Неужели в самом деле конец света? — подумал посол с какой-то грустной опустошенностью. Вся наша жизнь, все труды, надежды и слава просто сгинут в никуда, словно их никогда и не было… Впрочем, это возможно только в том случае, если таинственный доктор — действительно Заступник, а не какой-нибудь хитроумный самозванец, что морочит голову императору Торну. Хотя так ли уж легко заморочить Торна?

В дверь осторожно постучали, и в кабинет проскользнул Киттен — первый секретарь посольства и по совместительству боевой товарищ Кембери. После разгрома амьенской флотилии, когда уцелевших моряков в составе Первой пехотной бросили на отчаянный и безнадежный штурм столицы, Кембери и Киттен изрядно отличились в диверсионной работе. Подрыв трех столичных мостов был именно их работой, хотя по большому счету это потом никому не помогло… Ох, какую кислую физиономию скривил император Торн, когда увидел господина посла и первого секретаря! Им случилось сойтись в схватке на поле битвы (за что Кембери действительно уважал аальхарнского императора, так это за то, что он никогда не прятался за солдатскими спинами в благоразумном отдалении), и Киттен умудрился серьезно зацепить руку Торна, хотя тот потом и пробил амьенцу легкое — Киттен до сих пор кашлял в плохую погоду. Увидев первого секретаря на вручении верительных грамот, император машинально потер пострадавшее в бою предплечье, а потом отозвал Кембери в сторонку и жестко произнес:

— Держите своего коллегу как можно дальше от дворца, господин посол. Клянусь, если увижу его снова, то доведу начатое дело до конца.

Поэтому Киттен практически не бывал на приемах.

— Сделано, — сообщил первый секретарь, усаживаясь в кресло. — К старику приставлено наблюдение, к девушке тоже. Отследим их в течение седмицы, а там уже можно будет делать какие-то выводы.

— Ох, рискованное дело, — сокрушенно покачал головой Кембери. — Ведь, если что, то император с нас шкуру спустит собственноручно.

Киттен легкомысленно отмахнулся.

— Пусть сначала докажет связь наблюдателей с нами. А мои молодцы будут помалкивать даже на дыбе. Не кипишуй, Вивид, все будет в порядке.

О найденном сходстве личного врача императора с Заступником Кембери, разумеется, не сказал товарищу ни слова, обосновав необходимость наружного наблюдения проверкой слухов, полученных им из надежных источников. Киттен поверил и вопросов пока не задавал. Он вообще предпочитал сперва сделать дело, а уж потом спрашивать. Или не спрашивать — чтобы не терзаться муками совести.

— Да я и не кипишую, — вздохнул Кембери. — Просто привык все делать основательно.

— Не волнуйся, основательный ты мой, — хмыкнул Киттен. На староамьенском его фамилия означала летящую пушинку, но ничего похожего в облике первого секретаря посольства не наблюдалось: скорее уж это была какая-нибудь хищная рыба, готовая в любой момент броситься и разорвать на части добычу, которой не посчастливилось вырасти покрупнее, чтобы дать должный отпор. Вот и сейчас — сидит, вроде бы, вальяжно, развалившись в кресле с томной аристократической небрежностью, но на самом деле весь собран, сжат и в любую минуту готов нанести удар.

— Готов к посту? — Кембери предпочел сменить тему. С завтрашнего для в Аальхарне и Амье начинался пост, но только аальхарнцы отказом от пищи и радостей телесных поминали тридцатидневное бдение Заступника в пустыне, а амьенцы — дату исхода истинно верующих из языческих государств.

Киттен пожал плечами.

— Готов, конечно. Завтра поеду в храм Воздающей Длани каяться.

— Ты особо громко не разглагольствуй там, — посоветовал Кембери. — А то мало ли кто рядом приключится.

* * *

Розовый мрамор пола был теплым, словно кожа живого существа. Несса провела по нему ладонями и прижалась лбом. Главный столичный храм был полон народа: в первый день поста надлежало каяться и просить Заступника о спасении от грехов.

Несса давно не была в церкви. Очень давно. На Земле осталось всего три действующих монастыря — да и те были скорее музеями, чем обителями духа. Теперь, стоя на коленях в храме, Несса чувствовала, что наконец-то вернулась домой. И пусть дом полностью изменился, и пока они с трудом узнают друг друга, но все-таки осталось нечто неистребимое ни временем, ни расстояниями — теплое чувство сопричастности к этому миру и этому месту.

Храм был полон народа, и поначалу Несса боялась, что ее тут задавят — все-таки за время земной жизни навык общения с толпами людей она утратила. Однако места хватило всем, люди расположились на чистом мраморе пола и приготовились к молитве. Несса подумала, что с земной точки зрения молитва выглядит странно: собрался народ, скрючился задницами к небу и просит несуществующего бога выполнить их мелкие желания.

«Я не на Земле», — напомнила она самой себе и закрыла глаза.

Олег не верил в бога и никогда не молился. Он был историком и лучше всех прочих знал о том, какие силы на самом деле крутят людскими жизнями — особенно в тоталитарной Гармонии. Но незадолго до того, как он пошел в библиотеку искать Замятинский роман, Несса надела на его шею серебряную цепочку с крестом — и Олег, что удивительно, отнесся к этому очень серьезно и не снял. С ней он и отправился в Туннель, только серебряный бог не защитил его. И теперь где-то на голом камне, который тонет в глубинах космоса, лежит человеческий скелет в жалких лохмотьях защитного костюма — и среди белых костей в свете равнодушных звезд проблескивает серебро: как надежда и память.

— Заступник всемогущий, всемилостивый и всезнающий, услышь мои слова. Из глубин тьмы мирской взываю к тебе и на тебя одного уповаю. Прости, что снова надоедаю тебе своими заботами и бедами, но ты единственный можешь услышать меня в пустоте скорби и одиночества. Не оставь меня, владыка небесный, ибо я тону в океане греха и порока. Ты, единый, человеколюбче, милостью своей примешь мое раскаяние и утешишь, дав надежду. Я не боюсь ни ужасов ночи, ни зла, помрачающего день, и пройду долиной смертной тени, не закрыв глаза перед небытием. Одно лишь страшно — что ты оставишь меня и омрачится лицо твое при звуке моего грешного имени.