– А за ней воробушек прыг-прыг-прыг-прыг…

– Та-ак, – сказал Мал.

– Он ее, голубушку, шмяк-шмяк-шмяк-шмяк…

– Упорствует, – выдал Падре коронное словечко палачей-дознатчиков, – придется воздействовать.

– Не надо! – сказал Тир. – Не надо воздействовать. Во-первых, я навру. Во-вторых, убегу. В-третьих, наябедничаю.

– Мне все чаще кажется, – задумчиво заметил Мал, – что у нас теперь два Шаграта.

– Куда нам их столько? – в тон подхватил Падре. – Одного и то много.

– И за что я вас люблю? – спросил Тир.

– Ишь ты, – умилился Мал, – Суслик ведь, зверушка ведь бессмысленная, а гляди-ка, любит.

– Не бьем потому что, – объяснил чуждый сантиментов Шаграт, – а могли бы. Даже ногами.

– Это Айс фон Вульф, – сообщил Тир.

И сам удивился, так тихо вдруг стало.

– Ты, легат, шутишь так? – осторожно спросил Мал.

– Не-а, – Тир встал, – не шучу. Тема закрыта и обсуждению не подлежит.

Не подлежит обсуждению! Ну да! Весь оставшийся день, весь вечер, немалую часть ночи в «Антиграве» только эта тема и обсуждалась. На разные лады, разными голосами, с выстраиванием самых разных предположений и домыслов.

Сбор в «Антиграве» был внеплановым и экстренным. Туда позвали даже Гуго. Падре связался с ним по шонээ, выразив готовность оплатить телепорт.

До этого, впрочем, не дошло. Гуго не пожалел денег на то, чтоб в кратчайшие сроки добраться до Вальдена. Он обогнал даже духов-доносчиков, и Тира чуть кондрашка не хватила, когда родной сын, явившись в Рауб, с порога заявил:

– А меня ты спросил, хочу ли я такую мачеху?

Он, впрочем, почти сразу сообразил, к чему все идет. Тир не собирался ничего объяснять, но объяснения и не понадобились – Риддин чуял кровь даже там, где она еще не пролилась.

– Есть вещи, к которым я никогда не привыкну, – сообщил он после короткого раздумья. – Например, то, что ты действительно Черный. Об этом все всегда забывают.

Забывали не все и не всегда, а лишь на то время, пока Старая Гвардия совершала очередное геройство. Но Тир понял, о чем говорит Гуго. Помимо людей, обязанных помнить и ждать момента, чтоб прикончить Черного, были еще и люди, предпочитающие забыть. Таких тоже хватало.

Они забывали.

И становились едой. Потому что те, кто помнил о том, кто такой Тир фон Рауб, были достаточно осторожны, чтоб не позволить сожрать себя.

А Гуго не пожелал вернуться в Миатьерру тем же вечером, а пожелал, наоборот, вместе со всеми пойти в «Антиграв», потому что нужно же как-то оправдать потраченные на телепорт деньги.

Оправдывать одну бессмысленную трату другой – логика подобных поступков не укладывалась у Тира в голове.

В «Антиграве» на него насели со всех сторон, лезли пальцами в душу, пили рашадское и объясняли, какой он дурак и как с этим бороться. Когда слегка захмелели, шуточки кончились, и начались серьезные разговоры. Что, вообще-то, было не принято. Потому что обсуждать женщин, своих или чужих, – моветон. Этого даже пехотинцы себе не позволяют. «Стальные» – точно не позволяют.

– Но тут случай особый, – разъяснил Фой, примчавшийся из-за особости случая из своего Лонгви, – во-первых, женщина у тебя – это противоестественно, а во-вторых, какая же она женщина, Суслик, она рыба мороженая.

Любимое занятие у людей, выдать два взаимоисключающих утверждения подряд и не замечать противоречия.

– Он трехнулся, – печально подытожил Шаграт, – переживал много, вот и спятил.

– Чего переживал-то? – прогудел Мал, разливая рашадское. Покосился на бокал Тира, с вызывающе безалкогольным апельсиновым соком…

– Но-но, – сказал Тир и показал для убедительности кулак.

Мал выдал пренебрежительное «хы», но пронес бутылку мимо, плеснув зелья Падре, Фою и Гуго.

Тир глянул на свой кулак. Глянул на Малову ладонь, в которой утонула литровая бутылка. Пожал плечами и забрал бокал со стола.

– Чего ты переживал-то, говорю? – повторил Мал и обвел всех взглядом. – Ну выпьем за баб, что ли? Раз уж и Суслик сподобился.

– Переживал он от фатальной непрухи, – счел нужным объяснить Шаграт. Выдохнул. Выпил. Понюхал заскорузлый кусок портянки, что таскал с собой на любую пьянку, то есть не расставался никогда. – А непруха у Суслика была с бабами. Вот Падра скажет, Падра у нас умный, от непрухи с бабами кто хочешь рехнется. А ведьма на Суслика повелась, потому что у нее с мужиками непруха. На что хочешь спорю. На нее даже у меня не встанет. На нее только у Красноглазого встать могло, потому что у Красноглазого всегда стоит. На все. А Красноглазый с ней развелся.

– Убедительно излагаешь, сыне, – кивнул Падре, похрустывая соленым огурчиком, – вот и встретились два одиночества. Суслик, покайся, неужели у тебя на нее стоит?

– Как скала. – Тир оскалился поверх бокала.

– М-да, – вздохнул Мал и сочувственно похлопал Тира по плечу.

Тир всех слушал, ничего не комментировал, вообще помалкивал, сидел себе у стеночки, крутил в пальцах бокал и в разговоры не вникал.

Думал.

О Хильде. Когда-то было что-то… Хильда была для него чем-то особенным. Она и сейчас особенная, но сейчас это, скорее, знание, чем ощущение. С его стороны – знание. То есть он знает, что Хильда на весь мир одна, другой такой нет и быть не может. А чутье молчит. Чутью Хильда больше не интересна. И вот уже Гуго передает от нее приветы и просьбы быть осторожнее. Гуго, живущий в двух тысячах километров от Рогера, видится с Хильдой чаще, чем Тир, которому двадцать минут лететь до императорского замка. Смешно. Впрочем, с Хильдой по-прежнему есть о чем поговорить. Она умна и обаятельна. Она сильная. И обманывать ее почти не приходится. Так, самую малость. Ту малость, которая давно уже вошла в привычку.