Повеселел Степаныч, подле святого-то человека на чертей не страшно смотреть. Чай, не один в чистом поле. Врешь, лукавый, не возьмешь.

– Так как же ты их гоняешь, батюшка?

– Что, узрел, - усмехнулся старец, - А тем, что в руку попадет, тем и гоняю. Была б рука праведная, лукавому и того довольно. Ан не спеши, чего ж налитого не пьешь.

И верно, глядит Степаныч, а чарка-то полнехонька. Не забыл старец за разговором подлить, все поспел, истинно святой человек.

А уж как выпили, взялся отец Канарей за богоугодное дело. Да так резво, что

у отрока нашего изба вдвое быстрей перед глазами закрутилась (а ведь сказать надобно, что и так уж крутилась весьма споро). Но смотреть любо-дорого: хватил табуретом по столу, тарелки - по разные стороны, а на них бесенят дюжины две сидело (большие тарелки-то), а старец уж ухватом в печь, а оттель - черти, что искры, а Канарей тем же ухватом Степанычу прям по маковке, тут уж у отрока из глаз искры, что черти из печи. Спохватился он "что ж я расселся, да любуюсь, как святой человек с нечистью ратится, вона уже и на голову мою полезли, хорошо старец уберег". Как раз, глядит, отец Канарей в углу у печи упал, заплели ему ноги бесы, сверху целой тьмой насели и встать не дают, а ухват-то старца, в аккурат, об молодецкую голову переломился.

– Держись, старче!
– вскричал отрок, вспомнил Канарееву науку, пошарил наугад, что в руку попадет и какое-то поленце нащупал, взялся поухватистее и решил аккуратненько нечистую силу со святого человека смахнуть.

То бы полбеды, что поленце-то ножкою стола оказалось, беда, что стол уж больно крепок был, а Степаныч и того крепче. Не оторвалась окаянная ножка, а отрок наш и не заметил, приложил святого старца всем столом, тот сразу небесной благодати и сподобился. А Степаныча ушибло балкой-поперечиной, кою он верхним краем стола смахнул, как замахивался, от того он сомлел и так и лежал, покуда утром люди его и тело мученическую смерть принявшего Канарея не нашли.

Плохо Степаныч помнил, как Калдырево покидал. Бить его не били, устрашились близко подойти, а издаля прозвали Злыней. Однако, серчали калдыревцы нeдолго, вскоре выяснилось, что останки Канареевы нетленны, крепкий дух его в избушке еще не мало времени неистребим был, так что прям над ней и церквушку возвели. И почитали отца Канарея в Калдырево пуще прежнего, ибо всякий знает, что усопший святой трех живых праведников стоит. А Злыня Степаныч жизнь прожил истинно богатырскую: хармудар и иных ворогов извел немеряно, несчитано; отпрысков наплодил всем на зависть. С нечистой силой боле не переведывался. И хоть злые языки баяли, мол это от того, что Степаныч зельем брезгует, он то знал, что хранит его святого старца Канарея благословение.

И внукам, и правнукам он его показывал и дивились мальцы.

Ровно на маковке, а формою - точно ухват.