— Ясно. Что, все так плохо?

— Не знаю я, Айрат. — Тихий беспомощно пожал плечами. — Просто не знаю. Все. Иди.

Семь часов. Три в одну сторону. Там выбрать место, сесть, разгрузиться, дозаправиться. И еще три часа обратно. Но обратно полетит только Пижон… Со стрелком, разумеется. В модуле относительно безопасно, а вот вокруг него будет кромешный ад. Знать бы еще, что именно там будет. Или кто именно. В любом случае с воздуха, да с имеющимся вооружением, Пижон разберется с любой напастью.

А в горах живут летающие твари. Большие. Правда, не больше грузовика. Но о них потом.

Хороший вертолет. Послушный. Летать ему нравится. Им всем нравится, почему люди этого не понимают?

Работы выше головы. И это хорошо. Хорошо, что им есть пока, чем заняться. Им еще долго будет чем заняться.

А потом… Не веришь ты, Тихий, ну никак не веришь, что это может оказаться тем самым, ненавистным тебе, «навсегда».

И есть здесь нечего. Некого, точнее. Фюрер умер слишком быстро. Ладно, на какое-то время его хватит. Потом есть еще Резчик. Бедняга Резчик, долго он не протянет. Главное, не разбрасываться силой, не тратить ее бездумно и бессмысленно. Здесь не Земля. Людей мало, а зверья теплокровного, похоже, и вовсе нет.

Не тратить? Умный какой! Задним умом. Хрена ль было выкладываться при посадке? Мыслимое ли дело подчинить себе разом двадцать человек? Скольких ты сожрал в Екатеринбурге? Не считал. А сколько осталось у тебя в резерве? Не знаешь. И гонишь от себя нехорошее подозрение, что не осталось ничего. Лишь посмертный дар Фюрера. Одна-единственная жизнь.

Вернуть личину Тихого, того, настоящего, который был Азаматом, тоже уже не получится. Есть предел даже самому совершенному лицедейству. Здесь и сейчас Тихий вел бы себя совсем иначе. Вот еще головная боль: не забывать откликаться на чужое имя. А своим оно уже не станет. Пока не изменится ситуация. Хорошо хоть, Гот этот подвернулся. Пилот. Старший по званию. Когда все более-менее нормализуется, можно будет передать ему власть. Это же, в конце концов, совершенно естественно. И снова вернуться в образ Тихого? Да.

Быть Тихим легко. Намного легче, чем…

— Тихий?! — недоверчиво спросил Гот сзади, из трюма, где вяло общались уставшие бойцы. — Вот это у вас называется Тихий?! Да это же Зверь!

… Что это? Что держит?! Ремни. Пилотское кресло…

Откуда этот немец знает… И почему они все смеются?

— Я же говорю, — разносится по всему грузовику голос майора, — натуральный Зверь.

Глупо-то как все вышло! Бывает же такое. Сам виноват, дурак. Сам.

— Мне нравится, — весомо произносит Пижон.

«спасибо тебе, Азатка, век не забуду»

— Он меня сегодня прямо в вертолете отжиматься заставил.

— И Фюрера убил. — Это голос Лонга.

— Кого убил? — снова Гот. Ур-род тевтонский.

— Нарушителя дисциплины, — чей голос — не разобрать.

— Ну, Зверь! — И снова все смеются. Смешно им. И скажи спасибо, что смешно. А в следующий раз думай, прежде чем дергаться. В следующий раз… Молись. Может, и не приживется дурацкая кличка.

Садились уже в темноте. Плато, найденное Кингом, оказалось каменной площадкой, притулившейся к очень ровному, блестящему в свете прожекторов скальному отвесу.

Хорошее место. Ни деревьев вокруг, ни мягкой земли, ни предательского песка. Камень он камень и есть.

Зверь, похоже, решил оправдать свое новое прозвище. То ли в отместку, то ли потому, что переживал за оставшихся в джунглях. Во всяком случае, гонял он людей без всякой жалости.

У Азата уже в глазах рябило от контейнеров, ящиков и ящичков. Он бездумно расстегивал крепежные ремни, таскал, выкатывал, носил и снова расстегивал ремни. Работали все. Даже Ула. Она почти без помощи установила лазаретный корпус. Удивительная женщина! В правильном порядке подогнать друг к другу все детали, пусть и пронумерованные (когда женщины обращали внимание на такую мелочь, как нумерация?), самостоятельно пробурить в твердом камне лунки для опорных штанг, залить все это строительной пеной, поднять и укрепить стены, проклеить внутреннюю защиту — все это и для мужика-то подвиг, особенно в темноте и в одиночку. А Ула даже дверь умудрилась вставить в пазы правильно. И сейчас катала ее туда-сюда, проверяя, насколько легко двигаются ролики.

— Молодец, — похвалил ее Зверь. Биолог только фыркнула снисходительно. Кинг промчался мимо, нагруженный электронной мелочевкой, проскочил в дверь лазарета как раз в тот момент, когда Ула ее открыла Немка машинально двинула дверной щит обратно. Кинг заорал, что ему темно.

— Пижон, что еще осталось в трюме?

— Ничего.

— Заправляй машину. Полетишь обратно.

— Понял.

Все-таки, если людей гонять, они способны на подвиги. Азату казалось, что у него руки и ноги вибрируют, как у пружинного человечка, ан нет. Услышал команду и кинулся выполнять. Три часа лету после беготни с тяжеленными ящиками? Да запросто!

А парни Лонга уже установили ветряк. Удивительное дело, когда отрабатывали его установку на Веронике, на все про все уходило в самом лучшем случае два часа. Здесь минут за сорок управились.

Здесь, впрочем, и выбирать не приходится. Свет-то только от вертолета. Улетит вертолет, что они тут в темноте наковыряют? Вот и торопятся. Зверь ради такой ерунды, как проведение электричества, машину задерживать не станет. Ему что, он в темноте, как днем, видит. Это еще на Весте выяснилось. Никтопия называется.