«Маскотта» помещалась в деревянном строении. Круглом, вроде цирка. И внутри похожем на манеж. Двадцать лож и посередине круг — танцевальная площадка. Дальше стояли уже обыкновенные столики и складные садовые стулья. Рядом с «Маскоттой» находился буфет ля строительных рабочих. Он был открыт до двенадцати ночи. В перерывах между танцами древняя старуха продавала там бутерброды из домашнего хлеба с зельцем. Двадцать пфеннигов порция. Для голодных танцоров и их девушек. Так как у старухи была астма и, нарезая хлеб, она громко сопела, то ее прозвали Циркульная Пила.

Вход в «Маскотту» был свободный. Но за вешалку надо было платить тридцать пфеннигов. Поэтому все приходили без пальто и головных уборов. Только новички вроде Биви брали с собой шляпу. В «Маскотте» установился обычай давать кельнеру вперед тридцать пфеннигов на чай. Иначе он во время танцев уносил со стола напитки. Он ведь был человек семейный. Арендатор «Маскотты», со своей стороны, по субботам перекрывал воду в умывальниках. Не то дотанцевавшиеся до седьмого пота молодые люди не пили бы ничего, кроме воды. Из горсти. А своя рубашка ближе к телу. И без того десятки болельщиков стояли в проходах, беседуя скучливо и возвышенно. Стояли с восьми вечера до двух ночи в отглаженных костюмах, хотя и не танцевали. У них не было денег. А молоды они были.

На помосте, где шипели два прожектора, сидели оркестранты. Четыре человека, все с жидкими черными бороденками. Всем четверым было дано преимущественное право выбирать себе воскресных невест из танцующих девушек. Больше всего в этом преуспевал маленький трубач, он был красивее других, иногда, в особо хорошем настроении, он присаживался на корточки и дул на ножки танцующих вблизи от оркестра девиц. Вот что он себе позволял! Оба прожектора обслуживал какой-то иностранец в рубахе с короткими рукавами, хорват, кажется, а может, и нет, он промышлял еще и тем, что на близлежащем теннисном корте подавал мячи богатым людям, когда они били мимо, а также поднимал опрокинутые кегли на кегельбане. Во время английского вальса «Рамона» и танго «Болеро» он направлял ослепительно сияющие лампы на шар из сотен мелких зеркальных стеклышек, который крутился на постаменте посреди танцевальной площадки.

Этот сверкающий глобус в свою очередь отбрасывал свет на танцующих, и они выглядели так, словно на них льется дождь серебряных талеров. Больших новых пятимарковых монет, какие здешние кельнеры редко получали для размена.

В «Маскотте» было не принято аплодировать после сыгранного танца или набухшей тоскою гавайской мелодии, когда маленький трубач засовывал специальную воронку в жерло своей трубы. Это осквернило бы торжественную тишину. Под эти мелодии танцевали с видом умирающих.

Со скрипки, на которой пиликал долговязый и весь ровный, как жердь, музыкант, на пол, казалось, капало растопившееся дерево, так велики были тоска и горечь. Глаза танцоров, словно пребывающих в состоянии невесомости, таинственно блестели, черные как антрацит. «И там на Таити, вдали от событий». Юные девушки из предместья, пахнущие дешевым мылом, были счастливы и полны готовности. Они ведь еще не знали, что три месяца спустя будут в отчаянии пить горячее вино, делать себе ножные ванны и прыгать со стола, надеясь освободиться от последствий ночных перерывов между танцами.

Повсюду разливалась щемящая тоска мелодии. Даже старуха в белом переднике, со связкой ключей в руках, получавшая жалкий профит от неизбежного круговорота жизни, прислушивалась из своего угла, и рот ее, обычно острый, весь в равномерных складках и похожий на кончик сырокопченой колбасы, выражал полное отречение.

Жаркое, неприкрашенное вожделение гнездилось в уголках глаз рано истаскавшихся парней с волосами цвета оливкового масла, когда их пальцы шарили по гладким позвонкам девушек. Субботние возлюбленные тихонько напевали им в уши и быстро целовали их кончиком языка. Все парни имели вид грубовато победоносный и мужественный, не будучи победителями и не имея шансов ими сделаться. Они ходили, как Джонни Вейсмюллер, Гарри Купер и Ганс Альберс, враскачку, напевая «Дорога, дорога!» и «Бэби, о бэби». На деле же были мягки и беззащитны, как улитка без домика, нагие и повернутые к жизни наиболее уязвимой стороной. Таких пальцем тронуть — и они погибают.

А за другими столиками сидели юнцы, и глаза их, полные тоски по дальним странам, уже покрыл глазурью отказ от жизни. Тем не менее эти юнцы с бессмысленным упорством ждали, что сейчас вот весь в сером войдет в дверь англичанин, давно ищущий себе компаньона для путешествия на Борнео, Суматру, Яву, Большие или Малые Зондские острова. Он направится к их столику и скажет: «Ага, вот ты где! Слушай, не постережешь ли ты мое ружье во время охоты на слонов и не выпьешь ли со мною соду-виски в белом бунгало, если вечером меня охватит тоска по прохладе моего замка в Шотландии? Или, может быть, в Сурабайе, когда с полдюжины beach combers[7] в баре «Драгоценности царя Соломона» нападут на меня, ты с двумя сине-стальными кольтами в руках раздвинешь занавес из жемчужных нитей, крича: «Прочь от него, проклятые душегубы!» Если ты согласен на это и еще на множество захватывающих приключений, поедем со мной, old fellow[8]! Оставь недопитым твой дурацкий клубничный напиток, нам надо успеть съездить в Гамбург, к Штейнбруку, заказать тебе костюм для тропиков. Оружие тебе тоже понадобится. «Смит и Вессон», например, и еще плоский браунинг, который будет неприметно лежать в кармане твоего белого смокинга».

Да, такого вот обожженного тропическим солнцем, изможденного лихорадкой джентльмена дожидались эти юные slowfoxtramps[9], сидя на шатких садовых стульчиках в «Маскотте».

На худой конец это могла быть и мисс. Не обязательно ведь с ходу на ней жениться.

Такой даме в тропическом наряде, одинокой и пресыщенной клубами и раутами, конечно же, нужен шофер для ее ролс-ройса, а иногда еще немного утешения в чрезмерной мировой скорби.

— Осторожней, Вилли, ты просто сумасшедший, опрокинул мой лимонад! Живо отлей половину своего, не то кельнер, черт эдакий, уберет бокалы.

С этими «искателями приключений» сегодня впервые свели знакомство четверо пареньков с Мондштрассе. Они уселись в одной из лож, на потертых плюшевых скамейках. Что уже само по себе служило доказательством их неопытности. Выбраться для танцев из такого купе было нелегкое дело. Начнешь вылезать, когда скрипач берется за скрипку и другие танцоры уже выходят на середину, а все девицы давно разобраны.

Биви просматривал карту напитков. Господи, что ж это может быть? «Джиндшер Эль» или совсем внизу «Чипс». Последний стоит дешево, но что он такое и как это выговаривается? Рупп меньшой не очень-то доверял себе. Он сказал: