Советник нетерпеливо отмахнулся от лишних глаз, и слуга тут же удалился.

– Признаться, хотелось на тебя взглянуть, - гость сжал и без того тонкие, бескровные губы.
– Великий стихотворец… А тебе повезло. Надо сказать, весьма незаслуженно. Нимоа не всегда справедлив к ворам. Да… набраться наглости и вернуться в Вальвир… Но удача ведь может и отвернуться. Как думаешь?

Ветер выжидал. Новоявленный Тринн хотел вовлечь его в свою игру и что-то вызнать. Слово за слово. Или заставить сделать что-нибудь из ряда вон. И выставить прочь из города. За непочтительное обращение, оскорбление и так далее. Знаем, этот урок мы проходили не раз. Хотя небрежно брошенное "вор" царапнуло Ветра больше, чем хотелось.

Советник напрасно ждал ответа, и это его раздосадовало.

– Что молчишь?

– А что говорить? Ведь не я желал видеть господина Тринна, а он меня.

– Я недостаточно ясно сказал?
– Советник ощерил остатки зубов.
– Зачем, выпей двар твою кровь, ты вернулся? Думал, столько лет прошло - и все забыто? Да? И чернь понесет тебя на руках по здешним улицам? Нет, память - это такая штука: как добрая - так на следующий же день выветривается, а как худая - из срока в срок за тобой потянется! И не говори потом, что не понял!

Ветер хорошо подумал, прежде чем сказать. Этот Тринн не просто так пришел. Он хочет знать, кому кого сегодня следует бояться. Стихотворец не раз упоминал и в Легене, и в Мирре, и в Исэре о том, что нужно иногда тревожить прошлое, дабы справедливость совсем не исчезла из этого мира. А говорили при том всякий раз об Олтроме и о бывшей его школе. Да что там, много о том говорено в последние полгода, со всякими разными людьми. А добрые люди не могли не донести того в Вальвир. И вот он, тот самый человек, что не хотел тревожить прошлого. Не выдержал. Все равно что сам признался. Значит, он все-таки боится Ветра. Что ж, раз так случилось, пусть боится еще больше. Хоть страхом своим отплатит. Это очень опасно - тревожить прошлое, но Ветру нечего больше беречь - жизнь и так на излете.

И он ответил:

– Я пришел за ниткой худой памяти. Настала пора оборвать ее, неправда ли, советник Тринн?

– Я не твой почитатель, стихотворец, - с ненавистью бросил гость.
– И твоих выкрутасов не понимаю и не хочу понимать. Говори ясно!

– Крик давно не способен устрашить меня. Равно как любые угрозы. И речи о худой памяти тоже… даже если весь город люто меня ненавидит. Однако я в том сомневаюсь: дело давнее, забытое, и господин Тринн по своему почину его ворошить не возьмется, не так ли?

– Из уважения к памяти моего незабвенного дяди! И только! Но если возьмешься рассказывать небылицы, на которые ты, видно, мастер, как молва говорит, берегись! Ты сам засунешь шею в петлю!

Видя, что Ветер молчит, Тринн немного успокоился.

– Если же спокойно уберешься из города, не тревожа память моего достославного родича, то обещаю в свой черед за тобой не гоняться. Вольный Город Вальвир опустит тебя беспрепятственно. Еще и денег унесешь в кармане, заработанных честным стихоплетством, а не воровством, как раньше.

Ветра вновь кольнуло. Если Тринн поминает о воровстве, что много лет назад приписала людская молва любимому ученику Олтрома, то ладно, он как-нибудь перетерпит. Однако уж очень упорно советник на то намекает. Этот свиток памяти был давно уже закрыт и запечатан, но не сожжен. Стихотворец ничуть не стыдился былой принадлежности к уличным темникам, но сообщать об этом всему миру совсем не хотелось. Те люди, что слушают его в городах и деревнях, верят Вольному Ветру. Что будет, если правда выплывет наружу…

Страшновато становится, едва о том подумаешь. Таким, как он, подобного обмана не прощают. Ветер не просил носить его на руках, не просил внимать и шепотом передавать из уст в уста, что он посланник Нимоа. Лишь поначалу это вызывало краску на его щеках… Он всего лишь хотел, чтобы к нему, наконец, повернулись, чтобы его услышали. Люди сами вознесли его выше некуда. Оттуда одна дорога - вниз, а падать в такие годы очень больно - кости уже хрупкие, ломаются где ни попадя.

Он рискнул разозлить советника еще больше, намереваясь хоть как-то прояснить замыслы своего врага.

– Очень странно для человека такого высокого положения, как господин Тринн, страшиться каких-то небылиц. И сулить награду тому, кто, в соответствии с "правдивыми" измышлениями, собирался обокрасть своего благодетеля. Да еще после смерти! И еще мне помнится, в вину некоему Ветру вменялась и сама смерть старого учителя. И это тоже будет прощено? Неужели я разговариваю с родичем того самого Олтрома Тринна? А где же истинно родовые черты: справедливость, мудрость? А может быть, их даже искать не стоит?