— Я дурак, — я сел на пол, прислонившись к старому шкафу. Он заскрежетал, проседая на один бок. — Какой же я дурак…

— Охренительный просто, — согласился Персиваль. — Я ж тебе говорил, что бабам верить нельзя. А уж тем, которые заботливыми прикидываются — и подавно. Но ты давай, чеши языком…

Рассказать? А почему бы и нет. Что случиться, если Персиваль узнает? Ничего. Он право имеет. А я устал молчать. О Ангел Света, ты один знаешь, до чего я устал молчать.

— …должен же я знать, во что вляпался.

Конечно. В историю, начавшуюся задолго до моего рождения. Уж не знаю, кого стоит винить в происходящем ныне. Французскую ли революцию, ставшую причиной некоего ужасного происшествия, о котором в семье если и говорили, то шепотом и с оглядкой. Моего ли деда, что столь неразумно взял в жены беглую француженку, оскорбив сим браком всех достойных девиц Королевства. Моего ли отца, повторившего дедов подвиг и заключившего союз с Эмилией Дарроу, каковая отличалась безусловной красотой и свежей краской на гербовом щите.

Вполне возможно, что в отдельности события сии весьма малозначительны, однако в совокупности своей они привели к некоему затруднению. Если уж точнее, то затруднением оным являлся я.

Боюсь представить, что испытал мой отец, когда ему сообщили о таком наследнике. И порой мне кажется, что матушка моя добровольно оставила этот мир, чтобы развязать ему руки и тем самым смыть позор со своего имени.

Выдержав положенный срок траура, отец женился вторично, на сей раз подойдя к выбору супруги со всей положенной ответственностью. И наградой за благоразумие стал мой младший брат, которому, по справедливости, следовало бы родиться старшим, а то и вовсе единственным из детей.

Мы оба ощущали неправильность произошедшего, но мирились, поскольку на то была воля Всевышнего. И когда три года тому отец мой и мачеха погибли вместе со "Владычицей ночи", князем Хоцвальд-Страшинским стал я. Вряд ли можно было найти кого-то менее пригодного на сию роль.

— Погоди-ка… — сказал Персиваль, обрывая рассказ. — Это не тебя недавно хоронили?

— Меня.

И пустой гроб занял причитающееся место в семейной усыпальнице, раз и навсегда закрыв болезненный вопрос.

— То есть ты тот самый, который с корабля и в море?

— Да.

— Ну ты даешь! — Персиваль загоготал, и от смеха его содрогнулись старые стены. А у меня уши заложило. — Был князь. Нету князя!

Причин для веселья не вижу. Я между прочем, не каждый день душу раскрываю. Хотя… с его точки зрения ситуация выглядела иной. Пожалуй, мое мнимое самоубийство и вправду было единственным забавным эпизодом во всей этой истории.

— Ты говори, говори, — Перси вытер слезящиеся глаза и, перебравшись с ненадежного табурета на пол, поинтересовался: — У тебя тут подушечки нигде нету? А то спину ломит.

Увы. Сам бы не отказался. Ни от подушечки, ни от одеяла, ни от кофею с сэндвичами.

Что до истории, то все переменилось в тот день, когда я встретил ту единственную, ради которой стоит жить. Теперь мне кажется, что встреча эта была предопределена свыше, дабы разрубить гордиев узел наших с Ульриком затруднений. Но в тот миг я думал лишь о том, что не встречал женщины, более красивой.

Один взгляд, и тысяча стрел амура пронзила мое сердце. Одно слово и я потерял голову…

— Попал, короче, — резюмировал Персиваль. — Бабы — они такие. Хвостом вильнут и кранты, крышу напрочь сносит.

Ну, можно и так сказать.

— Знал я одного, у которого любовь в штанах заиграла да так, что остатки его мозгов потом на блюде прислали. На серебряном, — зачем-то уточнил он.

Начинаю радоваться, что в моем случае не все так критично. Да, я был влюблен, но отнюдь не безумен. Я долго думал, прежде чем решиться. Взвешивал возможности. Отговаривал. Убеждал себя… бесполезно. Кто я такой, чтоб победить любовь?

И эта часть истории закончилась там, где и положено: в кабинете Ольгиного отца, который принял мое предложение весьма благосклонно и обещал ответить в скорейшем же времени. Я знал, что не получу отказа. Как знал и то, что совершаю подлость.

— Сейчас запла?чу, — все-таки у Персиваль удивительнейшим образом наловчился сбивать меня с мыслей. — Дай-ка угадаю. Дальше папашка обрадовался, как бабуин, нажравшийся виски, а девица совсем наоборот. Ей-то не с титулом жить, а с тобой. А ты — зануда. Хотя говоришь красиво.

Персиваль извлек из внутреннего кармана уже знакомую мне флягу, ловко обезглавил и, хлебнув, протянул мне.

— На, а то околеешь.

В чем-то он был прав. Точнее во всем прав: во-первых, в подвале с каждой минутой становилось все холоднее. Во-вторых, моя избранница совершенно не обрадовалась перспективе стать княгиней. О нет, она была вежлива, как подобает хорошо воспитанной девице ее происхождения и положения. Но за вежливостью этой было отчуждение и с каждой нашей встречей все более ощутимое.