Между тем аудитория обнаруживала явные признаки нетерпения. Мужики перешептывались, покашливали, смотрели скучливо по сторонам.

Сергей Терентьевич отчетливо понимал эти знаки нетерпения, но вел свою линию.

— Да это ни к чему все нам… — вдруг сказал один из слушателей. — Может, там оно где и гоже, ну с нашим народом это ни к чему… Ты вот давай о главном-то говори…

— О каком — о главном? — насторожился Сергей Терентьевич.

— А вот: будет Ужбольская дача наша али нет?

В Ужбольской казенной даче было около пятнадцати тысяч десятин строевого леса.

— Да почему же она должна быть ваша? — удивился Сергей Терентьевич. — Как была она народным добром, так и останется…

Мужики сразу недовольно загалдели: а говорили — все делить… Кому же еще, как не им, отойдут леса? Это выходит, что, как раньше, от мужика их караулили лесники, так и теперь туда же норовят? Так по кой же пес и заводили всю волынку эту?.. Как же думают вопче с землей дело налаживать?

— Земельное дело для России — дело первой важности… — сказал Сергей Терентьевич, который был давним джорджистом {194}. — Но для того, чтобы нам с вами порешить его, нам надо прежде всего посмотреть, как стоит оно в других местах России. Потом у хохлов порядки одни, у казаков другие, в Сибири третьи. Надо дело поставить так, чтобы всем было хорошо…

— Опять все это ты ни к чему… — раздались голоса. — Казаки, хохлы… Они о нас не больно думают, ну и нам не рука распинаться о них. Они сами себя устроют. Что ты больно о чужих-то радеешь — ты про своих думай! Вот выборы будут, мы тебя и послали бы… Чай, жалованья сколько огребать будешь… Мы не стоим за этим, ну только ты должен об земляках заботиться, а не токма там глядеть по сторонам… Неча чужие крыши крыть, когда своя течет…

— Да как же, по-вашему, надо порешить дело с землей? — спросил Сергей Терентьевич.

— А больно просто: кому что досталось, тот то и бери… — раздались голоса. — Вот у нас луга заливные купеческие под боком — наше счастье… Опять же леса казенные — опять к нам…

— Да разве это мыслимо? — отозвался Сергей Терентьевич. — А как же наши заречные деревни, у которых и оглоблю вырубить негде? Что же, им так без дров и сидеть?

— А нам что? Может, у них в земле золота сколько — мы к им в долю не лезем… А они не лезь к нам… И чудной ты парень: ни чем своим радеть, он все по сторонам глядит, где у кого зудит…

Началась и все усиливалась бестолковщина, к которой Сергею Терентьевичу давно пора было бы привыкнуть, но которая тем не менее возбуждала его на борьбу — он знал, бесплодную, — будила все его силы, чтобы хоть немногим разъяснить всю серьезность нового положения народа. Но прошел и час, и два, и дело не только не делалось стройнее и яснее, но все более и более запутывалось в невероятной бестолковщине и темноте. Дальше своей колокольни они и не хотели, и не могли видеть. И не было ни России, ни справедливости, ни разумности на свете — была только деревня Иваньково, которой желательно было использовать момент наиболее для себя прибыльно.

Собрание закончилось ничем. Вымотанный, Сергей Терентьевич отошел от галдящей толпы мужиков в сторону. Пора было ехать домой.

— А что, Терентьевич, спросить тебя я хочу… — сказал, подойдя к нему, Герасим Стеклов, толковый мужик средних лет, хороший хозяин. — А что, и ты, чай, пойдешь в это самое Учредительно собрание-то?

— Нет. Меня никто не выберет… — отвечал Сергей Терентьевич. — Люди, из которых надо выбирать, уже все намечены…

— О? Ежели мы, значит, пожалали бы послать тебя, так нельзя? — удивился мужик.

— Нет, нельзя… Не выйдет теперь…

— Так какие же это выборы, коли люди наперед все размечены?.. Это выходит подвох… Ну да я не к тому — это, знать, не мужицкого ума дело, — а вот как же вас там в Питере-то приделят? Комнаты, что ли, в Учредительном всем вам заготовлены будут али как?

— Какие комнаты? — удивился Сергей Терентьевич. — Зачем? Всякий, где хочет, там и жть будет…

— Это дело нескладное… Правительство должно всех обдумать, всем покой дать. А то есть которые семейные — где же им там возжаться по чужим углам…

— Да почему тебя так заботит это дело? Разве суть в этом?

— А ты как думал? — усмехнулся тот. — Я так думаю, что насчет того, быть царю или не быть по-новому — это порешат хошь и с большим криком, а скоро, а вот как до земли этой самой доедут, тут и крышка…

— Почему?

— А потому… Может, лет пятнадцать будут спорить, как с ей дело лутче обладить, подерутся, может, сколько разов, а потом на шашнадцатый год выбьются все из сил и скажут: ну, давай, ребята, по-старому: силушки нашей больше нету…