не преступники, изгои, — напомнил Олер со значением. Постучал пальцами по подлокотнику. — Садимся на юге, — распорядился он, и добавил после паузы, глядя прямо на Кита: — Прошу вас. — А где тут делают третичную развёртку? — шёпотом уточнила я. — Мы туда и идём, — пообещал Кит. — Сима, мы сядем чуть в стороне. Я объясню своё, затем ты расскажешь своё. Каждый из нас имеет часть понимания, моя — это история и технология. Пока не могу сообразить, как они пригодятся. К тому же я желал бы задержаться на полдоли суток. Я ищу один объект, скажем так. Это стало важно после истории с йорфами, и это связано с тобой, Сима. Олер прав в одном: ты — катализатор. Старый Кит был предельно инертен, но ты разбудила во мне деятельное любопытство, которое, кажется, покинуло расу кэфов еще на заре нынешнего универсума. Я отвернулась от красот за обзорными экранами и уставилась на Дэя. Вот Шлак, идея затащить сюда вампирюгу — целиком моя. Глупость она или нет, не знаю. Решение пришло резко и показалось озарением, я толком не пробовала сформулировать то, что меня в первый миг напугало и ослепило. Это было — слишком. Бездоказательно, по-детски и, вдобавок, невозможно. Я не верила в догадки, старательно прятала их от себя же. Даже Саид, вроде бы, не понял, хотя от него у меня нет тайн. Почти. До своего прозрения я докатилась, когда прочла данные по тем семидесяти с лишком суицидам, якобы спровоцированным Дэем и его Словом. От прозрения, зудящего в мозгу вроде чесотки, дней пять назад мне стало вовсе дурно. И я приняла на ночь порцию загадочного зюя, приготовленного по рецепту Игля: немного порошка растворить в теплой воде и выпить смесь прямо перед сном. Прошлый раз я получила сказку о детях цветков энна. На этот раз, едва прикрыв глаза и шагнув в небытие — то, пятидневной давности — я очутилась в полумраке танцующих туманов и дымов. Из струй свился призрачный Сплетник Зу. — Зу, я скучала, — улыбнулась я. — Тоже скючал, — согласился он. Голос у Зу чирикающий, его «ю» именно от чириканья звучит естественно. Синица ведь поёт «пинь-пинь, фьють-фьють», а вот «футь-футь» в птичьем исполнении и представить неприятно. Это прямо — выпь, а не синица! Хотя, что я знаю про выпь, кроме названия? — Зу, а вот ты — ты живой? В моем понимании, а? — Не знаю. Может да. Немного, да, — хитро прищурился он. — Но не здесь. Я расскажю. Редко спрашивают. Хороший вопрос, вкюсный. Вот дюши, смотри. Он повёл рукой — и туман сплёлся в реку, растёкся морем. В нем явились корабли. Очень разные: тяжёлые и мощные, как глыбы льда. Невесомые, как пух. Основательные — вроде брёвен или плотов. Зу поводил рукой, море взволновалось, флотилия душ смешалась в призрачной воде. — Такие тяжёлые, — чирикал Зу, указывая на льдины. — Штюрм, кровь, сила, ярость. Еще месть, страх, много иного. Эти плывют, но рано или поздно, если не избавятся от лишнего грюза, пойдют вниз. Там не смерть, там мир для тяжёлых. Тоже мир. Оттюда долгий пють к новым мирам, к большомю юниверсюмю. Совсем первый шаг. Почти звери. Зу ловким движением утопил льдины и повздыхал, сочувствуя им. Затем он презрительно назвал пушинки покорными ветру. Обвинил бревна в инертности. И постепенно втолковал мне: каждый корабль-душа имеет свое наилучшее положение в море тумана. Он может пережить много штормов, сменить много обличий, которые я называю жизни. Но рано или поздно душа найдёт равновесие. Станет топляком на дне. Взлетит к небу. Или превратится в чудовище вроде «Летучего голландца», способное причинять вред, истерзанное жаждой невозвратности прежнего. — Дюши, — улыбался Зу, и волновал море тумана. — Красиво. Надо меняться. Надо искать. Интересно. Не интересно лежать на дне и гнить. Он еще много говорил. Даже о себе — существе, знакомом со многими обликами единой души Зу в разных мирах и пространствах… Я слушала, улыбалась, лепила из тумана свои кораблики — и думала про Дэя. Моя догадка больше не ослепляла, не вызывала страха. Зу и это понимал, но ни единым словом не намекнул на своё умение подслушивать несказанное вслух. Забрал мои кораблики, хихикая, радуясь игре. Попрощался и растворился. Я проснулась отдохнувшая, свежая. Блаженно поулыбалась занятному сну… и увидела на столике свежую упаковку зюя. Не вскрытую. Так жив ли Сплетник и есть ли он в нашем мире? «Немного да», — сказал он сам. Теперь я знаю, что это вполне точный ответ. Кит шепнул — «там!». Корабль снизился и медленно парил над кронами леса, выбирая поляну для посадки. Впереди двумя крыльями расходились предгорья, каменный склон горбился выше и выше, теряя подобный зелёному меху покров кустарника. Пещера пряталась так ловко, что вход я могла разобрать исключительно по красивой золотистой обводке на экранах — эту подсказку создал Кит. — Туда не все доходят, — начал он свои пояснения. — Если пойду я, сам не знаю, чем это закончится. Может быть, я так давно отражение сознания капитана, что обрёл самостоятельность сполна и вернусь полноценным кэфом. Или шагну отсюда в иное измерение, туда, где сейчас моя раса… или, где я нужен. А может, я все же придаток корабля, и тогда я развеюсь в пещере эхом, сгину. Сима принадлежит к очень молодой расе, она войдёт в пещеру, немного там поблуждает и вернётся. Ей рано переходить в новое качество. Олер, не обижайтесь, но вы сейчас так сухи душой, что не найдёте входа. А Дэй… — Кит повёл покатыми плечами и прикрыл крупные умные глаза. — Нет ответа совсем. Дэй гибрид многих разумных с дополнением технологий. Это вне моего понимания. Я кивнула и снова уставилась на Дэя. Кажется, часть моей идеи до него уже добрела — и не ослепила, и не напугала. Если он одушевлённый и настоящий — так я подумала — только здесь это и можно узнать по-настоящему. Олер резко вскинул руку. Я подавилась первым словом своих с трудом выстраиваемых пояснений. — Насколько я понимаю, после вашего эксперимента мы рискуем лишиться общества Дэя, между тем он все еще считается разумным и временно статусным. Для меня это важно. В связи со сказанным предлагаю изменить очерёдность в высказываниях. Дате мне слово. — Бери, — надулась я, потеряв мысль. Олер поправил одежду, придирчиво ощупал воротник. Добыл из подлокотника небольшую сферу и запустил её плавать в воздухе, затем развесил еще пять штук по рубке. Велел нам официально назваться: полное имя, статус, время по осредненному счёту, перечисление присутствующих и заверение в своей полной дееспособности. Затем Олер сам назвался и жестом переместил сферы так, чтобы они окружили его. — Я, Олер Мэш Чафиаса, второй сын семьи, рождённый на планете Энго системы миров Роу, — внятно, чеканя каждое слово, выговорил он, — находясь в здравом уме и полной памяти хочу заявить о своём намерении покинуть место интмайра семьи Офраж и личного помощника Игиолфа Седьмого Офража. Все распоряжения относительно принадлежащего мне имущества и располагаемых средств находятся здесь и передаются для хранения кэф-кораблю Киту. Заверенная копия распоряжений имеется в сейфе моего личного корабля, пришвартованного на данный момент в габе Уги. Еще одна копия, подлежащая вскрытию и оглашению, оставлена габмургу Тьюитю, последнему официальному лицу надлежащего ранга, с которым я лично общался. Я разочарован в обществе и намерен впредь проживать уединённо, на что получил приватное разрешение габариуса Чаппы. Отныне и до конца своих дней я избрал местом обитания мир, именуемый Шлак, поскольку именно он дает наилучшие возможности избегать общества. Все документы, которые я желал бы передать в ведение габ-системы или иных структур, находятся у означенного ранее габариуса Чаппы или будут ему доставлены в ближайшие несколько долей суток. Официально подтверждаю, что каждое слово в них — правда, и составлены они мною лично после долгой осознанной подготовки к такому шагу. Поскольку, согласно завещанию, ни один из моих потомков не получит и пушинки из имущества, пользуюсь последним шансом сказать им: плывите сами или утопайте сами. Старый Олер больше не снабдит вас спасательной капсулой. Прощайте. Все сферы одномоментно погасли и опустились на пол. Олер, жутко-старательно улыбаясь своим вполне милым и исключительно неприродным лицом, собрал сферы в подобие авоськи и отдал Киту. Кивнул нам и собрался отплыть на своём несравненном кресле по коридору — и далее к шлюзу. — Эй, а проводить Дэя? — возмутилась я. — Тоже мне, учёный. Эксперимент не доведён до конца. — Разве вам приятно моё общество? — Боженька всех терпит, чем я хуже? Сидите уж, хватит выпендриваться. — Полагаю, это верное предложение, — много мягче моего добавил Кит. — И еще, я вполне охотно построю вам жилье. Но чуть позже. Это будет для вас приемлемо? — Да, благодарю, — согласился Олер, и вернул кресло на прежнее место. Я снова уставилась на Дэя. Он страдальчески вздохнул и приготовился хлебать всем мозгом ту кашу, которая имеется у меня в мыслях и скоро выплеснется в слова. — Дэй, вот все, что я скажу — это мой личный бред, — виновато начала я. — Но этот бред выслушал Кит. И еще Зу. Они не смеялись. И кое-что мне подсказали. В общем, как мы все вместе думаем, а вернее, как я говорю за всех, дело, наверное, началось так… Я задохнулась и смолкла. Не умею писать рефераты, и тем более — делать доклады. Но я попробую хотя бы рассказать байку. Отступать-то некуда. Я сама все затеяла. Это очень похоже на Симу и изложено в куче анекдотов. Самый точный — про рыбный суп, когда говорят: «Вари суп. Ах, нет рыбы? Ты вари, а рыба будет…» В общем, сейчас как раз время выяснить, есть ли рыба. Давным-давно раса шен выросла из тесного нашего универсума и куда-то навострила лыжи. Тут как раз резвились молодые и энергичные новички. Дрюккели осваивали вторую звездную систему, пыры охотились на трипсов с пороховыми ружьями, еще не зная, что трипсы разумны и забавляются охотой на себя, а почему бы нет? Вреда-то никакого… В общем, шены уходили. И было им страшно оставлять детей энна без присмотра. И они понастроили всяких умных систем безопасности. Но опасаться за родню не прекратили. Казалось бы, чего проще: вы древние, мудрые, понатыкайте такого оружия, чтоб и муха не проскочила… Но тут подвох и выпятил себя, как грыжа на колесе: шены уже повзрослели и усвоили весь яд гуманизма. Как можно «понатыкивать» взведённую и боеготовую смерть, если в универсуме полно рас-детишек, которым спички — не игрушка? Того и гляди, поубиваются по твоей вине или хуже, сожгут пару-тройку галактик… Шены поставили охрану с учетом непричинения вреда разумным. Хотя понимали, что именно разумные и есть главная угроза, а кто же еще? И шены создали еще одну линию охраны покоя родичей. Скорее всего, они обратились за помощью к молодым расам. Так был создан гибрид. Немного шен — чтобы услышал, когда станет нужно. Немного человек — людей уже тогда было полно, и уровень их агрессии не внушал доверия. Немного пыр или дрюккель, пойди теперь разбери. Все смешали и взболтали. Окуклили и поставили на боевой взвод, помолясь или сплюнув через плечо. С тем и ушли. Много ли было гибридов? Последний ли из них Дэй? Все ли одинаковы видом и возможностями? А мне откуда знать… Кит вон — и тот пожимает плечами. Дети энна покинули универсум и нашли себе какое-то особенное место чуть в стороне от шумного прогресса, им так удобно. Вряд ли новый гибрид выскочит чёртом из коробочки, если пружину вызова некому нажать. Я перевела дух и осторожно посмотрела на Дэя. Потому что весь свой доклад я бормотала, упрямо глядя в пол или на Кита, он ведь добрый и поддержит, если что. Дэй слушал спокойно и, вроде бы, без возражений. — Я и сам думал нечто подобное, — кивнул он. — Как это приближает нас к идее прибытия на Шлак? — Идею я еще не начала излагать, — проглотив ком, просипела я. Кит вручил мне стакан с водой. — Спасибо. Идея будет прямо сейчас. Гибрид не был существом, личностью и вообще… человеком? Не знаю, как назвать. Ты исполнил свою задачу. Почему ты не перегорел после этого, не скажут даже шены. Ты стал автономен и постепенно начал строить себя, как личность. Саида видел? Вот ты такой же. Шаг за шагом. Вроде, знаешь кучу всякого, а как эту кучу разложить на полки? Тут мне надо не сбиться, тут есть главное. Тебя здорово и часто долбили: болью, виной, презрением, страхом, недоверием. Тебя долбили, а ты реагировал. И становился тем Дэем, который согласился спасать меня и Гюль, хотя мы не дети энна и нам ты ровно ничего не должен. Ты второй раз пошёл умирать, и ты уже был… другой. Ты сперва убивал, согласно программе. Затем ты вымерял вину и довольно спокойно смотрел, как люди расплачиваются. Позже ты научился прощать. А еще перестал ненавидеть. Хотя поводов было — ого-го! — Это интересно, — встрял Олер и сразу смолк, на него зыркнул наш добряк Дэй. Я выхлебала второй стакан и вытерла пот. Лучше драться с Саидом! Легче. — Ты однажды сам мне сказал: главное — вера, — жалобно напомнила я. Ткнула пальцем в золотой контур на экране, обозначающий пещеру. — Так вот, я в тебя верю. Я думаю, ты можешь туда пойти и измениться. Объединить в себе все обрывки памятей и осколки личностей. Ты такой один… И я хочу предложить тебе адскую работенку. У меня дома, Дэй, очень нужно, чтобы хоть кому-то, хоть иногда, отвечали в последней крайности. Не всем и не массово, понимаешь? Вот… Я окончательно сдулась, расслабилась в кресле и плотно зажмурилась, надеясь на Кита. Потому что ничего у меня не получилось сказать. — Сима тебе предложила место постоянного представителя расы шен в её совершенно невзрослом мире за силовым барьером, — спокойно изложил Кит. — Не знаю, потребуется ли доставка, но я готов отвезти, если это имеет смысл. Сима полагает, ты прекрасно справишься с ролью ангела, Дэй. В понимании Симы ангелы просто обязаны иметь клыки, кулаки и все прочее, вплоть до таланта к кровепитию. Мир у них… специфический. — Кит тихонько рассмеялся. — Там наверняка есть станция кэфов. И мне ли не знать, что кэфы способны лишь наблюдать, поскольку вмешательство неэтично. Погасить реактор или немного подправить тектонику — это да. А вот свернуть шею и вправить мозги — нет, они переросли такой грубый вариант… Я приоткрыла один глаз. Дэй думал и, вроде, не злился. Даже не крутил пальцем у виска, намекая Симе на неизбежность капремонта её примитивного мозга. — Этого я точно не ждал. Положим, меня успешно развернёт в нечто новое. Оно что, будет менее беззубо и гуманно, чем кэфы? — Слушай, ты чего выёживаешься? — осторожно возмутилась я. — Отвалится жало — хоть гербарий там соберёшь, у нас каждый год кто-нибудь вымирает из растений-животных. Их и поспасаешь, беззубый. Ну, и маме отвезёшь от меня письмо, вот. — То есть я еще и почтовик, — криво улыбнулся Дэй. — Сима, а ведь ты напугала меня. Я начинаю думать, что мы с Олером прекрасно отсидимся здесь, Шлак красив и напрочь лишён общества. — Иди крылья отращивай, тунеядец! Я в тебя верю. Понял? Дэй снова опасливо покосился на пещеру. Нехотя кивнул, бросил взгляд на Кита. Зыркнул на Олера, сосредоточенно внимаюшего моему бреду. И пошёл прочь. Ей-богу, у него дрожали руки, он тёр пальцы и слегка пошатывался. Наверное, должность ангела у нашей расы вакантна хрен знает как давно: желающих нет. Грязная работёнка, неблагодарная. Перспектив роста нет, бонусов ноль. Одиночная планетка на окраине, а если верить передачам телевидения о пришельцах — у нас еще и коммуналка там, на Земле… Куча всяких разных нелегалов ошивается. Я долго следила, щурясь и смаргивая слезинки, как Дэй бредёт по склону, разводя руками плотные заросли и упрямо протаптывая тропу к пещере, которой не пользовались по прямому ее назначению невесть сколько веков. — Как бы оно ни сложилось, быстро не получится. Предлагаю немного полетать, — сказал Кит, когда Дэй скрылся из вида. — Олер, вы желаете получить дом на побережье? — У озера, будьте добры, — вежливо сообщил бывший интмайр. — Я кое-что ищу, мы будем двигаться. Понравится место — укажите, — мягко посоветовал Кит. Корабль поплыл над деревьями, тень его скользила совсем рядом. Иногда мир словно подмигивал — и все вокруг обновлялось, Кит прыгал вперёд или в сторону и продолжал поиск. Олер молчал, обрабатывал информацию. Я молчала: если честно, держала кулаки за Дэя и не хотела, чтобы эту глупость обсуждали. — Вот здесь, — быстро выговорил Олер. — Безупречное место. Я это однажды рисовал. Не знал, что оно существует, но сейчас вижу и узнаю. Это было давно. Почти три сотни циклов назад, я тогда уже обладал неплохими ресурсами и продвинулся… не важно. Я встретил Сплетника Зу. Первый раз, а мы виделись трижды. Мне приснилось это место. Определённо, именно оно. Даже то дерево помню. В нем имеется дупло с обратной стороны, я обязательно проверю. Кит чуть шевельнул длиннопалыми руками, корабль качнулся и отплыл в сторонку, нагрузив своей тенью прибрежные воды и вернув свет песчаному пляжу. Дом уже был готов. Небольшой, не похожий на все мои ожидания — но милый. — Благодарю, — сказал Олер. Чуть поклонился Киту и отдал сферу, добытую из бездонного подлокотника. — Тут материалы. Один центр занимался кэф-технологиями, и сейчас, наверное, занимается. Возможно, это стоит прекратить. На ваше усмотрение. Прощайте. — Олер, — шёпотом испугалась я, — а ты с ума один не сойдёшь? — Думаю, мне уже поздно это обсуждать, — отозвался бывший интмайр. — Если я мог сойти с ума, я сделал это гораздо раньше, много циклов назад. Прощайте, Сима. Желаю вам выжить. Вы постоянно влезаете в дела, которые вам не по росту. Но ваша смерть не на благо универсуму. Станет… монотоннее. Он покинул корабль в своём летающем кресле. Расположился возле свежесозданного дома, внешне напоминающего красиво обомшелую скалу. И не взглянул на нас ни рау, пока мы тихо дрейфовали прочь. — Где же ты, — бормотал Кит. — Почему я не могу найти то, что обязано быть здесь, на этой планете? Хотя бы следы. — Кит, а всем изгоям строят дома? — Типовые жилые блоки, изгоев выбрасывают на орбиту Шлака сразу с блоком, — пробурчал Кит, не отвлекаясь. — Так, вот оно. Смещаемся. На экранах обновилась картинка. Вместо леса — скалы и песок, много красного и чёрного. Мрачно, но величественно. Жилой блок я рассмотрела почти сразу. Он был серый с ярко-жёлтой меткой. Старый, наполовину засыпанный каменным крошевом: он стоял у скального бока и, видимо, место оказалось неудачным, обвалы большие и малые долбили по блоку год за годом. От нашего корабля отделился небольшой светящийся шарик, за ним еще и еще. Целая толпа солнечных зайчиков, которые переливаются разными цветами, прыгают по камням и двигаются все дальше, словно ощупывая местность. Я посмотрела на Кита. Он ждал, прикрыв глаза и вслушиваясь в недоступное для Симы… — Готово, — негромко сообщил Кит после длинной, как полярная зима, паузы. Обернулся ко мне и улыбнулся. — Все еще держишь кулаки? Интересная традиция. У кэфов вроде бы было принято скрещивать пальцы, — он подмигнул мне и показал свою руку, со скрещенными мизинцем и безымянным… — Думаешь, я глупость сморозила? — Если не попробовать, как узнать? Сима, я твёрдо верю: Дэй в универсуме не выживет. Его не примут, да и он не сможет тут найти место. Он предназначен к иному. Корабль двигался над лесом, тень то ровно скользила, то прыжком смещалась, когда мы «пролистывали» пространство до горизонта. Наконец, я смогла опознать две скальные гряды и даже рассмотрела помятые кусты вдоль вытоптанной Дэем тропки. Кит тронул меня за плечо и показал вверх. Дэй сидел на скале, на самом её верху, и задумчиво щупал свой полупрозрачный плащик — тот, который я помнила еще по заварушке на небелковой станции. Сейчас на подобии пластика не осталось неровных разрывов. Плащ был целиковый, в нем угадывались переливы оттенков, хотя яркой навязчивой радуги не было. Дэй повёл плечами, плащ раздулся, напоминая то ли крылья бабочки, то ли персональный пушистый кус, выкроенный из облака. Рассмотреть толком я не успела, Дэй шагнул со скалы, я завизжала и зажмурилась, мысленно видя его падение. Но меня похлопали по спине и вернули в реальность. Сам Дэй и вернул — он уже был в рубке. — Понтуешься, попрыгунчик, — отдышавшись, возмутилась я. — Прощаюсь, — серьёзно сообщил он. — Сима, я передам письмо. Не представляю, что за обузу ты вменяешь мне в обязанности. Но, кажется, я обречён, меня создали таким — для службы. Без дела мне плохо. — Только не набирайся там суеверий, — быстро посоветовала я. — Не смотри боевики и не летай над городом в трикотажном костюме с буквой «S». Это отстойно. Не лезь в глобальные проекты, всяким там олерам не стоит содействовать. Выручай глупых Сим, вроде меня. — Терпи, она даже мне как-то дала совет по навигации, и этому своему «доброму боженьке» регулярно объясняет, как следует работать, — тихо предупредил Кит. Вздохнул и добавил: — До места подбрасывать не надо, я верно понимаю? Координаты вот, на всякий случай. — Доберусь, — пообещал Дэй. — Пиши мне письма, — чувствуя себя глупой и улыбаясь все шире, попросила я. — Скажи маме, что я устроилась на хорошую работу, что меня тут ценят… ну, соври как следует. — Мне по должностным обязанностям можно врать? — поразился Дэй. — Ой-ой, уколол комар вампира. И кто из нас умеет соблюдать инструкции? — Олер, который отсутствует, — заметил Дэй. Еще раз улыбнулся. — Мне, пожалуй, пора. Дэй укутался в свой плащ, напустил тумана и сгинул. В рубке остался запах дождя и немного — мокрых цветов. Я старательно прокашлялась. Думать о глупостях этого дня я себе не позволю еще долго. Конечно, меня порой заносит, но так далеко — это даже для меня редкость. — Боженька, я же не спросила у него, есть ли ты, — поразилась я. — А какой был случай… Прямо редчайший. Кит рухнул в кресло и зашёлся недостойным солидного кэфа всхлипывающим смехом с привизгами. Вот в таких совершенно атипичных для дальней навигации условиях мы и отбыли из шлака, с планеты Шлак системы Соу, а равно области пространства «шлак», откуда, вообще-то, по мнению взрослых рас нельзя выбраться. История четырнадцатая Ну, полная квиппа… — Если это — габ Уги, можешь звать меня Тьюитем, да-ить, — возмутилась я. — Кит, истерическая навигация даёт погрешности в расчётах. Ты не переживай. — Вообще-то я не переживаю, я летел к планете системы Квир, — невозмутимо вытирая слезинки недавнего смеха, сообщил кэф. — Для своей задачи я мог выбрать семь-восемь адресов в галактике Дрюккель, и потому еще до прокладки маршрута уточнил, где именно застану… нужных мне собеседников. Пока все дома, как говорят у тебя на Земле, мы и нанесём визит. И, разве я обещал немедленно вернуть тебя на работу? Мы поспорили, я сказал: прокачу до шлака и обратно, признаю. Но мы не обсуждали маршрут. — Выкрутился. — Это цель моего полёта, — повторил Кит. В его голосе наметилась некоторая торжественность. — Сима, будь так добра, окажи мне небольшую услугу. Запроси по официальному каналу габариуса Чаппу, он точно здесь. Сообщи, что я настаиваю на встрече, немедленно. — А сам? — Мы ждём права посадки на планету си-уровня в системе иерархии дрюккелей, а это место постоянного пребывания высоких или даже высочайших носителей пяти крупных рюклов. Ты уж сожми зубы и постарайся здесь не нарушать инструкции. Хотя Шлак ты видела, пугать изоляцией поздно. Тон у Кита был серьёзный. Я захлопнула рот и прекратила, таким образом, проветривание организма с выпуском пара, а также и глупости. Сима перешла в герметичный режим, вот. Сима думает всякости, но говорит умности… Надолго ли. Но — ради Кита и его неясной миссии я потерплю. По официальному каналу мне сперва показали чахловатого молодого дрюккеля без наряда, просто в природном глянцевом виде. Этот невысокий ранг иерархии осознал запрос и быстро меня переключил на должный уровень, где сиял красным и золотым нарядом настоящий носитель, пусть и без верёвочки на пояснице. У дрюккелей, как и у муравьёв, между головогрудью и брюшком очень тонкая, прямо в одну ниточку, талия. Обычно пояс не затягивают плотно, но все же он здорово меняет вид дрюккелей. То есть дрюков, вообще-то они себя чаще называют так. «Кель» — это вторая часть слова; если верить справочнику, ди-келями именуются дрюки, способные к контактам с иными расами. Третий дрюккель уже сидел в кресле вертикально и изображал человекоподобие, спрятав вторую пару лап под накидку — что полагают в их обществе должным проявлением вежливости к двуруким. — Высокий носитель Чаппа занят, но я готов выслушать вас и оценить значимость проблемы. Дозволяю посадку в зоне три по десятичному счету, вам подсветят курс. Укажите тип корабля, система опознания даёт некоторые погрешности, прошу нас извинить. — Благодарю за любезность и высоко ценю предложенное нам гостеприимство, да не иссохнут тоннели Квира. К посадке готовится кэф-корабль, вот сам Кит, — я жестом указала на Кита. Дрюккель слегка подпрыгнул, вполне умеренно, даже не впечатался головой в потолок. По возвращении в кресло он чинно поправил складки своей багровой рясы и немного постучал жвалами, кое-как восстанавливая из морды подобие лица — это тоже дань вежливости к нам, гуманоидам. — Кэф-корабль, — изо всех сил сберегая остатки официальности тона, выговорил носитель. — Это честь для всех рюклов Квира и расы в целом. Мы рады. Последний официальный визит был намечен и, увы, отменен по решению стороны кэфов. Это прискорбно, но теперь исправлено. Досточтимый высокий Кит, если вас не затруднит сформулировать формальную причину визита… — Причина прежняя, — в голосе Кита безмятежности хватило бы на весь промёрзший универсум. — Но… — носитель воздержался от нового прыжка к потолку, выпустил из складок одежды вторую пару лап и крепко вцепился в подлокотники. — Мы не можем обсуждать указанный вопрос, он закрыт. Преступные остаются в прошлом, их имена более не даются на выходе из глубинных камер пробуждения. — Дело не состоит в возврате имени, речь идёт о формальном соблюдении вашего же закона, — сказал Кит прежним тоном. — Любой обвинённый имеет право на последнее слово. Оно должно прозвучать. Скажу прямо, отказавшись от визита в прошлый раз, я и все мы, кэф-корабли, вычеркнули из наблюдения каналы связи расы дрюккелей. Немыслимо во взрослом универсуме, будучи вполне состоявшейся упорядоченной расой, так по-детски себя вести и копить обиды. Это грозит вам вымиранием. Я прибыл снова лишь потому, что высокий носитель Чаппа сделал очень интересный выбор габбера, и это напомнило мне, что дрюккели умеют быть не только частью безликого целого. Разочаровавшись повторно, я не изложу своё сообщение, и это будет уже окончательно. Отказом в нынешнем визите мы поставим си-тар кай квиппу в отношениях дрюккелей и последних представителей расы кэф. Кит замолчал. Дрюккеля вообще скрутило так, будто на него медуза Горгона глянула. Складки одежды, и те вроде закаменели. И — кранты, не дадут нам посадку. Вон, огоньки по одному гаснут, гаснут… — Прошу уточнение, — встряла я, хотя горло совсем сухое. — Вы, уважаемый носитель, просто скажите для протокола: лично вы готовы взять на себя всю полноту решения? Или пусть Чаппа напряжётся по теме выбора си-тар и так далее… Носитель с хрустом перетёр мой вопрос сведёнными жвалами. Снова лязгнул всем телом, нагибаясь в кресле вперёд и занимая более привычное положение с упором на локти первой пары лап. — Это решение, — прохрипел он, капая пеной на столешницу и почти сходя с ума, ведь ответственность в иерархии — штука убойная, — примет высокий носитель Чаппа. Он, да. Посадка разрешена на орбитальном комплексе гостевого назначения. И экран погас. Ближняя звезда залила рубку светом рыжевато-лиловым, неискренним до омерзения: спектр излучения, согласно справочнику, жёстко регламентируется и корректируется рюклом настройщиков. У дрюккелей и это — под контролем. У-у, муравьи мозглявые! Это я определённо подумала вслух. — Полвека назад не видела ты их, — рассмеялся Кит. — Строили вдоль границы нашего сектора стену отчуждения. Так яростно и старательно, мы даже перестали на них сердиться. Их трудолюбие искупает их же… твердопанцирность. — А что со стеной? — Так, ничего, — поморщился Кит, словно я спросила лишнее. — Её синтом впитало. Синт загадочная штука… То соблюдает границу и вроде бы отсутствует в пространстве, то делается наблюдаем и прёт вовне, как… да, пожалуй ты бы сказала: как тесто. Если его что-то не устраивает. Счёл, что стена ограничивает его. Дрюккели осознали и теперь не летают в область близ синта и нашего сектора. Габ Уги для них крайний. Сима, очень тебя прошу, читай инструкции. Сегодняшняя встреча может стоить Чаппе жизни. Из-за тебя он уже три раза был под внутренним дознанием. Никто из молодых не верит, что ты — годная квиппа, пусть даже низшего ранга «фир», то есть «крайне сомнительное решение, малодопустимый вынужденный компромисс». Тебя повысили до «чу» после кризиса йорфов, когда на сторону Чаппы встали два рюкла. Затем, не без помощи Игиолфа, тебя и Чаппу подвесили между «шож» — ошибка и «пуср» — «халатность, попущение». После появилось подозрение, что ты все же «хоффа» — открытие, это когда ты весьма кстати отправила данные по кай-цветку. От худшего все отодвинул высочайший Огга, с ним не станет спорить никто из коренных дрюков, он абсолютный авторитет в вопросах закона и не так давно он принял Чаппу очень… тепло. На сегодня ситуация сложная. Огга вне игры, он размышляет, это может длиться цикл и более. А тем временем противники Чаппы аж подпрыгивают от усердия в доказательстве варианта «шож», грозящего высокому носителю выжиганием мозга. — Вот же песец подкрался незаметно… А ты молодец, Кит, ты сечёшь их всех. — Увы мне, секу, но ничего не предпринимаю, таков удел древних. Мне думается, Чаппа выбрал тебя и пристроил в Уги, надеясь показать именно кэфам, что его раса не совсем окостенела в панцирях правил. Рискованное решение. Но успешное, я заметил сигнал. Однако дрюккели пока не видят того, что вижу я. Так, мы сели. Сима, молчи. Смотри на нижние жвала встречающих. Ходи строго по красной полосе на дорожках. Ни слова Чаппе. Первый кивок тем, кто будет с черными поясами, если они все же явятся. Затем кивок белым поясам. Затем верёвочным, как у Чаппы. Усвоила? И молчи. — Ты уже говорил. — Но ты не замолкла! Я хотела сказать «прости», но тут до меня, наконец, дошло, что значит — во время промолчать. И я ограничилась киванием. Кит подвигал плечами, отчего его наряд обзавёлся вызывающе черным широким поясом и приобрёл на остальной поверхности золотистый тон со сплошной вышивкой красным. Смотрелся в этом кэф — как сумасшедший китайский император, наверное. Он первым прошёл к шлюзу. Я, лихорадочно глотая инструкции, спотыкалась следом. Люк открылся. Нам предстала дорожка, сплошь чёрная. Кит шагнул на край плотного ворса, там сразу вспыхнула золотая направляющая. Перед кэфом согнулись два носителя в красном — оба выскочили из-за корабля, как заводные черти, скрючились на брюхе и резко встали, вытягивая верхние лапы в жесте имитации гуманоидного приветствия и пряча вторую пару конечностей. При этом нижние лапы стали ногами, а вторые снизу упёрлись в них, упрощая баланс. Рясы скрыли акробатику — колыхнулись и коснулись пола, оба дрюккеля уже балансировали, разместив тела вертикально. Я тоже шагнула на край полотна. Мне выделили красную ниточку, совсем тоненькую. Еще мне выделили двух провожатых, оба в сером. И мы попёрлись, блин, как заправские канатоходцы, по широченному ковру — нога за ногу, не сходя с линеечек. Если Чаппу разжалуют, — подумала я, — заберу его к себе, гостем. Хоть поживёт без правил, он дядька вменяемый. Ему понравится. Мы шагали и шагали. Через зону посадки, длинными коридорами до дворца, похожего на песчаный замок, какие дети строят на берегу моря, из наплывов и потёков. По широким низким ходам этого замка, где пахло очень разнообразно, и совсем не было окон. Справочник гласит: запахи имеют огромное значение в обществе дрюков. Теперь — верю. Нам что-то прямо сейчас сообщали. Наш статус, отношение к визиту, еще много разного. Только у меня еще со времени нападения розового желе насморк. А древний и вежливый на уровне генетики Кит так непроницаем, что и лужу дерьма форсирует, мечтательно улыбаясь и называя озером из роз. Света было мало. Собственно, мерцали слегка лишь мои провожатые — обручами на головах и браслетами на лапах. Еще тлели дорожки. Мы топали и топали, гулкое эхо гуляло невесть где, иногда вдруг возвращалось удесятерённое — и снова пропадало в невидимых, но бессчётных, коридорах и залах… Наконец красная дорожка кончилась, я встала в кружок, как раз вместивший стопы. Через шаг в свой круг встал и Кит. Провожатые угасли. Стало тихо и жутко, как в склепе. — Мы согласовали решение о приёме, — прошелестело в ушах. Свет понемногу налился в зал, как будто он был маслом и медленно втекал в помещение. Уровень рос, я могла видеть бледную кромку поверхности света, ползущую все выше, пока она не достигла потолка, и все пространство не стало ровно-жёлтым, до отвращения. Лишённым теней. Бр-р… Словно и пола нет. Словно наша чёрная дорожка висит в пустоте, резко обрываясь пропастью в двух шагах от нас. Вот к окончанию дорожки провели невидимым фломастером еще пять тонких черных лучей-радиусов, каждый разбух в дорожку. На трёх не было видно направляющей, на четвертой возникла белая линия, на пятой, крайней слева — тускло-бурая. Первым к нам по крайней правой дорожке, сплошь чёрной, прошествовал рослый тощий дрюккель с черным поясом, я кивнула ему вроде бы вовремя и удачно. Затем явились, заполняя дорожки в порядке справа налево, второй и третий дрюккели с черными же поясами. Из прибывших на «стрелку» к Киту авторитетов два не проявили вежливости и не скорчили из морд — подобия лиц. Третий постарался изобразить гуманоида, и я сочла, что он на стороне Чаппы. Значит, при умопомрачительно крутом по меркам их расы поясочке этот муравей не слабак, подставил плечо и поддержал встречу, рискуя потерять статус. Носитель белого пояса тоже явился при лице. Чаппа пришёл последним, он тоже соорудил себе лицо. В общем, нас согласились принять с перевесом в один голос, если я верно считаю. — Мы слушаем, — проскрипел самый правый дрюккель, мерзко корча из морды — харю. Ох, не любит он нас, ей-ей не любит. — Законы нерушимы, на этом зиждется миропорядок, — улыбнулся Кит. — Стоит ли спорить с очевидным. Однако, каждый шаг вперед нарушает закон покоя, а каждая остановка нарушает закон движения. Сочетание разумных допущений создаёт путь расы. Вы объявили деяния преступного Уппы недопустимыми, нарушающими слишком многое. Это решение принято, и не мне менять законы, а тем более комментировать их постфактум. Я желал бы всего лишь уточнить для истории причину деяний преступного. Так сказать, дополнить квиппу прошлого до уровня кай… Итак, прошу выслушать. В первичные времена, когда вы жили всего лишь в двух звёздных системах, был короткий период неурегулированности правил. Раса дрюккелей едва не распалась на дрюков, склонных не покидать тоннели, и келей, жаждущих оторваться от поверхности. Вы восстановили порядок, это было разумно. Но тот период характеризовался, повторюсь, временно, наличием двух независимых рюкл-закладчиков и… — Мы знаем свою историю, — невежливо проскрипел второй справа носитель морды. — И двух камер ритуалов с кай-цветком в каждой, — добавил Кит, не замечая вмешательства в свою речь. — Собственно, вот это я и желал сказать. Кит замолк. Дрюккели стояли и скрипели напряжёнными жвалами. Шок — иногда это так приятно. Чужой шок, да еще и злорадно наблюдаемый со стороны. Оба харе-держца постепенно оседали на слабеющих лапах, пока не опустились на четыре конечности, позорно утратив равновесие и выпятив брюшки из-под багряно-золотых мантий. Так им и надо. Я всей душой болела за Чаппу, он молодец, только чуток покачнулся — и конвульсивно дернул пальцами правой руки. Все молчали. Наконец оба оступившиеся дрюккеля заняли подобающие позы, подобрав лапы и одёрнув мантии. — Такое предположение содержалось в документах расы йорф, — негромко сообщил средний дрюккель, тоже с черным поясом. — Высокий носитель Чаппа указал на означенный факт, однако мы не нашли подтверждения его словам и сочли их чем-то между фир и шож. Не квиппа. Вы можете обосновать спорное утверждение, достойный высокий Кит? — В шлаке я изъял материалы из посмертного местопребывания преступного Уппы, там же были заметки иного дрюка, чьё имя я оставлю неназванным, дабы не подвергать вниманию его рюкл, будь то внимание позитивным или негативным. Камера была замурована перед обрушением катакомб. Она располагалась весьма близко от древнего пантеона, и потому не подверглась более полной ликвидации, имелся риск повредить реликвию. Через пантеон преступный проник в камеру. Он искал споры кай-цветка тайно и поспешно, поскольку опасался огласки. Он понимал, что закон восторжествует — и лишь затем будут выслушаны пояснения. Но в залитой нерушимым наполнителем камере станет поздно искать следы жизни. В своём последнем слове преступный желал сообщить об итогах тех поисков. Кит снова смолк. Дрюккели — спорю на все свое не заработанное золото за годы службы — не дышали. Спросить уточнение не смели. Еще бы, упоминать преступного всуе тут мало кто готов. Даже шёпотом, на кухне… или где они сплетничают? — Мы слушаем, — кое-как выдавил крайний справа гражданин при чёрном поясе, нехотя сооружая из хари унылую рожу. — Мы внимательно слушаем, о, высокий Кит. — Вот записи преступного, — Кит жестом запустил в полет небольшую сферу, и она повисла в фокусе, где сходились все лучи дорожек. — И вот то, ради чего я желал посетить Шлак после того, как габбер Сима, ныне габло, запросила у йорфов архив их знаний по теме кай. Если споры цветка были в камере, преступный мог их сохранить лишь одним способом — в себе, тем самым себя погубив, и дав почву для роста цветка. Он прожил на планете Шлак всего пять циклов и едва успел построить надлежащую камеру с должными условиями влажности и температуры. Если вы готовы проверить то, что я не сказал прямо, вам придётся контактировать с тканями… преступного. Я знаю ответ. Но это не тот случай, когда представитель иной расы может его огласить, не оскорбив всех носителей безмерной и недостойной скоропалительностью решения. Теперь все пять носителей рухнули на бронированные задницы. Два шарика парили в метре от пола. Если я хоть что-то понимаю в витиеватой речи Кита, он только что сказал: ребята, вы идиоты, вы отправили в шлак то, что вам дороже жизни. Вот, заберите и хоть теперь храните с умом… или с душой? Бедный Уппа. Доберусь домой, выпью за упокой его несчастной души. Или счастливой? Он был военный, он добился цели, значит — победил. Пусть и после смерти. — Моя основная миссия завершена, — негромко сообщил Кит. — Кроме неё есть и менее значимое поручение бывшего интмайра Олера. Он просил высокого носителя Чаппу в качестве нейтрального сотрудника габ-системы принять на себя дела по урегулированию запутанной ситуации с распределением имущества и прав. Означенный Олер избрал для себя статус отшельника. Вот его последняя воля и само завещание. Кит отстегнул от пояса авоську с шариками и отпустил в свободный дрейф над полом. Чаппа, вот у кого выдержка ого-го, без дрожи лап поймал авоську и вежливо кивнул Киту, затем мне. Кит развернулся и пошёл прочь, не придерживаясь золотой дорожки. Я чуть помялась и побежала следом. Дёрнула кэфа за рукав — уже опять ткань нормальная, без золота и багрянца, просто серебристо-серая. — Кит, а можно говорить? — Как это ты не лопнула от молчания, — тихонько усмехнулся он. — Можно. — Кит, если они явятся к тебе в сектор, ты тоже будешь их манежить на дорожках и не поздороваешься? — Не знаю. Я сильно раздражён, это верно. — Кит, не трать силы на обиду, слушай глупую Симу: если явятся, бери меня в переводчики, а? Я им все скажу. И от себя, блин, на орехи добавлю. Кэф некоторое время шёл молча, но улыбался все шире. Не иначе, он представил себе беседу при таком переводчике. Наконец, остановился, согнулся и захохотал. Определённо, я хорошо влияю на эту расу. Смех гулял в тоннелях, возвращался и снова убегал в темноту дробными переливами эха. Кит отдышался, поддел меня под локоть и повёл к кораблю. Было кругом черным-черно, нас никто не провожал. Дрюккели медитировали на два шарика. Интересно, их скоро отпустит? Сзади постепенно накатился цокот лап. Отпустило! Нас догнал, конечно же, Чаппа. Пристроился рядом с Китом и продолжил бег на всех лапах, хотя обыкновенно это не принято при посторонних. — Я знал, что ты не зря тогда обиделся, — сообщил дрюккель задыхающимся голосом. — Но если бы я смог догадаться о подлинной причине… Кит, неужели так сложно было хотя бы намекнуть? — Кто бы стал меня слушать. — Я! — обиделся Чаппа. — И не только я. — Мне думается, в шлаке довольно одного отшельника вашей расы. Не дозрели еще обстоятельства. Тогда была не квиппа, понятно? — Да шлак с ней, с квиппой, — взбесился Чаппа, подпрыгнув под потолок. — Ты понимаешь, что мы потеряли три поколения, три! Мы не можем полноценно выращивать важнейшие рюклы пяти управляющих назначений без кай-цветка, еще семь координирующих рюклов под угрозой, при взрослении идёт поголовная отбраковка со снижением статуса… А наука — тут я молчу, мы просто в трауре. Кит, если бы я мог тебя прикончить, я бы так и поступил. — Они ведь слушают, — негромко предупредил Кит. — Нет, они паникуют и связываются с первыми из высших, — Чаппа отмахнулся в три лапы. — К тому же официальная встреча завершена, я тут как частное лицо. Кит, задержишься на денёк? Когда-то, помнится, мы почти умели разговаривать о пустяках, хотя ты не отзывался на персональное имя и упрямо величал себя кэф-корабль посол. Но и такой ты был превосходный собеседник, а я старался соответствовать. Я был тогда молод и почти так же тебе занятен, как эта… габло безграмотное. — Нет. Симе надо домой, у неё друзья разлетаются. Пусть хоть проводит. — Ты противнее полного совета рюклов, тебя не переупрямить, — скис Чаппа. Покосился на меня. — Габло Сима, полное имя Серафима… Ты — спорный выбор старого Чаппы, едва не стоивший этому высокому носителю мозга. Все же ты оказалась крепкой кай-квиппой. С подобными неизбежны проблемы, каждый день… Но без вас еще хуже. Иди. До корабля мы с Китом шагали молча. И стартовали мы молча. Когда чиновная звезда системы дрюккелей стала маленькой, как орден на мундире, я значительно покашляла. — Кит, а куда я так тороплюсь, что весь мир подождёт? — Вообще-то у меня дела, — вздохнул он. — Вот врёшь ведь. А ты хоть и древний, вообще этого важного занятия не освоил. — Скорее разучился, — улыбнулся Кит. — Сима, я, к сожалению, расстроен. Чаппа один и понял, насколько. Он, бедолага, помчался нас догонять и вёл себя совершенно… неприлично в понимании дрюккелей и особенно — исконных, природных без генной мутации, дрюков. Он старался меня вернуть и помирить с высшим ничтожеством из рюкла хранителей канона, тем, кто в чёрном поясе торчал правее иных во время встречи. Между прочим, весь их рюкл ничтожен, они не более чем высокие исполнители при рюкле умницы Огги. И пользуются тем, что сейчас Огга в раздумьях. Чаппа и тот, в белом поясе — Онга, сглаживают внутренние проблемы отношений рюклов, а надо бы не церемониться и кое-кому дать по мозгам. — А ты? Вот и дал бы… — Я кэф-посол, Сима. Все, что я могу себе позволить — демонстрация того, что я не желаю общаться. Для столь древнего создания и это уже неприемлемое поведение. Постыдное и детское. Будь я тобою, я бы его просто прихлопнул, это куда приятнее. Увы, нельзя вводить кэф-селекцию для управленцев чужой расы. — А Чаппа? — Он теперь в выгодном положении. Его правота доказана на уровне си-кай, у него в лапах тонкое дело урегулирования имущественных вопросов, проще говоря, при грамотном дележе активов Олера лично Чаппе обломится много средств, а его рюклу и того больше. Я не сорвался и никого не пришиб, так что у Чаппы есть все шансы получить белый пояс, а циклов через двадцать при неустанном труде — зелёный. — Зелёный круче золотого и чёрного? — Черные окончательны и дают лишь власть. Зелёные позволяют решать судьбы молодых, а затем, завершив дела, спуститься в катакомбы и закладывать новые камеры с потомством всего рюкла, а то и серии рюклов. Если вниз уйдёт Чаппа, эта раса сильно изменится к лучшему… в моем понимании. Если Гуппа, нынешний высший с белым поясом из его рюкла, универсум с ума сойдёт от узаконивания каждого чиха. Мы еще помолчали, наблюдая, как звезда дрюккелей делается мельче пылинки. Я пихнула Кита в бок. Он скривился и вроде бы не заметил. Я пихнула снова. — Что? — Не притворяйся таким сварливым дедом. Звякни Чаппе и официально сообщи, что рад будешь видеть в гостях и что вообще — улетел с чувством глубокого удовлетворения, у нас на Земле все послы постоянно демонстрируют такую эмоцию. Наверное, чтобы им головы дома оторвали с особым почётом. Кит рассмеялся, я немного успокоилась. Он все же позвонил Чаппе и довольно мило с ним поговорил, передал привет и мстительно повторил дословно про глубокое удовлетворение. Я даже немного обиделась. Сима не такая уж глупая. Но если я перестану дурачиться, кто их расшевелит? Иной раз по-умному дела лишь запутываются. — Кит, а почему ты бросаешь меня одну, — спросила я уже на причале родного габа Уги, когда кэф отказался покинуть корабль. — Мне пора. Надо нырнуть и подзаправиться, да и устал я от твоей атипичности, не обижайся, я ведь правда древний, — пожал он покатыми плечами. — Удачно отдохнуть. Кит, я тебя обожаю. Ну, прости, такая я шумная. Ты возвращайся. — Если что, до края нашего секторы ты и без навигатора доберёшься, только подучись немного, это не вредно, — посоветовал он. — Тебе будут рады все корабли. Они мне малость завидуют, у меня теперь — имя. Люк закрылся, и самый красивый корабль всего универсума — синий, правда похожий на кита и очень ладный по форме — отошёл от причала. Я стояла, расплющив нос о прозрачную перегородку, а скорее — об экран с видом на универсум. Глаза были мокрые, плоский нос сопел, и я старательно махала вслед Киту. Когда исполняются все замыслы, вроде надо бы радоваться. Но на душе так пусто и гулко, хоть вой. Сима шумела-шумела, и перестаралась. Кажется, я сама нуждаюсь в отдыхе от себя… История пятнадцатая Начало Утром я проснулась под одеялом, в тонкой ночной рубахе покроя «привидение», трезвая, без ворованного блюдца и со свежей головой. Дома было тихо. Одурительно пахло цветами, вся смежная комната ими завалена: это остатки подаренного Гюль, то, что еще не успели вывезти и раздать. Сама Гюль не улетела, но вроде бы через две доли цикла старт их корабля. Я как раз успею привести себя в порядок, и опять буду махать рукой и мечтать повыть. Блин, ненавижу проводы. Ну, эти хоть не длинные. — Я заказал завтрак у Павра, — сообщил с кухни голос Саида. — Очень вкусно. Веришь? Он почавкал для усиления посыла, и я впервые ощутила прилив нездоровой телепатии где-то в области желудка. Вот чую: вкусно! И верю. И бегу-бегу… Три минуты на утренний туалет. Две — на одевание. Еще пять на небрежное пережевывание пищи. И еще три на поиск пристойного букета в завалах. Не могу я провожать Гюль без цветов. Уже на ходу просмотрела сообщения. Тихо в габе. Ну, очень тихо. Трипсы не теряются, губры не катаются, сафары не кидают скамейки в брыгов, которые сказали, что телекинез — удел рас, слаборазвитых физически. Ну и хорошо, могу с чистой совестью идти и провожать. Гюль очень красивая сегодня. Тихая и немного смешная. Ходит не следом за божественным, а на полшага впереди, ей нравится, что спина прикрыта и в ухо сопят всякие нежности. Я вручила им помятый букет, пообещала прилететь в гости, как только мне дадут отпуск и я пойму, что за зверь — навигация. У Бмыга роскошный боевой катер, переоборудованный под прогулочный. Пыры вообще ребята весёлые и склонные к здоровому пофигизму. Они в юности почти все воюют с какими-то там угрозами окраинного универсума, а после живут совсем не тесно и занимаются, чем душа просит. Ну, если выживут, конечно. Я посмотрела на показатели смертности среди пилотов и немного насторожилась. Пока махала рукой уходящему катеру и опасливо считала старые вмятины на броне, все не могла решить: а стоит ли отпускать Саида в его приключение? И тут мне в руки сбоку вдвинули новый букет. — Опа, — удивилась я. — Сима, тут такое дело, — Саид в красно-зелёных пятнах смотрится просто ужасно. Переживает. С чего бы? — Гулька улетела, так что я могу без её давления сказать… Симочка, а я больше не хочу в гнилой мешок. И никуда не хочу. И катер мне не надо. Я тебя люблю, Симочка. Пришлось вдумчиво понюхать букет раза три. Жаль, не нашатырём пахнет. Исходя из идеи оптимизма, важно найти в ситуации что-то хорошее. Гав, как обычно, работает у мальчика любимой чалмой. Это просто замечательно. Это прямо — спасибо ему! — Так. Когда у тебя плановое время отлета, рыцарь на белом коне? — Через долю суток, но я… — делаясь совсем бледным, пролепетал Саид. — Пошли. Я дарю тебе катер, Рыг выбивает тебе место в группе и добывает право на стажировку, а ты, блин, пускаешь розовые пузыри. Куда я смотрела-то? У меня в наборе выживания есть дыхательный аппарат и затычки для носа, на случай внезапного выявления глоп-угрозы. А ты знал, но спасал меня… очень сложно. А ну, вперед, на ходу разберёмся. — Так не работал аппарат, как после выяснилось, — пробовал он оправдаться. — Ха. После. Несчастный красавчик тяжело вздохнул и пошёл, куда потащили. Это хорошо, если он упрётся, его не сдвинуть. А меня надолго не хватит — ну, двигать и шуметь. Саид, правда, красавчик. Он мне убийственно нравится уже… с первого взгляда, блин. То есть вот Гюль я назначила в приятельницы, а этого нет, этого я упрямо никуда не назначала и звала младенцем. Потому что — нефиг. И надо его тащить и быстро отсюда отправлять подальше. Вся надежда на Гава, морф у нас взрослый и умный, он присмотрит. Если повезет, он поймет меня и не сочтет, что я его предаю, отправляя с Саидом. Он ведь самую малость телепат, ловит настроение, он должен понимать, как мне больно его отсылать и как мне страшно остаться одной. Стоп. Это все — в сад, не те мысли, не нужны они сейчас. — Симочка, я обидел тебя? — тихо огорчился Саид. — Я что-то не так сказал? — У меня дома остался младший брат, — не сбавляя шага, зло буркнула я. — Всю жизнь я отвечала за этого спиногрыза. Худшего слюнтяя в городе нет. Упырёнок, а не человек. Сколько он выпил моей крови, узнает Дэй — сожрёт говнюка! А все почему? Потому что нельзя никому вправить мозги и тем более втиснуть душу. Саид, тебе вообще нет и года. Если посчитать, я старше тебя раз в четыреста. — Но я клон и я… Уф. Дотащила до причала. Вон Рыг, теперь мы вдвоём точно запакуем влюблённого младенца в катер и спихнём его отсюда, как добрые люди щенков — из лодки в воду. — Да иди ты на фиг! — заверещала я в голос, привлекая внимание Рыга. — Ну и что, если клон? Чихать мне на чужую память, твоей-то нет! Ты ни разу не бегал босиком по траве. Ты молока не пил, на закат не смотрел, костра не разводил и толком не был бит. Ты никто. Ты вообще никто, и тебе надо остаться одному и накопить личные шишки. Пошёл вон, и без синяков чтобы не являлся. Гав, ты с ним на два года, и если этот… если он не будет делать глупости и ошибаться, куси его! — Но… — Саид, мне было четыре года, когда я безумно влюбилась в Пушкина, — честно сказала я. — Понимаешь? Это не смешно, это было очень важно и вообще — здорово. Но это было хорошо для четырёх лет. В восемь я обожала певца, имя которого уже не помню, а тогда спать не могла без его фотки. В двенадцать я чуть не убила одноклассницу из-за урода, он жил в соседнем дворе. Это все как простуда, заразно, но быстро сходит. Я — твоя простуда. Прочихаешься. — Я, правда, тебя люблю, — он почти плакал. — Правда — это если года через два не прочихаешься, — отмахнулась я. — Вот катер, вон Рыг. Скажи ему спасибо, чмокни Симу в макушку и лети отсюда белым лебедем. Все. Саид сделала несколько шагов к катеру, был пойман нашим великолепным габралом и притиснут под могучую руку. Минотавр все просек с одного взгляда, спасибо ему. Занял место между мной и Саидом и дотащил жертву произвола взрослых до самого люка. Там Саид вывернулся и попробовал стащить с головы Гава. Но морф сидел намертво, как будто врос в кожу. — Хорошо, я полечу, — погасшим голосом сообщил серый и тихий Саид. — Сима, только ты скажи… а вот ты — ты совсем никак ко мне не относишься? Или это такой способ меня воспитать или… не знаю. Не нравятся тебе прайды, вот. — Я тебя обожаю куда больше, чем Пушкин — четырёхлетнюю Симу, — честно сказала я и погладила Саида по голове, заодно поблагодарив морфа, который меня не сдал телепату. — Я желаю тебе удачно повзрослеть и сто тыщ раз влюбиться в тех, кто этого стоит. Года через два поговорим, может, тогда будет смысл в разговоре. Саид, не надо становиться взрослым раньше времени. У тебя украли детство, урви обратно хоть небольшой кусочек. И никому не позволяй сбивать мой катер, он ценный, ограниченной серии. — Значит, только так, — тихо и обиженно процедил сквозь зубы Саид. — Да. Только так. — Ну, и оставайся тут одна. Он резко качнулся в шлюз, ударил по зоне контроля всей ладонью — и у меня перед носом лязгнул люк. Рыг потянул назад за плечи. Мой катер, такой красивый и складный — почти как корабль Кита, только чёрный с серебром — отошёл от причала резко, рывком. И сгинул в универсуме. Я всхлипнула и ткнулась носом в рукав Рыга. — Рыг, я дура. Ой, какая я дура… — Ничего, не ты одна, — утешил честный габрал. — Это было хорошо сделано, без провалов и без перебора. И парень толковый. Может, еще помиритесь. Ты не реви, у них добротная команда. Малышню сразу не бросают в худшие зоны «мешка», к тому же у Саида реакция — мне завидно. Прорвёмся. — Рыг хлопнул меня по спине, выбил дыхание и выключил слезы. — А он тебе как, нравится? Мне-то не надо врать. — Нравится. Когда вырастет. Только тогда его порвут на сувениры и без Симы. Я надулась на себя, Саида и Рыга, и пошла тихо страдать в «Заросли сафы». День кипел во всю, желудок урчал и тихо радовался скорому обеду. Нервы — они такие, порой добротно заеденная беда уходит без большой боли. Это я вру. Но ведь убедительно, правда? К тому же не я одна голодная, вон народу — толпень, то и дело на кого-то натыкаюсь или от кого-то уворачиваюсь. Сима рассеянная, у Симы сегодня все валится из рук. У Симы вообще сегодня руки пустые, дом пустой. На душу непосильным весом давит бяка — тоскливая, размером в цельный универсум… — Простите, — буркнула я очередному типу, воткнутому посреди моей дороги к сытости. — Нет возражений, — высокомерно прошелестел тип. И я встала перед ним, как лист перед травой. Фыркнула даже, чувствуя себя волшебной лошадью… Обалдеть можно, правда? Опять я сказала в том же месте то же слово. Опять вот сейчас подниму взгляд и… И увижу рыжего, как взбесившееся пламя, тощего, как некондиционная спичка, хмурого, как туча над кладбищем, гуманоида с сажево-черными глазищами на узком лице. В глазах плещется вся тоска универсума. Я знаю этот взгляд. Черт меня подери, ангел Дэй меня спаси, что за фигня? — Могу угостить тебя «чёрной звездой», — решительно сообщила я. — У меня есть, чем заплатить Павру. — Зато я сегодня даже дышу в долг, — пресно улыбнулся мне рыжий. — У тебя хвост есть… сегодня? — Нет. А что? — Опять нет. Ладно, забыли. А имя новое? Меняешь вместе с обликом? Рыжий побрёл в сторону заведения Павра, бережно, но уверенно распихивая народ с дороги и не делая вида, что его хоть малость потрясают мои вопросы. Павр издали заметил приятельницу Симу, жестом сообщил: любимый столик свободен, занимай — и отослал мне шест-ось с дюжиной приманчиво булькающих планет. Я воткнула ось и запустила систему. — Это несколько искажённая, но узнаваемая звезда Йотта, прародина расы йорф, — сообщил гость без тени фальши во взоре и тоне. — Ха, — сказала я с выражением крайнего презрения. Типа — знаем, дядя, что вы врете, и нет там черной звезды, хотя есть нечто, вас лично теперь занимающее. И, не приведи случай, вы меня в свою затею втягиваете, мне оно не надо. Наверное… И даже наверняка! Но ведь я не ушла. — Думаю, нам не нужна вторая порция, — веселее прищурился он, изучая несказанное и угадывая очень точно, прямо дословно. — Можешь звать меня Тай. — Ха. — Помнится, я обещал задавать вопросы, если нарушится теория и практика вероятности, и мы вновь окажемся за этим столом, — прямо сознался он. — У меня много вопросов. Вот главный: ты сегодня ограничена во времени? — До пятницы я свободна. Совершенно. — А что такое пятница? — Черный человек, друг Робинзона. — Однако… Мне следует ревновать? — Ха. — Боевой настрой, такой бывает у сильных людей после внушительного удара по морде. Никуда не уходи. Он встал и в одно движение сгинул. Я вцепилась в бокал, сцедила туда всю колбу с чем-то адски зеленым и столь же адски крепким. Выхлебала в три глотка, и мне полегчало. Больше не звенела в ушах обида на Саида и его же детское, но такое милое, признание. Не чудился Чаппа с выжженным мозгом. Все стало несколько зыбко, зато уютно. Особенно когда мне подарили второй за день букет. Маленький, можно за ухо заложить — из одного цветка. Пахнет безумно, почти как та мимоза. Рыжий аж светится. В тон с гостем, взявшим на сегодня псевдоним Тай. — Почему ты смогла узнать меня? — спросил он себя самого негромко и вдумчиво, нацедил прозрачно-золотого напитка малой крепости и просмаковал его. — Ты эмпат… Что не имеет значения, ведь я-то не человек, будем откровенны. Добавлю для полной ясности: меня нельзя отличить от иных граней того, что есть в целом. Но ты видела эти грани трижды за время пребывания в универсуме, и ни разу не улыбнулась им, не предложила «черную звезду», не спросила о хвосте. Неужели мы все же продвинулись и стали хоть частично существами, а не гранями целого? — Налей Симе еще и не болтай так умно. — Потанцуем, — предложил он. И мы потанцевали, пристойно, без ломания мебели и залезания на столы. Потом мы пошли и посидели в «Дне». А еще сходили и пощупали мой новый корабль: «Стрелу», обещанную Олером, оказывается, уже перегнали и пришвартовали у причала Зу. За это стоило выпить. Колбу с чем-то коньячным мне сунул в запас добряк Павр на выходе из «Зарослей сафы», закусь мы добыли по дороге. Я приволокла гостя домой, убедив свой доверчивый мозг, что просто желаю выделить нищему порцию окислителя, в кладовке вон — полно, некуда девать… А пока я сгребала килограмма три твердого кислорода в прочный пакет, этот тип уже снова стал похож на себя из первой встречи. И мы выпили за постоянство. И я по долгу службы строго спросила у всезнайки, что за гадость стоит ждать универсуму из системы Йотта? Он же спец по вселенским заморочкам, которые еще не грянули. А я не хочу, чтобы его опять убивали у меня на глазах, я вообще против, это больно. Тай извинился. Я его извинила. Медленно, вдумчиво и со вкусом. Чертовски приятно не думать о завтрашнем дне и вообще обо всем, что создает обязательства и долги. Тай пообещал остаться до утра. Потом он пообещал, что следующий раз, если сломаются все шестерёнки в машине невероятностей, он угостит меня «черной звездой» и позволит задать любые вопросы. — Почему я такая бестолочь? — сразу пожаловалась я в кредит, придирчиво щупая черные и совершенно натуральные волосы. Кудрявые, до плеч, пахнут сумасшествием. — Ты не человек, я это чую, но мне с тобой тепло. А это же почти что дурно, если только из-за тепла и не думая о завтрашнем дне. Как будто я какая-то вертихвостка. — Нет у тебя хвоста, — отмахнулся Тай, принял сидячее положение и погладил стену, этим жестом создавая в ней зеркало. И стал, поглядывая искоса, сооружать из поношенной одежды нечто пристойное движением брови и пристальным взглядом то в отражение, то на меня. — Сима, тебя в прошлом кто-то очень больно обидел. Ты эмпат, но ты боишься ошибок в отношениях, близких и серьезных, еще больше, чем слепые и глухие. Чем телепаты и спириты… Сима, рано или поздно ты кому-то поверишь, а я стану еще тоскливее. Не-люди должны знать свое место и радоваться хотя бы толике тепла. — Ты морф? — Если упрощать? По свойствам во многом — да. — Почему ты позволил тэям убить себя? — Чтобы за мои дела не отвечал подлинный Альг, конечно. — Он улыбнулся и пошел на кухню. — Я, правда, на мели. Накормишь завтраком? И я возьму еще килограмма три окислителя. В вашем габе выгодный курс, тут много белковых твоего метаболизма. — Тай, а я для тебя — кто? Игрушка? Черт, я же чуть не убила этого тэя и вообще наворотила невесть что и… и до сих пор не понимаю ничего. Как ты выбрался из шлака? Мне Кит еще на подлёте сказал, что тебя там нет, и что не надо задавать вопросов. Он знает тебя? — Мы в какой-то мере соседи. — Упс… Это ваши коровы в прошлом полувеке сжевали стену отчуждения дрюккелей, гражданин пастух? — У вас есть свидетели, гражданка габло? — поднял он бровь с исключительной невозмутимостью. — Меньше знаешь, крепче спишь, сказала одна умная Сима. — Она не выспалась нифига. И она прекрасно отдохнула. — Все же я немного родственен морфам, как… потомок. Дальний. Сима, как ты меня опознаешь? Это важно. Это немыслимо и ново, у меня голова идет кругом от осознания своей индивидуальности. — Не знаю, как. Однозначно. Что это за цветок? — Энна, — тихо шепнул Тай. — Правда. Только это очень молодой и маленький энна. Если его укоренить, а я слил тебе информацию, как именно, он приживётся и постепенно вырастет. Передай на воспитание Павру, расскажи все подробно про уход. Павр дотошный, а ты погубишь редкость, совсем редкую редкость, если доверить тебе полив и рыхление. — Слушай, я вот думала вчера, когда мне было пусто и глухо, что все улетели и начинается большая полярная зима без событий и солнышка. Я ошибалась? Но ты сейчас пропадёшь и надолго. А мне больше не грустно. — Вокруг тебя скоро накопятся новые гости и новые беды, — пообещал Тай. — Мне, правда, пора. Но если мир свихнулся и сделался тесен, я еще окажусь в этом габе. Сима, солнышко, расти энна и думай о хорошем. Вот тебе письмо от Дэя, а вот письмо от Саида. Я неплохой почтовик, правда? — Ты черт бесхвостый! Спорим на все золото мира, что ты еще явишься смущать Симу? — Зачем оно тебе? Золото. — Говорят, черти губят людей через золото. Хочу тебя обезоружить. — Не переживай, времена меняются. Сейчас золото мало кого губит. А в прочих смыслах Игиолф более черт, чем я. — Выкрутился. Зачётно. Он серьёзно кивнул и удалился… А Сима, которая не выяснила у Дэя подробности про бога, и у этого существа не спросила ничего важного о чертях. Ну, что мне со мною же самой делать? Вот такая я, интеллект тридцать один и низкая тревожность. «Симочка, прости, я ужас как вспылил. Но я обещаю обдумать все, что ты мне сказала и постараться понять — прямо по пунктам, начиная с травы и костра. Как я мог не догадаться: ты же доверила мне морфа, а это кое-что значит… Саид». Коротко, зато с душой. Черт, почему я не испытываю хотя бы угрызений совести? Только покой… Вся беготня из-за Тэя в прошлом. Я ничего ему не должна. Он мне — тем более. «Сима, не верь ни единому слову этого типа с тысячей имён. Он исключительно безвреден для тебя лично, но столь же коварен в масштабах универсума, не как грань, но как целое. Кажется, я даже помню его. На Земле мне нравится, и это с первого взгляда. Твоя мама восхитительно готовит мусаку. Будет оказия — перешлю. Твой брат все осознал с первого объяснения и взращивает молодую бегонию. А я как раз теперь с интересом листаю письма с Земли, есть такая книга. Вряд ли ты её читала, а жаль… Впрочем, если подумать, наша история только начинается, еще успеешь». В дверь энергично постучали. Я фыркнула от возмущения. Красиво уйти — это надо уметь. Кое-кто удалился и грамотно поставил квиппу. — Что, ни фига не кай? — спросила я, резко дёргая дверь. — О-кей, — вроде бы согласился Билли, отодвигая меня и шагая через порог. — Сэмми, для исполнения мечты мне требуется псих русский. Игль обещал, что ты два раза годишься, а выбора все равно нет. Сэмми, мы в гости. Нас двое. Ты круто атипична, я еще с той стороны двери, а ты уже решила, что все о-кей! Игль с замечательно натуральным смущением поулыбался и втиснулся в дверь. — Империя наносит удар, — буркнула я, соображая, сколько они надышат. А сколько выпьют… Улыбка расплывалась на моем лице все шире. — Сэмми, мы с Иглем обсуждаем вопрос. Глобальный, — начал излагать повод для выпивки Билли, и с каждым словом мне делалось все уютнее. — Что насущно необходимо землянину для выживания? Вот, скажем, мой НЗ включает ноги и высшие ценности, в первую очередь свободу. Американскую свободу, ту настоящую, которую испохабили корпорации, кредиты и тяга к сытости. Билли добрался до кухни. Там все проверил и вернулся недовольный. — Ты не пьёшь, — напомнил Игль с издёвкой. — Я буду тренером. Играющий тренер, друг Игль, это полное дерьмо, — веско сообщил Билли. — Так, нас уже ждёт Рыг. Сэмми, ты не ответила по поводу НЗ. — Окислитель, — я наморщила нос и вздохнула. — Морф. Улыбка. — Обсудим, — пообещал Игль. Приложения Свод законов самого общего пользования 1. Глоп всегда прав, всегда в приоритете. 1.1 Кто выказал недружелюбие к глопу, подлежит уничтожению на месте силами конвенции силикатов, Имперского трибунала, коллоида синтов — см. полный список в приложении. 1.2 Установление контакта с глопом есть мечта и высшее устремление разумных универсума. 2. Синт, любая его форма или проявление, вне закона. 2.1 Установление присутствия синта вознаграждается (см. список), установление надёжных признаков или методики опознания подлежит передаче габ-центру. 2.2 Подозрение на контакт с элементами синта ведёт к строгой карантинной изоляции (Империя, Дрюккель и др., см. список) или немедленной ликвидации — миры древних и далее, см. список в приложении. 3. Локальные законы действуют по месту применения, в рамках габ-портов они неактуальны. 3.1 Конфликты и наслоения законов в части того, что может быть описано условно как «белковая этика» трактуются служащим габа. Мнение габбера и габла совещательно, решения габрехта рекомендательно, более высоких статусов — безусловно к исполнению. 3.2 Отказ пассажиров или иных посетителей габ-порта от предложенной трактовки ведёт к их выдворению в универсум. 3.3 При рассмотрении конфликта принимается во внимание правило абстрактной справедливости и субъективного ощущения справедливости. Стоит помнить всеобщее правило: сила действия равна противодействию. 3.4 Служащие габ-порта вне порта сохраняют свои полномочия. Формально. 3.5 При неявке габ-служащего на разбор конфликта таковой конфликт разрешается вне стен габ-порта. 4. Жизнедеятельность служащего поддерживается обязательным рационом. 4.1 Применение любых средств вне рациона не рекомендуется. 4.2 Нарушение метаболизма по причине неадекватных средств ставится в вину барменам габ-порта и служащим паритетно. 4.3 Вне габ-порта служащий должен сам прилагать усилия к должному поддержанию жизнедеятельности, опираясь на ресурсы служебного транспортного средства. 5. Имущество служащего подлежит замене только по причине полного износа, подтверждённого актом коллегии. 6. Услышав нечто вроде «мне тоскливо» и тем более «тоска меня снедает» — немедленно оповестить габ-центр, нажав на знак универсума.» Словарик Симы. Самодельный, конечно же. Эмпатия — понимание чувств других людей и готовность оказать эмоциональную поддержку. Это самое общее определение "земного" толка. В универсуме полагают, что эмпатия бывает разной глубины и при должном развитии может получать подварианты с очень существенными и ценными возможностями. Эмо-эмпата (или истиного эмпата) обмануть сложнее, чем телепата. К тому же эмо-эмпат единственный понимает так называемое "общее благо", которое для прочих — пустой звук. Про-эмпаты ("те, кто выживает" — они действительно редко гибнут к катаклизмах любого толка) в состоянии реагировать на события до их проявления и потому особо ценятся в дальней разведке и службах безопасности. Габ — система коммуникации вселенского масштаба. Совмещает в себе транспортировку, общение, поддержание порядка, курьерское сопровождение и еще пес знает что. Сима не знает, Сима не хочет забивать голову лишними сведениями. Но, кажется, раньше габ был сокращением от первых букв каких-то слов старой расы, писался Г.А.Б., только вселенная древняя, раса старая, склероз процветает, и теперь габ — просто слово. Вот. В габе много служащих. Все они имеют ранги, причем в понятии должности или типа объекта ранг принято соединять с "хвостовой" частью слова — габ, поскольку некоторые наглые молодые расы (вроде пыров) скоммуниздили систему рангов и успешно внедрили у себя для служащих И стажер у них тоже "ут", как разобраться? А нет проблем. У них — пырут, а у гордого габа — габут. Вселенски просто. Мирово и унивесально. Далее некоторые ранги, вызубренные Симой: — ут — стажер; — бер — рядовой сотрудник; — ло — ну, сержант, наверное. Уже с полномочиями, но еще без оружия; — рехт — расширенные полномочия и право ношения, а равно и применения оружия. С последующим написанием отчета и такой геморной отмазкой, что Сима не хочет быть габрехтом. Кажется. Далее не морочимся, много рангов. Упомянуть стоит: — рал — командир местного спецназа в масштабах габ-узла или габ-порта; — мург, в произношении Симы он почему-то стал "мургер". Вероятно, сказалась любовь к фаст-фуду… Немного о расах. Дрюккель — галактика, породившая расу инсектов (или дрюккелей) имеет такое название. Сами существа зверски напоминают муравьёв, обожравшихся стероидов. Как звать муравьёв правильно, Сима не выучила. Поэтому называет дрюккели. Хотя есть вроде и дрюки, кели. Да там много кто есть. Дрюккели восьмилапы, не склонны к прямохождению и встают в рост только при разговоре с гуманоидами. Носят подобия ряс с прорезями для всех лап. Имеют поясную дифференциацию статуса. Вот Чаппа — дрюккель высокого статуса, он носит пояс, что уже большая честь. Его пояс веревочный. Это значит, Чаппа третий снизу (зам зама) в иерархии своего рюкла. Кстати рюкл — это почти то же самое, что клан. Империя — вероятно, имеет название. Но Сима империю как-то сразу не полюбила и названия учить не стала. Империя занимает галактику и делит еще большой рукав туманности с пырами и иными неприсоединёнными, граница там — ох, до чего туманная… Пыры — раса из числа неприсоединенных. Крепкие ребята, пилоты от бога (если он есть, что Сима не ставит под сомнение иногда). Империя готова и в бога веровать, лишь бы он пособил малость подвинуть пыров. Хрясы — соседи пыров. Тоже очень мирные. Йорф — галактика и раса. Старая, а может и древняя. Они змеелюды и до того индивидуалисты, что прямо — ссс… Кэфы — древняя раса. Очень мудрые и почти боги. Только их, как и бога, никто не видел. Давно. — Трипсы — динозавры со щупальцами… Разумны до жути. Из числа старых рас. Имеет патологическую склонность к экстремальному спорту, как-то охота на себя с кремнёвым ружьем а то и динамитом, ныряние в газовые гиганты наперегонки с губром. Трипс — он мирный. Главное не дезориентировать его. Ибо он еще и крупный… Немного о не-людях и не только Морфы — не отнесены к разумным, хотя обладают значительным интеллектом. Они неприродны — морф-масса стала продуктом какого-то эксперимента старых рас, вроде бы они кряхтя ваяли себе всемогучих помощников. И доваялись… Морфы всегда компаньоны, выбирают себе друга и остаются с ним на всю жизнь. Им иначе скучно.