Психолог колебался. Брисби вновь спросил:

— Итак?

— Не волнуйся, Криш,— вмешался майор Штейн, — все равно ответственность на мне.

— Чтобы принять решение,— сказал Брисби,— мне нужен прямой ответ.

Доктор Кришнамурти медленно произнес:

— Мне кажется, я могу констатировать, что серьезных оснований для отказа в зачислении нет, но все же я должен изложить свое мнение в его медицинском свидетельстве.

— Зачем?

— Совершенно очевидно, что вы хотите зачислить мальчика. Но если он что-нибудь натворит, моя запись поможет ему избежать трибунала, все ограничится лишь отставкой по состоянию здоровья. У него и так хватало неприятностей.

Полковник Брисби хлопнул его по плечу.

— Ну вот и хорошо, Криш! Джентльмены, на этом наше совещание закончено.

Торби провел беспокойную ночь. Боцман разместил его в помещении старших сержантов, и члены экипажа отнеслись к нему хорошо. Однако мальчика привела в замешательство та подчеркнутая вежливость, с которой окружающие отводили взгляд от яркой формы «Сизу». До сих пор он с гордостью ощущал, как ладно сидит на нем его форма; теперь же он с грустью понял, что всякая одежка годится на своем месте. Ночью, прислушиваясь к храпу, доносившемуся со всех сторон — чужие, фраки — он мечтал вернуться к Людям, которые его понимали и считали своим.

Ворочаясь на жесткой койке, он думал о том, кому достанется его место на «Сизу»?

Живет ли сейчас кто-нибудь в той каморке, которую он по-прежнему именовал «домом»? Починил ли новый жилец дверь, содержит ли комнаты в чистоте и порядке, как папа? И что он сделал с папиным протезом?

Засыпая, он видел перед собой и «Сизу», и папу, и видения смешивались. Наконец, когда перед ним поплыли обезглавленная бабушка и летящий наперерез пират, папа прошептал: «Больше не будет плохих снов, Торби. Никогда. Только хорошие сны».

И только тогда он заснул спокойно — и проснулся в этом ужасном месте, наполненном болтовней фраки. Завтрак оказался сносным, но ему было далеко до стандартов тетки Афины; однако Торби не хотел есть.

После завтрака ему довелось в полной мере ощутить свое бедственное положение. Ему велели раздеться и подвергли унизительному осмотру. Впервые Торби увидел, что медики могут столь бесцеремонно обходиться с человеческим телом — а он терпеть не мог, когда его тыкают и щупают.

И когда командир послал за Торби, тот уже не испытывал радости от того, что увидится с человеком, который знал папу.

Именно в той каюте он прощался с отцом, и это помещение рождало у него неприятные воспоминания.

Он бесстрастно выслушал объяснения Брисби, чуть-чуть оживившись только после того, как понял, что ему будет присвоен статус — не очень высокий, догадался он. Но тем не менее. У фраки тоже существовало это понятие, но ему не приходило в голову, что оно может иметь для них какое-нибудь значение.

— Тебя никто не принуждает,— заключил Брисби,— но это значительно облегчило бы выполнение воли Баслима — я имею в виду, найти твою семью. Тебе ведь тоже этого хочется, не так ли?

Торби едва не выпалил, что знает, где его Семья. Но он тут же сообразил, что имеет в виду Брисби: его кровных родственников, существования которых Торби даже не мог себе представить. Да и были ли у него кровные родственники?

— Полагаю, да,— медленно проговорил он. — Точно не знаю.

— М-м-м... — Брисби подумал о том, каково приходится картине, потерявшей свою раму. — Полковник Баслим очень настоятельно просил меня найти твою семью. Мне будет проще это сделать, если ты официально станешь членом моего экипажа. Ну? Гвардеец третьего класса... оклад тридцать кредитов в месяц, еды до отвала, а спать — сколько получится. И еще слава. В общем, не много.

Торби поднял глаза.

— Скажите, это та же Сем... — та же служба, где был мой папа? Полковник Баслим, вы его так называете? Он служил здесь?

— Да. Он занимал гораздо более высокий пост, чем я предлагаю тебе. Но служба — та же самая. Мне кажется, ты хотел сказать «семья». Мы считаем свою службу одной большой семьей. Полковник Баслим был одним из самых уважаемых ее членов.

— Тогда я хочу, чтобы меня приняли.

— Зачислили.

— Пусть будет «зачислили», мне все равно.

При более близком знакомстве фраки оказались неплохим народцем.

У них был свой тайный язык, хотя сами они полагали, что разговаривают на интерлингве. Прислушиваясь к их речи, Торби обогатил свой словарный запас несколькими сотнями существительных и парой десятков глаголов, после этого он лишь иногда спотыкался на идиомах. Он обнаружил, что окружающие с уважением относятся к тем световым годам, которые он намотал в космосе в бытность свою Торговцем. Впрочем, Людей тут считали несколько странными. Торби не спорил: фраки в этом не разбирались.