Встретили нас радостно, хоть и сумбурно — не ждали, не готовились. Румийцы, прежде чем уйти, успели наврать, что расправились и со мной и с великим князем. Так что уныние, воцарившееся в городе, сменилось буйной радостью по поводу появления уже похороненной, было, надежды нации в лице меня.

Прокуратор румийцев, руливший оккупированными славскими княжествами и сидевший вместе с не слабым войском в Лютеции, расположенной, как я уже говорил, в верховьях Донепра, судя по местным картам примерно на месте нашего Смоленска, спускать всего этого безобразия, естественно, не собирался. Шпионы Велимира доносили, что румийское войско вот-вот выступит из этого осиного гнезда в немалой силе.

В организованный мной «генштаб» нашего ополчения входили: ваш покорный слуга, великий князь царских славов Велимир, местный верховный жрец Осмомысл, великий князь вятичей Храбр, пять, считающихся удельными, но по факту, вполне независимых князей довольно крупных княжеств, десяток опытных воевод и мой Хегни на закуску. Так вот, «генштабисты» посчитали, противостоящие нам силы румийцев. Расклад получался не внушающим оптимизма. Шесть полнокровных легионов по шесть тысяч пехотинцев в каждом плюс по десять турм конницы в каждом (еще триста шестьдесят человек). Итого, где-то тридцать восемь тысяч. Четыре отдельные алы тяжелой кавалерии по восемнадцать турм в каждой. Это еще две с половиной тысячи. Пятнадцать тысяч вспомогательного войска. Из них пять тысяч сарматской тяжелой конницы, пять тысяч тяжелой готской пехоты и пять тысяч легких конных герульских стрелков. Сколько получилось? Правильно: сорок одна тысяча пехоты и почти пятнадцать тысяч кавалерии. Подчеркну, прекрасно обученной и хорошо вооруженной пехоты и кавалерии, скованной железной дисциплиной. Еще к ним присоединился бывший Кийградский гарнизон, не понесший особо ощутимых потерь, в карательной операции в Святом. А это еще около полутора тысяч конницы и пехоты.

Что имели мы, я уже говорил: около двадцати пяти тысяч пехоты, двадцать тысяч из которой — только начавшие обучение, плохо вооруженные крестьяне и пятнадцать тысяч разношерстной конницы, состоящей из небольших отрядов, норовящих действовать в бою каждый сам по себе.

Народ, правда, продолжал прибывать. Новуградцы, встречать которых мы сейчас ехали, насчитывали в своих рядах, по имеющимся сведениям, тысяч пять хорошей пехоты и с тысячу конницы. Плюс около трех тысяч варангской пехоты. Если бы у нас был еще месяц, то численность нашего горе-войска могла достигнуть ста тысяч. Опять же Хулагу через пару недель должен был привести не менее пятнадцати тысяч степной конницы. Тогда был бы шанс взять противника, хотя бы числом. Но месяца не было. Румийцы со дня на день должны были выступить, а может уже, и выступили. Вести от соглядатаев доходили с запозданием — радио здесь еще не изобрели. Ждать врагов здесь нельзя. На безлесной, относительно ровной местности, которую представлял собой ландшафт под Кийградом, нам ловить нечего — раздавят строем, выучкой и организованностью. Садиться в осаду с такой прорвой народа — вымрем с голоду. Запасов в городе мало, а собрать приличное их количество, опять-таки не хватит времени.

Нужно было перехватывать румийцев на пути сюда, в неудобной для правильного боя местности, в идеале, напасть внезапно, из засады, когда войско будет на марше. Примерно так я и сформулировал задачу для своего «генштаба». Думали и спорили до хрипоты они целый день, а к вечеру пригласили ознакомиться с плодами своего творчества.

Румийцы не любили перемещать свои войска по рекам, в отличие от славов, или тех же варангов. Видимо, они считали, что сильные строем легионы на небольших речных судах становятся слишком уязвимыми для привычного к такому виду боя противника. Потому всегда двигались пешим порядком. Наверняка так они будут двигаться и в этот раз. Причем, маршрут их было легко предугадать. Прямая дорога от Лютеции до Кийграда имелась только одна. Существовала она еще до румийского завоевания. Правда, в качестве, так называемого «зимника» — дороги, которой пользуются, в основном, зимой в качестве санного пути. Завоеватели довели ее до ума — спрямили, подсыпали, и даже вымостили. Снабдили паромными переправами водные преграды, построили почтовые станции. Шла дорога, судя по карте, почти точно с севера на юг, чуть отклоняясь к западу. Здешние румийцы, так же как и римляне моего мира были, малость двинуты на почве хороших дорог. Хотя, скорее тут имел место чистый прагматизм — для быстрой переброски войск и качественной почтовой связи в любое время года и в любую погоду нужна сеть дорог с твердым покрытием, вот и все.

Итак, единственный путь — эта самая дорога, называемая местными жителями Лютецкой. Две трети ее северного участка проходили по лесистой, местами болотистой местности. Именно там, по мнению «генштаба» и предполагалось встретить врага. Один из воевод, основательный такой мужчина, больше центнера весом, с лопатообразной черной с проседью бородой, обширной лысиной, хитрыми, спрятанными под густыми бровями, глазами, по имени Дубыня хорошо знал тамошние места и предложил конкретное место для засады. Находилось оно где-то на полпути к Лютеции. Чтобы успеть туда добраться раньше румийцев выступать нужно было еще вчера. Но мы ждали Новуградцев, а еще ночь им нужна для отдыха. Так что выйти получится только завтра с утра.

Наш, с позволения сказать, воинский лагерь располагался на берегу Донепра, сразу за укреплениями Посада, ниже по течению. Здесь же располагались причалы. Очень удобно — припасы доставлялись, в основном, по реке, далеко таскать не надо. Да и пополнение, по большей части, прибывало тем же водным путем. Сюда вскоре должны были прибыть и северяне. Паруса их судов на реке наблюдатели засекли уже с полчаса назад, о чем и сообщили. Вот для их встречи и пришлось выбираться под дождь. А что поделаешь — политИк.

Организацию торжественной встречи, как обычно, взяла на себя Валька. Сейчас она суетилась у причалов, инструктируя девиц, подносчиц хлеба-соли. Здесь, оказывается, тоже есть такой обычай, причем относятся к нему не в пример серьезнее, чем у нас. Есть в нем, как выяснилось, какой-то сакральный смысл. Я свой инструктаж уже получил. В общем, ничего нового — стандартная речь, таких произнесено немеряно, разбуди среди ночи, отбарабаню без запинки.

Со здоровьем у моей единственной выжившей жрицы, слава богам, все в порядке. Недаром воздаю славу — местные боги наградили меня еще одним неслабым ништяком, действующим, как и умение биться на мечах, по моему первому хотению. Чего, к сожалению, нельзя сказать про остальные, явленные при испытаниях, способности. Особенно жалко утерянные почему-то летательные навыки: как вспомню тот единственный полет — дух захватывает. Так вот, о ништяке. За три дня, которые мы добирались до столицы, Вальке нисколько не получшело, скорее, наоборот. Кровь из поврежденного легкого, правда, идти перестала, но повысилась температура, причем, судя по всему, весьма существенно. Появился кашель с кровавой мокротой, от еды девчонка отказывалась, только пила. Видимо, в поврежденное легкое проникла инфекция, вызвавшая пневмонию. Наверное, могли бы помочь антибиотики, только где их здесь взять? В общем, Валька таяла на глазах. Ее отец, Велимир совсем извелся, почти не отходя от дочери. Даже не думал, что в этом суровом средневековом владыке имеется столько любви и нежности. Я тоже, конечно, переживал: привык к ней заразе, что ли?

Уже когда мы вышли в Донепр, утром третьего дня плавания, отчаявшийся Великий Князь подошел ко мне и прерывающимся голосом попросил сделать, хоть что-нибудь. На мое, вроде бы резонное недоумение, Велимир попытался встать передо мной на колени и предложил обратиться за помощью к богам. Ведь я же их посланник, как ни как. Железный, надо сказать довод. Подумалось: а пуркуа бы, собственно, и не па? Как говаривал один мой знакомый знаток французского из прежней жизни. Что я теряю, кроме авторитета, в случае неудачи? А Вальку, все же жальче, чем авторитет.