Спускаясь вниз, Кокотов не утерпел, завернул к 308-му номеру и прислушался. За дверью стояла загадочная тишина. Писатель попытался вообразить свою бывшую пионерку беззащитно, сокровенно спящей в теплой постели, не смог, но все равно умилился. Торопясь и поглядывая на часы, он все-таки из любопытства задержался у комнаты Жукова-Хаита, откуда, несмотря на ранний час, доносились громкие голоса:

– А Немировский погром? – возмущался дрожащий тенор.

– Нечего было с православных деньги драть за вход в церковь! – отвечал знакомый бас.

– Это клевета!

– А ты на меня в Антидиффамационную лигу подай!

– И подам!

– А я тебе в рожу дам!

– Не дашь!

– Почему это не дам?

– Сам знаешь!

– Не знаю!

– Знаешь-знаешь…

Дивясь услышанному, писатель выскочил на улицу. Развиднелось. Небо уже потеплело, но воздух был еще свеж, и зябкие сентябрьские деревца, окутанные утренней дымкой, стояли по колено в пегой траве, сникшей под тяжестью холодной росы. Внизу, на ближней скамейке, с метлой меж колен сидел печальный Агдамыч, похожий на забытого всеми Фирса.

– Доброе утро! – поздоровался Андрей Львович.

– И вам не кашлять.

– Что грустите?

– Не идет…

– Кто?

– Водка. Огурец сказал, представь, что у тебя вместо кишок змеевик…

– Ну и?

– Я целый самогонный аппарат внутри представил – не идет! Лучше возьму деньгами. Как думаете?

– Деньгами всегда лучше! – подтвердил Кокотов, торопясь к стоянке.

Жарынин сидел в машине с включенным мотором и мрачно пил кофе из термосной крышки. У него было такое лицо, с каким американские звезды вроде Сталлоне выходят на борьбу с мировым злом – арабскими дебилами или русскими болванами.

– Вы опоздали на пять минут! – сурово заметил режиссер.

– Извините…

– Можете взять в пакете бутерброд. Или что там еще Регина положила. Свой кофе вы проспали.

Он тщательно завинтил термос, кинул его на заднее сиденье и газанул так, что колеса несколько раз с визгом прокрутились вхолостую, прежде чем смогли уцепиться протекторами за асфальт. Ехали молча. Писатель, давясь сухомяткой, рассматривал на обочине огромные лопухи.

Листва за эти дни сильно пожелтела и поредела – во всяком случае стали видны купол дальней беседки и верхушка искусственного грота, где бил источник. Несколько дней назад различить их среди деревьев было невозможно. Сквозь бело-черные стволы мелькало солнце, похожее на юркую рыжую зверушку, прыгающую с ветки на ветку, чтобы поспеть за мчащимся автомобилем. Когда вывернули на шоссе, Андрей Львович дожевал и спросил:

– А куда мы едем?

– На футбол.

– Я серьезно!

– И я серьезно.

– Так рано?

– Да, в этот футбол играют с утра пораньше.

– А зачем нам футбол?

– Там будет один человек.

– Какой?

– Хороший.

– А зачем он нам?

– Он может вывести нас на Скурятина.

– Того самого? – удивился Кокотов.

– Вы задаете слишком много вопросов, коллега! – раздраженно ответил Жарынин, глянув на часы.

Его недовольство объяснялось не столько назойливостью соавтора, сколько тем, что, несмотря на ранний час, они, разлетевшись, вдруг въехали в безнадежную пробку и двигались теперь со скоростью наступающего ледника.

– Никогда еще такого здесь не было! В это время – никогда! – От злости Жарынин сорвал с головы берет, и его огорчение стало еще заметней.

– Может, авария? – деликатно предположил писатель.

– Вероятно. Возьмите термос, налейте себе и мне. Та м есть стаканчик.

Андрей Львович выполнил приказ с тем показным смирением, какое обычно находит на нас, если рядом кто-то сердится и нервничает. Кофе оказался великолепным, не растворимым химикалием, а настоящим, ароматным, свежемолотым, с легким привкусом корицы. Женщины заваривают такой не просто любимым, а заслуженно любимым мужчинам!

Прихлебывая, автор «Роковой взаимности» боковым зрением поймал на себе заинтересованный взгляд хозяйки желтой «тойоты», стоявшей в пробке рядом. Приосанившись и выпятив подбородок, писатель скосил глаза и определил: автодама недурна собой, настораживали, правда, ее волосы цвета искусственной сирени, причем такие короткие, словно женщина, потрясенная случившимся оттенком, пыталась остричься наголо, но в последний момент передумала. Те м временем «тойотчица» высунулась из машины, с отчаяньем посмотрела вниз и постучала лиловыми ногтями в окно «вольво». Андрей Львович не сразу нашел нужную кнопку, утопил стекло, впустив рокот моторов и тяжкий выхлопной воздух, выглянул и понял, в чем дело. Дама по неопытности притерлась слишком близко и теперь ужасалась: между дверцами оставался просвет шириной в спичечный коробок, поставленный на ребро, а резиновые молдинги уже стиснулись.

– Дмитрий Антонович! – Писатель взволнованно обернулся к соавтору. – Там…

– Вижу! – ответил тот, хотя со своего места этого видеть не мог. – Скажите ей, чтобы включила «аварийки» и, когда все тронутся, не двигалась!

Кокотов высунулся почти по пояс и, перекрывая гул трассы, буквально в ухо водительнице прокричал приказ, а та благодарно закивала в ответ.

– Закройте окно! – велел Жарынин. – Вот ведь бабы, все одинаковые! Сначала делают, а потом думают.

– Ну, не все, – возразил Андрей Львович скорее из чувства противоречия, чем из жажды справедливости.