Шрифт:
— Монету… — отвечал Егоров. — Моя. Зря не рисконул по всем. Нет, я уж выпил — дай-ка мне лутче ватрушечки…
Вдали опять застучали выстрелы. Тихий Пацагирка тяжело вздохнул.
— Кругом беднота, голота, и хоть бы черт какой корку оглоданную бросил… — проговорил он как бы про себя. — А в карты проигрывать тысячи находятся. А мы за народ…Ну черт с тобой, что грабишь ты, пьянствуешь, безобразничаешь, так хошь языком-то ты зря не болтай, не ври, проклятый…
— Ну, затянул свой акафист всем скорбящим… — сказал вихрастый парень. — Ты бы вот лутче с Петровым удумал, как бы девочонок опять сюда затащить… А? По-вчерашнему?
Мишутка весело заржал.
— Тьфу, разбойники! — плюнул Пацагирка, отвертываясь. — И зачем меня понесло с ними, не пойму…
Выстрелы зачастили совсем близко и тревожно. И вдруг горнист торопливо проиграл тревогу. Буран так и рвал звуки рожка. Все всполошились.
В комнату в вихре снега ворвался матросик Кирюша.
— Что же это вы, товарищи, прохлаждаетесь? — гневно бросил он. — Не слышите?
— Что такое? — послышались голоса. — Нюжли кадетня лезет? Ну в такую пургу-то… Казаки, небось, дьяволы, развозились…
— Белые наступают… — крикнул Кирюша. — Бери винтовки… Живо!
И он унесся.
— Батюшки! — вдруг испуганно крикнул Мишутка. — Где же мои деньги-то? Вот сичас вынимал… Товарищи, что жа это такоича?
— А ты ржал бы больше… — зло проворчал Егоров. — Полковник!
— Надо обыск изделать… — жалобно проговорил Мишутка. — Как жа так?
— Еще бы тебе! — раздались голоса солдат, разбиравших винтовки. — Там тревога, а мы с тобой тут канителиться будем! Да у тебя и денег-то не было — так, дурака только валяешь! Собирайся проворней…
— Да-а, не было!.. — обиделся Мишутка. — Семь тысяч думками, да три крестика золотых, да мядаль, да кольцо с синим камнем… Не было!
Стрельба затрещала совсем близко.
— Иди скорей, ребята… — тревожно переговаривались красные. — Ну, не горит… Иди, иди…
И, стукаясь штыками, они гуськом потянулись в дверь.
— Батюшки, кадеты! — ворвался вдруг со двора отчаянный крик. — Егоров, бей! Обходят, обходят…
XVII
НА ПРИВАЛЕ
Две казачки — старая, сморщенная баба и молодая, статная красавица, по-видимому, ее дочь, — торопливо заканчивали уборку школы под наблюдением Ерофеича, высокого бравого старика с бородищей во всю грудь. За окнами по-прежнему выл и бился буран.
— Идут! — прислушавшись, сказала молодая красавица.
— Живо, живо… — подгонял их старик.
В широко распахнувшуюся дверь — висячая лампа вдруг замигала и задымила под ударами бурана — вошли занесенные снегом и обледеневшие Алексеев, Корнилов, Деникин в сопровождении нескольких офицеров.
— Ну, здравствуйте, хозяюшки… — проговорил трясущимися губами Алексеев. — Дед, здорово!
— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство… — вытянулся огромный старик. — Милости просим… Жалуйте…
— Старый орел, а какой еще молодчинище… — заметил Корнилов.
— Бывший конвоец, ваше превосходительство… — отвечал Ерофеич, сверху вниз глядя на маленького Корнилова. — Служил государю императору Александру Третьему. Вот сюда, пожалуйте, ваши превосходительства… Здесь тепло… И три койки вам тут поставили… Пожалуйте…
Генералы прошли в соседнюю комнату.
— Великолепно… — говорили они радостно, отдирая с усов лед. — А печь-то как натоплена… Вот чудесно… И самовар…
— Ну, не думал корнет его величества, что он еще будет наслаждаться жизнью! — сказал, грея руки у раскаленной печки, корнет с веселыми усиками. — Значит, Господь не совсем еще прогневался на художества мои… Господи, какая благодать!
— Черт знает, пули бжикают, а я винтовки уж поднять не могу… — проговорил приземистый донец с татарским лицом. — Точно вот наполовину уж в царстве небесном…
— И чего эти черти бежали… — топая ногами, заметил офицер с георгиевским углом на рукаве. — Они могли бы переловить нас, как мерзлых перепелок…
В комнату снова вошел Корнилов. Все почтительно встали.
— А не могли бы, дед, станичники сторожевое охранение выставить, пока наши хоть чуточку обогреются? — спросил он у старого казака.
— Слушаю, ваше превосходительство, сичас прикажу… — вытянулся Ерофеич.
— Постой… — остановил его Корнилов. — А как народ у вас? Надежный?