Однако те люди не пытались его убить. Им он действительно был нужен живым. Просто все очень неудачно совпало.

Хозяин велел ему подготовить жертву для ритуала, а ритуал отложил. Зверь остался с жертвой один на один. В убежище, о местонахождении которого было известно только хозяину. Жертва подожгла дом. Зверь всегда боялся огня, он сбежал из убежища и лишь чуть-чуть опередил окружавших дом стражников. Для них пожар стал такой же неожиданностью, как для самого Зверя. Они растерялись. Увидели, что цель уходит. Открыли огонь на поражение.

Кто-то из них попал. И убил. Вот и все.

– Зверь? – переспросил Падре. – Так тебя зовут Зверь?

– Звали. – Тир мотнул головой и сказал по-русски: – Олег Зверь. Это все неправда…

Он встретил два недоумевающих взгляда и повторил на вальденском:

– Это все неправда. Это все уже неважно.

– Тебя продал твой хозяин, – медленно произнес Эрик. – Ты говорил мне, что очень дорого стоишь… Так и есть. И это действительно уже неважно. Ты жив, значит, тебя не убили. Ты живой. Это главное. А я тебе не хозяин, ты мне не принадлежишь, значит, продать тебя я не смогу. Нельзя продавать то, что тебе не принадлежит. Поправь, если ошибаюсь.

– Не сейчас, – сказал Тир, – сейчас я не готов вести дискуссию о праве собственности и торговых сделках. Так мы можем взять эти винтовки, ваше сиятельство?

– Вы можете взять что угодно из того, с чем ты умеешь обращаться и можешь научить остальных.

– Отлично. Тогда вперед.

– Зверь, – пробормотал Падре, – а машину назвал Блудницей. Суслик, твоя наглость превосходит воображение. Неудивительно, что ты все время попадаешь в неприятности.

Оружие, которое нашел Казимир, всем было хорошо, кроме одного: оно было рассчитано на специалиста. Многофункциональное устройство, способное, в зависимости от выбранного режима, поражать противника па расстоянии чем-то вроде очень длинного бича, использоваться как длинное лезвие, как нож или как помесь шокера с кастетом. Фантастическая штучка. Тир в такие не верил, потому что не мог понять, каким образом энергия в них преобразуется в материю. А когда увидел оружие наяву – давно, еще пять лет назад, – усомнился в целесообразности его массового изготовления.

И ведь не ошибся. Казимир сам сказал, что у него на родине дуэльными бронами – да, так они назывались – пользовались только дворяне, да и то не все. С бронами дворяне охотились в каких-то их, дворянских, специальных заповедниках, на каких-то их, заповедных, специальных хищников. Ну и друг на друга. Дуэльные же броны-то.

Ясно было, что в умелых руках дуэльный брон – штука опасная. А уж пара – а броны Казимира были парными – опасна вдвойне. Но умелые руки были только у Казимира… ну может, Тир сумел бы в кратчайшие сроки научиться владению этим странным оружием. А остальные? Им понадобилось бы не меньше полугода на обучение, если все другие дела забросить.

На то, чтобы научиться стрелять из «Перкунасов», привыкнуть к тактильным ощущениям, к мощности выстрела, к тому, что не нужно брать упреждение, у Стаи ушло две недели.

Тир знал, что Шаграт умеет стрелять из арбалета, знал, что стрелять из арбалета умеют Риттер и Мал, но к тому, что стрелять из арбалета умеет Падре, он оказался не готов.

– Этому в семинарии учат? – уточнил он почти серьезно, потому что от нравов и обычаев Саэти привык ожидать чего угодно.

– Я в армии служил, – благодушно объяснил Падре. – С четырнадцати лет и до семнадцати. А в семинарии вообще не учился, меня в монастыре рукоположили, когда девятнадцать исполнилось.

Сейчас ему было двадцать. И армейских навыков Падре еще не утратил.

– Как тебя из армии в монастырь-то занесло? – безнадежно спросил Тир.

– Душевная склонность, Суслик. Тяга к мирной жизни, утешению страждущих и наставлению заблудших. К тому же я законнорожденный, без порока на теле, незазорный в поведении своем и супружестве, что большая редкость в наши суровые времена.

Риттер, случившийся рядом, издал неопределенное скептическое междометие, но не уточнил, к которому из перечисленных тезисов относился скепсис.

А Падре не шутил. Был серьезен и отвечал честно. И Тир не стал спрашивать, как же его из священников занесло в пилоты. Это он понимал без объяснений. Небо есть небо, от него, как от себя самого, деться некуда, хоть в монастырь попади, хоть в преисподнюю.