Да, да, его разорвало на куски!

Не разорвало, а уложило на месте, — поправила Гиммельрейхша.

Ну да, да, я это и хотела сказать. Тс-с.

Вахмистр перестал молотить кулаком дверь, а дерзкий Мельхиор потянул его за накидку и сказал:

Вот что, господин полицейский, я посмотрю, где ж это Мюллер застрял.

Полицейский смахнул мальчишку, как жука, со своей мокрой накидки и повернулся к собравшимся. Лицо его, разумеется, приобрело официальное выражение. А взгляд по узкоколейным рельсам прямиком устремился на стену. Народ сразу же успокоился, заметив этот взгляд представителя власти. То было око закона. Именно таким оно должно было быть.

Входная дверь внизу засопела. Тяжело ступая на всю ступню, пришел слесарь. В одной руке он держал железный обруч, на котором болталось множество отмычек. В другой нес сумку с инструментами, под каковую был приспособлен старый ранец. Когда дворничиха, придя к нему, сообщила, что от него требуется, он снял с гвоздя синюю фуражку с кокардой и надел на голову. И тут же переменились его лицо, походка и почасовая оплата, теперь он уже был полуофициальным лицом, вроде как блюститель порядка, стрелочник или швейцар. Хотя каждый мог приобрести такую фуражку в магазине Гутмана. И без всякого удостоверения. Когда изгородь из любопытных перед дверьми Блетша беззвучно раздвинулась, слесарь Мюллер приложил свой корявый палец к козырьку, приветствуя полицейского, а тот, откинув пелерину, ему ответил. Но, конечно, так, как офицер отвечает на приветствие незнакомого ефрейтора.

Сейчас мы это устроим, — сказал слесарь Мюллер, а вахмистр ровно ничего не сказал, только пропустил его к двери.

Не такой он дурак, чтобы дать приказ ломать замок! Если с этим Блетшем ничего не случилось, а он просто отправился погулять, комиссар ему здорово намылит холку. А теперь что ж! Это дворничиха привела слесаря. Или не совсем так? Осторожность — мать служебной карьеры...

Черт возьми, ключ торчит изнутри, — объявил слесарь.

Ключи и отмычки очень занятно звенели на его железном обруче, и мальчики Гиммельрейхи благоговейно взирали на них: неужто эти отмычки могут отпереть любой несгораемый шкаф или потайную дверь? Сейчас слесарь взял острые щипцы и всунул в замочную скважину. Однако они оказались слишком велики, а, может быть, замочная скважина слишком мала, и дворничиха, стоявшая с важным видом, чуть приоткрыла рот, словно он был замочной скважиной и щипцы теперь могли легче войти.

Придется взломать, — сказал слесарь и взглянул на полицейского, который в свою очередь бросил вопросительный взгляд на фрау Герлих, словно передавал эстафету. Она кивнула, впрочем, довольно неуверенно. После этого слесарь Мюллер подсунул под замок стамеску. Сказал:

Ну, пошла! — и вырвал кусок толщиной с палец из дверной доски.

Дворничиха испуганно прошептала:

Господи помилуй, дверь, господин Мюллер, дверь!

Раз уж надо взламывать, ничего не попишешь, — холодно возразил слесарь, он сам понимал, что схалтурил.

И снова взялся за дело. На этот раз он сначала ударил по стамеске молотком, который глубоко ее вогнал, дерево раскололось вокруг замка. Слесарь поднажал, да так, что под синим козырьком сразу набухли две жилы. Дверь закачалась на петлях, вышла из пазов и поддалась.

Вахмистр на шаг отступил перед неизвестностью. Этому его учили в школе полицейских... Мера предосторожности... А что усвоено, то освоено. Затем он легонько нажал на дверь. Она открылась, и лицо удавленника уставилось на столпившихся людей, словно говоря: «Эх!»

Святой Флориан!—-пронзительно крикнула фрау Гиммельрейх (хотя св. Флориан, собственно, отвечает за наводнения и пожары). Фрау Штоль, ахнув, всплеснула руками с золотым вдовьим перстнем на пальце правой, фрау Кестл — лицо у нее было цвета зеленого сыра — тоже взвизгнула, но тут же сделала шаг налево, со своего места ей никак не удавалось увидеть мертвеца в петле.

Марилли Коземунд сделала то. что только и было естественно в этих обстоятельствах. Увидев страшное лицо своего помощника, она испустила крик, самый визгливый из всех имевшихся в ее распоряжении, отбежала к стене и... ее вырвало. Она уперлась рукой в стену и склонила лоб на руку. Матчи, мать, придерживала возле ушей ее красные волосы, чтобы не выпачкались.

Живо, бегите к телефону! — сказал дворничихе Герлих полицейский, вид у него, по правде сказать, тоже был неважный.— Вызывайте 3-83-31, попросите к телефону кого-нибудь из первого отдела, отдела убийств, и скажите им, чтобы немедленно ехали сюда.

Он повернулся спиною к двери и стал осторожно ее закрывать, покуда ручка легонько не стукнула его куда-то в область почек. Радио в кухне господина Блетша передавало сельскохозяйственные сообщения: «Рожь — сто двенадцать, кормовые культуры — девяносто четыре».

В результате полицейского расследования «дела Блетша», а также допроса в школе, на который были вызваны Коземунды — мамаша и отец, была установлена полная непричастность девочки Марилли к самоубийству жестянщика.

Ну, а на совести-то у вертихвостки это все равно осталось, — заметила дворничиха, а Гиммельрейхша добавила:

Не хотела бы я быть в ее шкуре.

Но Марилли спустя некоторое время опять отлично спала по ночам. В квартиру Блетша скоро въехали новые жильцы, старик и старуха, по фамилии Тихоф. Они и вправду были тихие.