Но у меня получается выдавить лишь:

— Я старался.

Я и вправду старался, но…

— Старание — похвально, однако вам требуется не старание, но старательность, — он подходит к окну, поворачиваясь ко мне спиной. Черные фалды сюртука чересчур длинны и похожи на ласточкин хвост. Ульрик считает, что Схимвелл нарочно притворяется странным, потому что изображает из себя гения, а гениев без странности не бывает. Я же думаю, что ему просто нравится такой сюртук, как нравятся тюльпаны.

Может быть, он создаст новый сорт и назовет его как-нибудь…

— … и снова! — с упреком произносит мистер Схимвелл, шлепая меня линейкой по руке. — Лорд Дориан, вы снова позволили себе увлечься! Так дальше продолжаться не может.

Пороли вечером. Отец позволил себе рассердиться, вслух выразив неудовольствие моими успехами, точнее полным их отсутствием, и в связи с данным обстоятельством рука его была тяжелей обычного.

Я же старался не плакать. Получилось. А вот заснуть нет. Все болело, а в голове, несмотря на все чаяния мистера Схимвелла, царила пустота. Наверное, я был совершенно не обучаем.

Потом я стал думать о том, как однажды сбегу. В Африку. Или в Индию. Сначала, конечно, в Дублин, а там уже на корабле в Индию. Я буду прятаться в трюме, и корабельные крысы наверняка обрадуются, что теперь им есть с кем разговаривать. Они принесут мне галеты и покажут тот бочонок, в котором хранится ром…

— Ди? — Эмили появилась, когда корабль, на котором я плыл, прочно оседлал рифы и теперь тонул. Но утонуть он сможет и в другой раз. — Ты не спишь?

— Нет, — шепотом ответил я.

— А он очень сердился?

Эмили никогда не называла отца по имени. Не потому, что нельзя, но потому, что обидно, что нельзя. Это сложно объяснить, но я понимал.

— Не очень. А вот миссис Беата рассердится, если увидит, что ты сбежала.

— Не увидит. И она добрая. Добрее, чем этот твой, — Эмили скорчила рожицу и, забравшись под одеяло, велела: — Подвинься. Я замерзла. Ты замечал, до чего холодные тут полы?

Она зевнула, прикрывая рот сразу обеими ладонями.

— Тебе нельзя засыпать.

— Нельзя. Я не буду. Я просто полежу немного с тобой. Это так глупо, что мне нельзя с тобой быть! А миссис Беата сегодня читала про греков древних. Интересно. Особенно одна история, про Нарцисса…

От Эмили пахнет молоком и медом, и в животе урчит, но к счастью слабо-слабо. Она не слышит. Эмили увлечена пересказом, а мне просто нравится, что она здесь.

Нельзя. Если кто-нибудь увидит…

— …у него была сестра, которую Нарцисс очень сильно любил. И однажды ее убили. Представляешь, ужас какой? Он очень тосковал!

И я тоскую, когда Эмили нет рядом.

— И вот однажды Нарцисс увидел в воде отражение, и узнал, что это — его сестра. Глупо, конечно, я смотрела в зеркало, но я — это я. А ты — это ты.

— Тебе пора уходить.

— Скоро. А Нарцисс от тоски умер… если бы тебя не стало, я бы тоже умерла. А ты?

— И я.

Я все-таки заснул. А проснулся от крика. Эмили визжала и вырывалась из цепких рук толстухи Джен. А та только повторяла:

— Плохо, мисси, очень плохо…

Насколько плохо — я понял лишь стоя у дверей отцовского кабинета. Предстоящий разговор — и не только разговор — приводил меня в ужас, но то, что я услышал, поразило до глубины души:

— Ничего ужасного не произошло. Они лишь дети, Стефан. Просто-напросто дети… — моя бабушка картавила, а значит, сильно волновалась. — Им восемь и в этом возрасте…

— В этом возрасте пора понимать смысл запретов. И учиться отвечать за последствия своих поступков. И ты это прекрасно знаешь.

Отец говорит громче обычного, и голос его заставляет меня цепенеть.

— Нельзя их разлучать…

— Нельзя было их оставлять. Почему я и Ульрик должны платить за твои ошибки?

— Не только за мои!

— Да, прости, матушка. Я плачу за ошибки всех и сразу. И плачу так, как велят честь и разум. Надеюсь, ты не упрекнешь меня в несправедливости к нему?

— К твоему сыну.

— К одному из моих сыновей. К наследнику. К будущему князю. К тому, на чьи плечи ляжет ответственность перед всем родом. И я делаю все возможное, чтобы эти плечи выдержали подобную ношу.