Сергеев продолжал есть, изредка недружелюбно поглядывая на Вику, которую он сразу узнал по фотографиям. Оба молчали. Держали паузу, если так можно сказать. Докурив длинную коричневую сигарету, дым которой остро пах гвоздикой, Плотникова затушила ее в пепельнице и, наконец-то, произнесла, не спрашивая, а утверждая:

— Ты — Сергеев.

— Точно, — сказал Михаил чуть погодя. — Он самый.

Она опять замолчала, глядя на него в упор. Сергеев, не отводя от нее взгляда, медленно отрезал от сочной говяжьей вырезки очередной кусок и принялся его жевать, отхлебнув из бокала глоток красного сухого вина.

Потом начал отрезать следующий ломтик, в душе наслаждаясь ситуацией. Ни одну паузу нельзя держать вечно, но если делать это умело…

На четвертом кусочке она не выдержала.

— Плохое воспитание, — сказала она, прикуривая следующую, приторно пахнущую сигарету, — ваша контора всегда была не комильфо.

Сергеев кивнул, соглашаясь. Обе его конторы, и прошлая, и нынешняя, действительно, зачастую, были не комильфо. Это был факт, но вдаваться в подробности или начинать диспут Михаил не хотел.

— Я — Виктория Плотникова. Слышал, наверное?

Сергеев опять кивнул, в очередной раз вонзая нож в вырезку.

— Ты — Сергеев. — Повторила она спокойно. — Ты работаешь у Косоротова. И нам надо поговорить. Тебе кто-нибудь говорил, что когда разговариваешь с человеком надо смотреть ему в глаза?

Он положил приборы рядом с тарелкой, тщательно промокнул губы салфеткой и сказал, почти идеально подстроившись под ее интонацию:

— Кроме того, что я — это я, все не так. Я не работаю у Косоротова. Я работаю в Министерстве по чрезвычайным ситуациям. Второе — это тебе надо со мной поговорить. Мне это совершенно ни к чему. Третье — когда я говорю с человеком, я всегда смотрю ему в глаза. С тобой я пока не говорю. Доходчиво объяснил?

Теперь настала ее очередь кивнуть.

Он опять взял в руки нож и вилку и продолжил трапезу, как ни в чем не бывало.

— А ведь я не уйду, — сказала Вика, на удивление беззлобно, даже посмеиваясь, то ли над собой, то ли над ситуацией. — И не жди.

— А я и не жду, — сказал он, делая глоток вина. — Ты сиди, ради Бога. Ты красивая. На тебя приятно смотреть. Сигареты, правда, у тебя каким-то дерьмом набиты, но это ничего, потерплю.

Она, не сдержавшись, фыркнула, став еще больше похожей на кошку.

— Тебе что-нибудь заказать? — спросил Сергеев. — Поесть? Выпить? Я искренне. Без подвоха. Раз уж мы тут сидим.

Плотникова не выдержала и рассмеялась. Смех у нее был хороший. Не воронье карканье, не жеманное хихиканье, не пейзанский регот, а красивый, грудной смех, сразу вызывающий у любого нормального мужчины вполне объяснимое желание услышать его интимную модификацию в совершенно другой обстановке.

— Закажи. То же, что и себе. Хорошо прожаренный стейк.

— Вино?

Она повернула стоящую перед ним бутылку этикеткой к себе и мизинцем руки, в которой она держала сигарету, слегка пригладила бровь.

Это был только ее жест. Жест, по которому Сергеев потом бы узнал ее из тысячи других женщин. Она вся состояла из таких вот особенных деталей — только ее жестов, только ее запахов, только ее словечек.

Она отличалась от всех женщин случавшихся в его жизни, как отличается итальянский автомобиль ручной сборки от стандартного творения советского автопрома. Или, если это кажется слишком приземленным сравнением, как картина великого мастера от литографии, отпечатанной тысячами экземпляров.

Это сейчас она говорит о ненависти — теперь она почти чужая женщина, пресс-секретарь Премьера, дама при власти. Раньше она говорила о любви. О взаимопонимании. Хочется думать, что искренне говорила. Сейчас она врет — еще несколько лет назад вспыхнувшие на уровне химии тел чувства волновали ее больше работы, больше карьеры, больше, чем имидж «охотницы» и уж наверняка больше, чем содержимое его штанов. Это прекрасно дополняло взаимный интерес — им было очень хорошо в постели, но не было главным в отношениях.

Пока ее не купили. Пока она не изменила. Интересно, что случилось первым? Он никогда не задавал лишних вопросов. Подозрения? Подозрения, наверное, были. Уж слишком вызывающе хороша и сексуальна она была. Но он не хотел об этом думать. Их роман изменил его настолько, что Сергеев, любивший женщин и любимец женщин, все время их брака и не помышлял о случайных связях. И, по наивности или слепоте, свойственной всем влюбленным мужчинам, переносил собственные соображения и мироощущения на жену.