Жедан сидел рядом с племянницей, щурился, как домашний хорь, сожравший две дюжины мышей. А Розмичу в какой-то миг показалось, будто купец заметил его смущение и молчаливо посмеивается.

От этой мысли воина взяла такая досада, что поспешил разогнать вверенную ему дюжину, пообещав с самого утра посадить на вёсла. После этой «прибаутки» Розмич удостоился-таки долгожданного взгляда. Но вместо любви в синих очах Затеи была горькая обида и осужденье.

Ночью, ворочаясь в объятьях бессонницы, Розмич придумал, что ответить Затее. И историй вспомнил с десяток — одна другой лучше. А вот почему от одного взгляда на эту девушку теряет дар речи и превращается из весёлого парня, каким всегда был, в занудного молчуна — не понял. И почему при виде её земля из-под ног уходит — тоже.

Утро нового дня явило путешественникам затянутое облаками небо. Резкий, порывистый ветер разозлил море — волны хищно бросались на пузатые бока лодьи, перехлёстывали через борт. Жедан деловито облизал палец, поднял его вверх, но и без того ясно — ветер пока попутный. Сам Волхов благоволит.

Розмич тщательно скрывал досаду: при таком ветре на лодье идти не труд, а удовольствие. Перепоручив всю работу парусам, гребцы будут развлекать синеглазую Затею историями до самого вечера.

«Ну и пусть!» — неожиданно зло подумал Розмич. Исподволь глянул на смешливую племянницу купца, стиснул зубы и заспешил на борт. А ещё подумал, что за всю дорогу ни разу о смерти Рюриковой ни словом не обмолвились. Или моряки не прознали — хорошо, что быстро в море вышли, а купец хранил секрет? А может, суеверно не хотели лишний раз Морену привечать скорбным разговором.

…Опасенья Розмича подтвердились: благодаря Затее лодья мало походила на торговое судно, напоминала гнездо неугомонных грачей, волею судьбы плывущее по алодьскому морю. Окажись поблизости враг — не по парусу заметит, по шуму.

Сам дружинник в разговоры не лез. Тот десяток историй, что вспомнил ночью, — благополучно забылся. Зато когда на лодье вновь принялись вспоминать о коркодиле Волхове, в памяти вспыхнула другая байка…

Дело было немало лет назад, когда он, будучи уже дружинником, впервые оказался в Алоди. Город встретил воинов без особой радости, на Рюрикова шурина — мурманина Олега — всё ещё косились с подозрением. Олег же по прибытии не стал задабривать жителей пиром, как поступали обычно, а пошёл поклониться местным святыням. Розмич, младший гридень, оказался тогда в свите, сопровождавшей князя.

Вот тогда и увидел впервые главного волхва Алоди…

Старик был бос и, как водится, седовлас. Густая борода едва ли не по траве волочилась, а подол одежд покрывал плотный слой грязи и колючие репьи, подсказывая: старик не из тех, кто всё время на капище просиживает, принимая подношенья от сердобольных горожан, по земле он ходит.

Разговор Олега и волхва проходил в стороне, был недолог. Отчего-то казалось, что мир вокруг князя и старика стал гуще, обрёл новые, более яркие краски. Но Розмич этим наблюдением не заморачивался — стоял вместе с остальными и ждал.

После принесли требы кумирам, кланялись до земли… А вот когда развернулись уходить, Розмич случайно встретился со стариком взглядом и остолбенел.

Он бессчетное множество раз видел ночное небо. Иногда оно казалось тёмным холстом, усеянным жемчужинами, иногда чудился бездонный океан, в недрах которого водится неведомое. Именно этот океан вспомнился Розмичу, когда заглянул в глаза волхва. На том и расстались.

А спустя несколько дней волхв сам заявился в город и подловил Розмича, шедшего с пристани. Сказал без прелюдий:

— Ты не простой человек, Розмич. Богами отмеченный.

Дружинник хотел отмахнуться и отшутиться, как делал всегда, но рта раскрыть не смог, пришлось слушать.

— Но про это ты и без меня знаешь — судьба много подсказок тебе дала. Вспомнить хоть коня Олегова, хоть коркодилу нашу. Волхов абы кому не является. А ты знаков не понял, другим путём пошёл. Зря, Розмич. Зря. На воинской дороге слишком много горя тебе отмерено, сойди.

Розмич задумался, конечно. А как не задуматься, если перед тобой седовласый человек с глазами из бездонного ночного неба? И совет этот принял. Но с воинской стези не свернул.

Вот и теперь, вспоминая ту встречу, размышлял, что поступил верно.

И кому охота чуть ли не каждый день на капище перед богами отплясывать? Или в развороченные кишки зайца всматриваться, между печёнкой и сердцем знаменье свыше искивать? Особливо если в руках сила живёт молодецкая, а душа веселья требует. Да и от девок кому охота отказываться, когда хочется и можется?

Правда, с той поры Розмичу всё чаще сны нехорошие снились и сбывались не в пример чаще обычного. Людей иногда до того пристально видел, что казалось — ещё немного, и в саму душу провалится. Но о том, чтоб сменить меч на посох дорожный, всё равно не думал. От снов и прочих наваждений — отмахивался. Не мужское это дело во всякую чудесатость верить.

Расскажи он эту историю Затее, тут бы одним влюблённым взглядом не обошлось. Бабы страсть как загадочное и волшебное любят. Вот только делиться рассказом дружинник не собирался. Ни с кем.

— Эй, Розмич! О чём горюешь? — спросил подсевший Ловчан.

— Не горюю, — отозвался дружинник. — Думу думаю, пока вы хохочете.

Брови Ловчана удивлённо приподнялись — сколько знал Розмича, никогда за думами не замечал. А старший из дружинников продолжал врать:

— Вот представь, что если Полат, узнав о гибели Рюрика, откажется в Новгород ехать, о худом подумает. Как тогда быть?