Зверь на ходу, не задумываясь, забрал у Азата обиду и растерянность. Улыбнулся. Каплей море полнится. Да и у Пижона сразу настроение поднялось. Всем хорошо. Все довольны. Чего Кинг хотел, интересно?

— Я всю эту неделю копался в кратере, — рассказывал Кинг, демонстрируя Зверю очищенные от копоти, но порядком исцарапанные платы, — нашел рубку. Защита у нее была крутая. Главный компьютер я демонтировал… Сильно сказано, конечно. В общем, порылся я в том, что компьютером было, и вот нашел. Тут в боксе еще чипов десяток.

— Думаешь, они живые? — Зверь недоверчиво разглядывал Кинговы трофеи.

— Я не думаю. Я тебя для этого позвал.

— Не понял.

— Вот эти, которые чистые, — Кинг разложил платы на столе перед сержантом, — я проверил. Они дохлые, но, чтобы в этом убедиться, я полдня убил. А там, — он постучал ногой по металлическому ящику под столом, — таких десятки. Сержант, — гигант скорчил грозную физиономию, — не выдрючивайся, не с Готом разговариваешь. Я знаю, что ты умеешь.

— Откуда бы? — спросил Зверь без особого интереса.

— Джокер сказал, — как о само собой разумеющемся сообщил Кинг.

— Ну, конечно. — Зверь тяжело поднялся из кресла, присел над ящиком.

Семь дней назад он точно так же копался в платах, а Ула… Хорошо, что Кинг не биолог, не немка и вообще не женщина.

Длинные пальцы скользили по черным пластинкам, аккуратно уложенным каждая в свой отсек. Задержались над одной, осторожно коснулись второй, повернули третью…

— Это ведь не все, что было?

— Не все. Там всякого-разного полно. Я рубку нашел, сказал же. В ней одних чипов памяти должно быть не меньше сотни.

— Тащи, что нароешь. Будем смотреть.

— А эти?

— Их там тридцать. Двадцать четыре сгорели, шесть живы.

— Ничего себе! — Кинг просиял.

— Это точно. — Зверь кивнул. — Могло быть хуже.

— Да я не о том. — Белые зубы сверкнули ярче белков глаз. — Я не думал, что ты и вправду такое умеешь.

— Сволочь ты, Кинг, — с чувством сказал Зверь.

— Я — черножопый ублюдок, — выговорил гигант по-русски с омерзительнейшим акцентом, — но ты, снежок, ты купился!

— А ты будешь сейчас счищать с плат копоть, чтобы большой белый начальник мог посмотреть маркировки.

— Я знаю, — заунывно провыл Кинг, — это душа Фюрера вселилась в тебя после смерти. Когда-нибудь я сотворю великий экзорцизм и вышибу из тебя душу!

— Экзорцизмом, Кинг, демонов изгоняют, — наставительно сообщил Зверь и одну за другой вытащил из ящика все шесть рабочих плат, — работай давай!

— Арбайтен, — брюзгливо огрызнулся негр, — нужно говорить арбайтен! А еще в университете учился. Снеж-жок!

Раздражение? Восторг?

И то и другое. И еще много всего. Радужный спектр чувств, желаний и сомнений. Это как водоворот, только попади — не вырвешься. А хочется вырываться? Откровенно говоря, нет.

Нет, таких не бывает. В двадцать шесть лет уже можно сказать с уверенностью: не бывает, и все тут. Просто не может быть. О, конечно, в этом лучшем из миров возможно все, что угодно. Но скажите на милость, каким чудом в одной точке пространства, в обстоятельствах, прямо скажем, из ряда вон выходящих, в ситуации, когда впору ложиться и тихо умирать, рядом с тобой вдруг оказывается… А кто, собственно, оказывается? Мужчина твоей мечты? Ну, это вряд ли хотя бы потому, что ни о каких таких мужчинах никогда особенно и не мечталось. Уникальный экспонат? Да, конечно, экспонат еще тот, вот только сам он с этим вряд ли когда-нибудь согласится.

Ула сидела на корточках возле клетки с ящерятами, рассеянно почесывала Крыся под горлышком и думала о Звере. Думать следовало о работе, ну или о том, что пора спать ложиться, а вместо этого она размышляла, почему Зверь никогда не остается на ночь. Приходит и уходит. Вообще говоря, это было его единственным недостатком. Ага. Если не считать случаев, когда его хочется стукнуть, скажем, кирпичом. А такое случается примерно раз по двести за вечер. Собственно, желание побить Зверя чем-нибудь тяжелым было нормальным состоянием Улы, за исключением тех моментов, когда ей хотелось прижаться к нему и забыть обо всем, кроме его теплых рук и его голоса. Мягкого, завораживающего, обжигающего голоса.