И вдруг оказалось, что ничего делить не надо. С той самой минуты, как Аннушка сказала: «Я выйду за тебя замуж», – она стала принадлежать ему вся, безоглядно и безраздельно. То есть, конечно, она продолжала заниматься всем тем, что составляло ее быт. Она точно знала, например, в каком именно салоне следует заказывать свадебное платье, и летала в Париж именно в этот салон. И что обручальное кольцо надо покупать из трехцветного золота и непременно с тоненькой россыпью бриллиантов, и что свадьбу следует праздновать именно в «Дягилеффе», она тоже знала. Но когда Александр сказал, что не хочет лишнего вокруг этой свадьбы ажиотажа, она тут же с этим согласилась и предложила заказать лишь несколько столиков для небольшой компании.

– Как ты хочешь, Саша, – сказала Аннушка и, положив руки ему на плечи, прильнула к нему с таким удовольствием, которое, он точно чувствовал, не содержало в себе ни капли фальши. – Если тебе это неприятно, можем вообще не праздновать.

Ему это было не то что неприятно – это было ему безразлично; он просто не хотел тратить время и силы на что-либо подобное. Но самозабвенность, с которой Аннушка бросала все, что составляло ее жизнь, и отдавалась ему, была Александру совсем не безразлична. Она вызывала в его душе странное чувство – ту самую тревогу, которую он впервые ощутил ночью в номере «Метрополя» и причин которой не мог понять.

Что-то было не так во всем, что с ним теперь происходило. Но что может быть не так, если рядом женщина, в которой победительная молодость, ошеломляющая красота, быстрый ум и благоразумие сочетаются самым гармоничным образом, – этого он не мог понять, как ни старался.

– Устал, Саша?

Александр вздрогнул от Аннушкиного голоса. То есть не от голоса, конечно, да голос и расслышать было трудно в музыкальном грохоте, который исходил, казалось, даже от стен, – просто он слишком погрузился в свои неясные и тревожные мысли.

Аннушка куда-то выходила и вот теперь вернулась, и стояла перед ним во всем сиянии своей неотразимой красоты. Хотя, наверное, дело обстояло проще: свет в «Дягилеффе» был поставлен таким сложным образом, что огромное, в два этажа помещение то озарялось мельканием разноцветных огней, то заливалось ровным светлым сиянием. И вот в этом-то сиянии возникла перед ним Аннушка.

Парижское свадебное платье шло ей необыкновенно. В нем не было ничего вычурного, нарочитого. Простые линии, нежный палевый цвет – все было призвано не украсить, а лишь оттенить красоту и молодость невесты. Бриллиантовая подвеска и сережки тоже были сделаны очень просто и тоже сияли ослепительной чистотой на Аннушкиной высокой шее и в ее маленьких ушах.

– Не устал, почему ты решила? – пожал плечами Александр.

– Смотришь странно, – объяснила Аннушка.

– Красивая ты потому что. До остолбенения.

– Это плохо? – засмеялась она.

Ответить Александр не успел. И хорошо, что не успел: он и сам не знал ответа на этот вопрос. Телефон зазвонил в нагрудном кармане его пиджака. По едва различимой сквозь клубный шум мелодии он понял, что звонит Денис, и сердце тревожно ударило этой мелодии в ответ.

Во всех скандалах, которыми сопровождался его развод, дети никак не участвовали. Александр ничего не собирался от них скрывать и от разговора с ними не увиливал, но так совпало, что весь месяц, прошедший после того, как он сообщил Юле о своем решении, детей не было дома.

Да, на юридическое оформление развода, несмотря на скандалы, понадобился всего лишь месяц. Юля не отличалась глубоким умом, но и тугодумкой не была, да и мужа за семнадцать лет совместной жизни узнала хорошо, поэтому быстро сообразила, что решения своего он не изменит. И, сообразив это, изложила свои требования четко и ясно: московская квартира, дом на Рублевке, дом в Турции, ежемесячно ей столько-то, ежемесячно детям столько-то. Ну а скандалы, упреки и просто оскорбления, которыми все эти вполне внятные требования сопровождались… Что ж, ведь сердцу не прикажешь – так она объяснила это Александру во время беседы о разделе имущества.

Неизвестно, что Юля сказала детям, но ни Дениса, ни Дашки Александр не видел до самой своей свадьбы. Он знал, что сын должен вернуться завтра, и собирался встретиться с ним сразу по его возвращении. Да вот, видно, тот прилетел с Майорки раньше, чем собирался.

– Папа, ты где? – спросил Денис. И с недоумением добавил: – Что это у тебя там громыхает?

– Музыка, – ответил Александр. – Я на Каретном Ряду. В саду «Эрмитаж», знаешь?

– Ага. А я на Пушкинской, могу подойти. Наверное, нам поговорить надо…

Последние слова Денис произнес полувопросительно, словно сомневался в необходимости разговора с отцом. Эти его интонации болезненно отозвались у Александра в душе. Хотя, скорее всего, дело было лишь в том, что сын совсем не был на него похож. Сам он между возможностью сделать что-то или не сделать всегда выбирал первое и никаких сомнений на этот счет не знал. А Денис был другим, всегда, с самого рождения, и с чего бы ему измениться теперь?

– Надо, – сказал Александр. – Я тебя жду. Помнишь, где детская площадка в саду?