— Собирайся. Ты уезжаешь.

* * *

Иногда мертвые говорят с нами, но мы их не слышим. Их негромкая сбивчивая речь растворяется в шепоте листвы, в шорохе ночного дождя, в человеческих шагах — и просыпаясь среди ночи, вряд ли можно сказать с гарантией, приснился ли этот невнятный лепет или давно отлетевшая душа покинула свою страну и в самом деле пришла, чтобы присесть на край ложа и сказать несказанное при жизни.

Шани осторожно опустился на скамью возле скромного надгробия и некоторое время молчал, а потом произнес:

— Привет.

В пышных кустах заливалась щелканьем ночная птичка. Шани подумал, что не за горами первые дожди, непроницаемый туман и долгая-долгая осень. Бабье лето почти покинуло столицу. Буквы на надгробии были неразличимы в темноте.

В последний раз Шани приходил сюда сразу после войны. Десять лет назад — когда восторженная столица встречала и чествовала победителей, он в точности так же сел на эту скамью и долго молчал, ни о чем не думая и вслушиваясь в голоса мертвых. Теперь же здесь царила тишина. Та, что давным-давно стала землей и травой, хранила молчание.

В конце концов, чего он ждет? Пусть мертвые и говорят, но это не имеет отношения к нему нынешнему. Судьба множество раз проходилась по нему асфальтовым катком, он в отместку перекроил и свою жизнь, и чужие — да чего мелочиться, всю историю планеты перекромсал под свой вкус, чтобы теперь никак не соотноситься с собственным прошлым.

Протянув руку, Шани дотронулся до выбитых на надгробии букв. Случись все иначе, их с Хельгой дети сейчас были бы совсем взрослыми. Да что дети — внуки были бы. И войны бы не случилось.

Сейчас он словно находился вне времени. В его личной стране Никогде не было ничего, кроме одиночества и тяжелых мыслей. Шани очень редко вспоминал свою юношескую любовь — но если память оживала, то вот так, до почти физической боли. Ленты тумана скользили среди надгробий, тьма казалась почти ощутимой, а пригоршня городских огней, видимая отсюда, рассыпалась редкими искрами и медленно гасла. Все жители Аальхарна от мала до велика были свято уверены в том, что ночью на кладбище страшно до одури — Шани отлично знал, что бояться надо живых. Самого себя — в первую очередь.

Мертвые молчали. Шани провел ладонями по лицу и негромко произнес:

— Хельга, прости меня.

Никто не ответил: мертвые редко говорят вслух.

Глава 10. Дзёндари

Отец Тауш, священник маленькой церкви на окраине столицы, уже собирался отправляться домой — погода была просто отвратительной, дождь лил стеной, и вряд ли кто-то собрался бы сегодня прийти сюда. Горожанам приятнее думать о здоровье и сухих сапогах, чем о Заступнике. Однако, когда отец Тауш уже поднялся со своей скамьи, в исповедальной кабинке хлопнула дверца, и тихий, чуть надтреснутый мужской голос произнес:

— Примите мою исповедь, отче. Я грешен.

— В чем же твои грехи, дитя мое? — ласково произнес священник, усаживаясь обратно. Из соседней кабинки пахло горьким столичным дождем, табаком и дорогим одеколоном; исповедуемый вздохнул и произнес:

— Я убивал.

— Ты был на войне?

— Был.

— Любой воин любой армии несет покаяние и трижды три года не допускается к очам Заступника. Но искреннее и чистосердечное раскаяние угодно Небу, и я верю, что ты искренен. Именем, милостью и славой Заступника отпускаю тебе этот грех.

— Хорошо, — вздохнул исповедуемый, но отец Тауш не услышал в его голосе ни радости, ни облегчения.

— Я чувствую, что тебе тяжело, дитя мое, — проговорил он, — и на сердце у тебя великий груз. Расскажи обо всем так же откровенно, как начал исповедь, и Заступник простит тебя.

В кабинке стало тихо. Если бы не запах, пришедший вместе с исповедуемым, то отец Тауш решил бы, что снова остался один.

— Я убивал, отче, — донеслось, наконец, из кабинки. — Наверно, в этом все дело.

Он заговорил, и отец Тауш замер: на исповедь к нему пришел печально знаменитый Убийца Рыжих Дев. Он неторопливо и подробно рассказал о каждом убийстве, о том, как уничтожал улики и расправлялся с телами; отец Тауш оцепенел от подобного неслыханного злодейства и искренне не знал, что же ему делать дальше. Наконец, исповедь закончилась, и убийца терпеливо ждал ответа.

— Заступник милостив, — в конце концов, произнес священник. Язык едва его слушался. — Он простит тебя. Ступай с миром и не греши больше.