— Володя?! — поразилась Олимпиада Владимировна. — При чем тут Володя?! Да его и дома ни разу не было с тех пор, как все началось.

— Откуда ты знаешь, что его не было дома?

— Да он не вышел ни разу!

— Вот именно. А дома он был, — сказал Добровольский и потянулся, — я точно знаю. Его мотоцикл каждый день исправно появлялся на стоянке рядом с твоей «десяткой». Я проверял.

Олимпиада медленно моргала.

— Конечно, теоретически у него может быть где-то здесь еще одна квартира, но вряд ли. И в окнах свет горел. Сложно зашторить окна так, чтобы с улицы не был виден свет. В ту ночь, когда мы лезли с крыши, я осмотрел окна твоей подруги, там действительно щиты, а окна Володи как раз над ними. Там горел свет, совершенно точно.

— Володя? — переспросила Олимпиада. — Да быть такого не может!

— Больше никто не подходит, — произнес Добровольский задумчиво. — По крайней мере, на роль партнера господина Племянникова. Должен быть кто-то, имеющий свободу передвижения и свой! В квартире Племянникова разговаривали в день убийства, а из чужих никто не приходил. К нему вообще никто не приходил, так сказали Парамоновы, а от них вряд ли что-то укрылось бы. Они же… общие… я забыл, как это называется по-русски.

— По-русски это называется общественники, — растерянно подсказала Олимпиада, — ты что, думаешь, это Володя всех убил?!

— Про всех я не знаю, но Племянникова — вполне возможно. Тогда понятно, как слесарь оказался возле твоей двери и в ботинках, а не в домашних тапочках, если после разговора они из квартиры Племянникова спустились к Володе. — Он опять потянулся. — Сейчас мой помощник на него посмотрит, отправит запросы, и все станет ясно. Если Племянников работал на него, а не на писателя или на тетю Верочку, к примеру, значит, он должен быть где-то засвечен.

Олимпиада замотала головой. Она ничего не понимала.

— При чем здесь тетя Верочка?

— Ни при чем, — буркнул Добровольский. — Шутка.

— А что значит — засвечен?

— Липа, так не бывает, чтобы люди не оставляли следов! Или бывает, но только в детективах. Если кто-то связан с террористами или подрывниками, значит, он должен быть в базах, в разработках и так далее, особенно если это не рядовой исполнитель, а, к примеру, заказчик. Это совершенно нормальная практика.

— Да, но как твой помощник станет его искать, если он его никогда не видел?

— Почему? Видел, — сказал Добровольский невозмутимо. — То есть еще не видел, но сейчас, наверное, уже смотрит. Я отправил видеоролик.

— Да где ты его взял-то?!

— Записал в телефонную память. В телефонах есть видеокамеры, ты что, не знала?

Олимпиада сказала, что знала.

— Как только он появился на площадке, я надел на шею телефон и включил камеру. Камера снимала. Вряд ли, конечно, получился шедевр, но выбрать картинку для того, чтобы по ней найти человека, можно запросто.

— Ну, ты даешь, — пробормотала Олимпиада. — Я думала, что такие штуки проделывают только в фильме про Джеймса Бонда.

— Джеймс Бонд фотографирует при помощи булавки для галстука, — сказал Добровольский. — У меня в булавке нет камеры, ты не поверишь!

Он задумчиво посмотрел на компьютер, как будто ждал, что тот сейчас заговорит человеческим голосом и ответит на все вопросы.

— Я пока не понимаю до конца, но или первое убийство никак не связано с остальными, или…

— Или что? — не удержалась Олимпиада.

— Или есть какое-то совсем уж невероятное объяснение, — закончил Добровольский. — К примеру, все живущие в этом доме сотрудничали с террористами. Баба Фима идеолог. Люба придворный астролог. Люся королевский менестрель, развлекает членов шайки песнопениями.

Олимпиада развеселилась:

— А я кто?

Добровольский посмотрел на нее.

— А ты… Ты бедная Гретхен, которую все обманывают, а она ни о чем не догадывается.

— Я не бедная Гретхен! — рассердилась Олимпиада Владимировна.

— Ну, конечно, нет, — согласился Добровольский, с силой притянул ее к себе и поцеловал. Дал отдышаться и еще раз поцеловал.

Что-то она должна была вспомнить, но забыла об этом.

Он глубоко и ровно дышал, и, положив руку ему на грудь, она рукой почувствовала его дыхание. Она никогда не чувствовала так дыхание другого человека, как свое собственное.

От того, что они были вдвоем в пустой квартире, и Люсинда не бренчала на гитаре за дверью, и ночь уже давно протиснулась в Москву, как в плохо открывающуюся дверь Липиной квартиры, потеснив ненадолго машины, огни, электрический свет, суету, все оказалось по-другому.