— Сколько?

Озвученная сумма повергла его в окончательное уныние. Впрочем, неудивительно — учитывая немой, но очень напряженный конфликт с Анной Ивановной, было ясно: инспекция встанет либо на сторону завуча, либо на сторону Ветровского. Взять деньги от обоих не представлялось возможным, к величайшему огорчению главы комиссии, ибо Анна Ивановна хотела, чтобы инициативная группа никогда более не появлялась у ее жирной кормушки, а Орден придерживался строго противоположного мнения: и Стас, и все остальные ни за что не хотели отступаться — во-первых, страшно было подумать, что детям придется вернуться к прежним условиям жизни, во-вторых, начинать все с нуля на новом месте пока что возможности не было, как не было и гарантии, что на этом новом месте история с комиссией не повторится.

Это было двадцать шестого марта, в четверг. В пятницу на собрании долго обсуждали возникшую проблему, решая — платить или найти другой способ? Решили в результате искать способ, параллельно собирая требуемые пять тысяч евро. А Гонорин, хорошенько подумав, сказал, что попробует еще и кое-что по своим каналам проверить. О том, что это за загадочные каналы, Алик старательно умалчивал, и Стас подозревал, что речь идет о делах несколько незаконных, но пока не пытался вызвать друга на откровенный разговор.

А в понедельник Ветровский впервые услышал слухи об Ордене. Говорили всякие гадости и нелепицы, явно сочиненные не от большой любви. Тогда-то у него в первый раз зародилось подозрение, что кто-то начал играть против них, и комиссия в детском доме была так настроена не только и, возможно, даже не столько из-за Анны Ивановны и ее денег. Когда же во вторник исчез Гранд, и юноша не смог до него дозвониться ни в среду, ни в четверг, да и в сети испанец за эти три дня не появился, у Стаса разыгралась самая настоящая паранойя, подогреваемая дурными предчувствиями.

Впрочем, в отличие от паранойи, предчувствия явно планировали оправдаться, причем в полной мере. И от требовательного стука в дверь Ветровский уже заранее не ждал ничего хорошего.

— Станислав Ветровский, студент первого курса факультета психологии? — уточнил один из стучавшихся, высокий, плечистый старшекурсник с нашивкой «И.Б.» на плече. Стас кивнул. — Пройдите со мной, вас хочет видеть ректор.

Матерясь про себя, юноша сохранил файл и хотел было выключить ноут, но торой член бригады его остановил.

— Не выключайте и не запирайте дверь. Мне предписано обыскать вашу комнату на предмет запрещенных вещей, а также просмотреть файлы, содержащиеся на чипе вашего ноутбука.

— Там пять терабайт информации, — с ноткой ехидства в голосе проговорил Стас, но собеседник только пожал плечами.

— Значит, придется поработать подольше. Идите, вас проводят.

Всю дорогу от общежития до главного корпуса, в котором располагался кабинет ректора — благо, идти было недалеко, расстояние между зданиями едва ли было больше километра — Ветровский старательно скрывал охватившую его нервозность и пытался выведать у спутника, зачем его скромная персона понадобилась Витценко. Но старшекурсник молчал, как партизан на допросе, отделываясь коротким: «На месте все узнаете».

Нехорошее предчувствие росло с каждой минутой, и три выкуренных за время дороги сигареты ничуть его не притупили. А стоило Стасу войти в кабинет ректора и увидеть заплаканную Вику на диване, суровое выражение лица Галины Викторовны и книгу на столе, как он понял, что долбаное предчувствие все же было слишком слабым в соотношении с масштабами катастрофы.

— Присаживайтесь, Ветровский, присаживайтесь, — сахарная улыбочка до того не вязалась со взглядом Витценко, что Стасу потребовалась вся его выдержка, чтобы вежливо улыбнуться в ответ и спокойно сесть на указанный стул, а не врезать по мерзкой физиономии чем-нибудь тяжелым. Например, указанным стулом. — Что ж, я вас внимательно слушаю, молодой человек.

В голове суматошно проносились обрывки мыслей, пытаясь выстроиться в хоть какую-нибудь схему поведения. Но для того, чтобы строить схему, нужно было хотя бы представлять, что именно удалось паскудному ректору выжать из бедной Виктории, которая сейчас, судя по судорожным рыданиям и ее старательным попыткам избегать смотреть Стасу в глаза, хотела только удавиться со стыда. «Сволочь, зачем же девочке так нервы трепать? — мельком подумал он. — Тебя, гадину, за одно только это стулом огреть стоило».

А схема тем временем категорически отказывалась выстраиваться, ссылаясь на недостаток информации. Пришлось действовать наобум, экспромтом.

— Э… В смысле, господин ректор? — сыграл дурачка Ветровский, демонстративно делая вид, что не понимает ни о чем говорит «господин ректор», чтоб ему сдохнуть, ни что за книжка лежит перед ним на столе.

— Не валяйте дурака, молодой человек, — поморщился Павел Георгиевич, и тут же снова улыбнулся. — Давайте так: вы мне честно все рассказываете, а я в свою очередь постараюсь сделать так, чтобы вас все же не исключили из института, хотя признаюсь — это будет делом нелегким, и какие-либо гарантии я смогу вам давать только при условии вашей искренности и откровенности. Что это за книга и как она попала к вам в руки?