Это показалось странным.

И это казалось странным до двух часов ночи.

А в два часа шлиссдарк совершил разворот, повернувшись к земле правым бортом, и пассажиры увидели Лонгви. Феерию света, море огней, сверкающий драгоценный камень в черной оправе скал Варигбага.

У Казимира вырвался какой-то нечленораздельный эмоциональный возглас, потонувший в единодушном восхищенном вздохе остальных пассажиров.

– Ага, – кивнул Тир. – Почти идеальный круг диаметром пятьдесят километров. Население – два миллиона. С пригородами – три миллиона. Плюс полная электрификация всего баронства.

Про электрификацию – это он уже от себя добавил. Остальное было прямой цитатой из путеводителя. Правда, там размеры города указывались не в километрах, а в харрдарках, и было их не пятьдесят, а двадцать. Но это уже особенности перевода.

Для князя Мелецкого, как и для Тира, числа не были пустым звуком, и вроде бы он должен был заранее представить себе, что им предстоит увидеть.

Хотя, конечно, в полной мере этого не представлял и сам Тир.

Теперь они разглядели пригороды – озера неяркого света на темной земле. Промышленные и сельскохозяйственные центры, от которых зависело существование огромного города. Здесь использовали магию. Здесь ее было больше, чем на всей остальной планете. Еще одна странность Саэти, с которой, видимо, тоже придется разбираться: почему другие государства не перенимают опыт Лонгви? Что мешает повсеместно использовать имеющиеся технологии?

А город, приблизившись, из сверкающего бриллианта превратился в тончайшее кружево золотой и серебряной проволоки, в морозный узор на стекле, в ледяную розу с каплями росы на прозрачно-хрупких лепестках.

– Снежинка, – произнес Казимир, стараясь говорить как можно небрежнее.

У него не получилось.

А сравнение было удачным. И правда – снежинка, нерукотворный шедевр. Сходство усиливалось тонкой вязью мостов и ажурных галерей, связывающих между собой разные ярусы Лонгви. Опалесцирующие, матово сияющие здания парили в воздухе, серебряные нити удерживали их, не позволяя улететь. В полукилометре над городом медленно вращался вокруг своей оси дворцовый комплекс…

Тиру потребовалось сосредоточиться на тексте путеводителя, чтобы стряхнуть очарование и сообразить, что это не дворец, а клиника Самата Гахса. Еще одного керта, кстати. А теперь самое время вспомнить, что главный архитектор Лонгви, творец этого чуда, носит имя И’Слэх. Исхар И’Слэх, отец Грэя И’Слэха, кардинала Лонгви.

В городе что, действует кертская мафия? Или барон питает слабость к кертам?

Скорее второе. Поскольку клиника обладает правом экстерриториальности и находится под защитой – личной защитой – все того же барона Лонгвийского. Дались ему керты!

А многоярусный сияющий город уже предстал во всей своей запредельной красоте. От вершины купола над летучей клиникой Гахса до небоскребов, стоящих на земле, но тоже рвущихся в небо. Великолепные башни, не из стекла и бетона – из хрусталя и мрамора, и еще шпили и купола храмов, темные парки вокруг спящих особняков, мосты над паутиной каналов, и редкие в этот час, похожие на светящихся ос болиды, и медленные, грузные, как майские жуки, аэробусы.

Как, бишь, они называются по-лонгвийски?.. Анлэтхе – «круглобокие». Подходящее название.

Сделав посолонь круг над городом, шлиссдарк перевернулся на брюхо и направился в сторону летного поля.

Это была традиция – пассажиры должны взглянуть на Лонгви с неба, увидеть его целиком, воспринять насколько хватит восприятия. И восхититься.

– Увидеть Лонгви и умереть, – продекламировал Мелецкий, с трудом отводя взгляд от зарева по правому борту.

– Может, и так, – сказал Тир.

Этот город не переставал восхищать его. Прекрасный Лонгви, не просто стремящийся в небо – взлетевший туда. Город, существующий в четырех измерениях: в трех пространственных и еще в одном – идеальном, в измерении полета. И дело было даже не в парящих в небе зданиях, дело было в том, что в Лонгви жили люди, умеющие летать. Летать в том понимании, которое Тир вкладывал в это слово. Разумеется, такими были не все лонгвийцы, далеко не все, и тем не менее, бродя по городским улицам, он наслаждался обманчивым ощущением, будто для Лонгви гениальность – это норма, а не исключение из правил.

Сначала, в первые недели жизни здесь, слова: «в Лонгви все должно быть самым лучшим» вызывали только насмешку. Теперь, к исходу третьего месяца, Тир знал: в Лонгви все – самое лучшее.

К людям это конечно же не относилось. Людям почему-то всегда и везде делаются поблажки. Но лонгвийцы хотя бы стремились к идеалу. Перфекционизм был естественным состоянием души любого аборигена.

За прошедшее время Тир разобрался в некоторых правилах, определяющих жизнь Саэти. В частности, понял ситуацию с магией и магами.