– Ох и хитер ты, батюшка, – улыбнулась бабка, – и за что я тебя такого люблю?

Вода в зеленой рюмке ровненько поплескивала от края к краю, часы с кукушкой отсчитали двенадцать ночи. Откуда ни возьмись раздался истерический петушиный крик, прославляющий новое утро. Я удивленно глянул на Ягу:

– Что это?

– Петух…

– Я слышу, что петух… Но разве петухи обычно орут в двенадцать ночи?

– Обычные не орут, – согласилась она, – а наш орет в любое время. Ходит, как по башке пришибленный. И так мозги куриные, а теперь ночь и день путать стал. Только в суп и дорога…

– Вот здорово! – обрадовался было я и приуныл – нет ни малейшей гарантии, что Яге этот суп придется сварить, а мне удастся отведать. Тем паче припомнив, кто, собственно, виноват в безумии петуха…

– Никита Иванович, – из сеней в горницу шагнул заботливый Митька, – вы бы окошечко прикрыли, погода портится, аж жуть… Сам видал, как вот такенная туча страшная полнеба закрыла! Все звездочки погасли, тока луна кое-как поблескивает. И вете-е-ер!

– Пора? – Я вопросительно глянул на Ягу, она на рюмку – вода начинала крутиться, словно кто-то невидимый размешивал ложкой чай.

– Пора. Митенька, нам с участковым по делу важному, неотложному выйти надо. Ты уж, соколик, спать не ложись, присмотри за отделением. Случись, поутру не вернемся, к царю иди, он тебя сиротою не оставит.

– Никита Иванович? Бабуля? Чегой-то вы странные какие речи при мне заводите… Ровно прощаться вздумали?!

– Ничего. – Я похлопал парня по плечу, а потом, не удержавшись, обнял по-братски. – Ты живи долго, Митя. Еремеева держись, службу не бросай, все, чему я тебя учил, – помни. Не волнуйся за нас, все будет хорошо… Бог даст – свидимся. Наверняка есть какой-нибудь рай и для милиционеров…

– Не пойму я вас… – Наш младший сотрудник оторопело хлопал ресницами, медленно опустившись на скамью. – А куда вы? Вот бы и я с вами… Что ж мне здесь-то штаны протирать?!

– Нельзя тебе с нами, Митенька… – ласково ответила Баба Яга, бережно приглаживая ему вихры. – Уж ты тут побудь. Прав сыскной воевода – молод ты… О лихом не думай, вот тебе от терема ключи, кота кормить не забывай. Сердце у тебя доброе, душа светлая, а там, глядишь, при добрых людях и разумом обзаведешься.

– Да я…

– Нет, Митя! Приказываю остаться в отделении, за жизнь дьяка Груздева головой отвечаешь. А мы… мы тоже… долго не задержимся…

– За нами не ходи, худо будет, – заключила бабка, и мы шагнули в сени, оставив молодца одного-одинешенького и, как пишут в сказках, «свесившего буйну голову ниже широких плеч». Звука разбитого стекла ни я, ни Яга уже не услышали: зеленая рюмка, не выдержав зарождающегося торнадо, покончила самоубийством, бросившись со стола на сосновый пол…

Мы вышли к воротам, несколько удивленные стрельцы сдвинули засов с калитки.

– Куда собрались на ночь глядя? – К нам ковылял сумрачный начальник стрелецкой сотни Фома Еремеев. – Того гляди дождь хлынет! Нешто дело такое уж неотложное?

– Увы, ждать нас не будут, лучше поторопиться… – Мне не хотелось ничего ему объяснять, Фома мужик правильный: поймет, в чем суть проблемы, полезет на выручку. К чему лишние жертвы? – Я там оставил Митьку за главного в отделении, если к утру не вернусь – ты присмотри за ним.

– А вы-то куда?

– Нам надо. Не трави душу вопросами, идем в интересах следствия. Постарайся, чтоб твои ребята до рассвета просидели у нас за забором.

– Темнишь ты, сыскной воевода… – недоверчиво поморщился Еремеев. – Дай-ка я тебе в дорогу десять молодцов кликну!

– Нет. И Митьке сказал, и тебе настрого приказываю – за территорию отделения не выходить! Может быть совершена вторичная попытка отбить у нас ценного свидетеля… Ждать! Утром разрешаю действовать по обстановке. А сейчас – пропусти!

Фома раздраженно повернулся на каблуках и махнул рукой. Он иногда позволяет себе некоторые вольности, но дело знает и приказы исполняет в точности. Едва мы с Ягой вышли за ворота, как ветер утих, тучи сдвинулись, и лунный свет озарил высокую черную фигуру на противоположном конце пустынной улицы…

Это было похоже на классическую сцену из американских вестернов. Кощей шел медленно, скользящими шагами, засунув руки в карманы то ли плаща, то ли балахона, столь длинного, что полы поднимали пыль. Воротник высоко поднят, голландская шляпа с пряжкой и широкими полями придавала ему окончательное сходство с Клинтом Иствудом. Я страшно пожалел, что у меня под рукой нет шестизарядного американского кольта. Не то чтобы он в какой-то мере мог нам помочь, просто соответствовал обстановке как последний штрих. Я широко расставил ноги, на манер бесстрашного шерифа, поборника законности, прикрывая плечом Бабу Ягу, словно самую прекрасную из всех мексиканок Техаса. С улицы почему-то исчезли все звуки: смолкло стрекотание сверчков, шум ветра, поскрипывание заборов, лепет августовской листвы и перешептывание звезд. Кощей остановился шагах в десяти и начал первым: