Шрифт:
После гастролей МХАТа в Лондоне актриса Зуева (ей посвящено стихотворение «Актриса») привезла Б.Л. большое письмо от сестер.
В дальнейшей переписке велась речь о желании Лиды приехать в Москву. Но, давая своему издателю в Милане указания о переводе ей (а также и второй сестре — Жозефине) крупных денежных сумм, Боря все же боялся встречи.
Лишь после того как, узнав о его тяжелой болезни, Лидия снова написала о своем желании приехать, Боря вдруг загорелся этой идеей и поощрил ее на поездку.
Дежурившие у его постели медсестры рассказывали, что он говорил: «Приедет Лида — она все устроит». Смысл этих слов был ясен — ему казалось, что Лида хорошо относится к нам, его второй семье, не должна иметь пристрастий к первой и сумеет «примирить» меня с Зинаидой Николаевной. А ему этого очень хотелось.
Пока тянулись формальности с визой, произошло непоправимое. Лидия Леонидовна прилетела в Москву только на третий день после Бориных похорон.
Она позвонила мне, мы условились встретиться на следующий день в Переделкине, на кладбище.
Я поехала туда с Ирой. Еще издали мы узнали ее: чем-то очень похожая на Борю, пожилая, усталая женщина [7] .
Конец сороковых годов.
Беззакония ширились, а с ними и преследования Пастернака. Говоря словами Ахматовой,
Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад…Шестое октября тысяча девятьсот сорок девятого года. В этот день мы встретились в Гослитиздате, где Боря должен был получить деньги. Перед тем шел разговор о том, чтобы мне послушать новые главы из первой части романа «Доктор Живаго». И потому он сказал: «Лелюша, давай я тебя встречу вечером и почитаю. Слава богу, никого в Переделкине не будет, и я тебе прочитаю еще одну главу».
7
Мне очень хотелось познакомиться с сестрой Б.Л., в письмах ведь он давно уже представил нас друг другу. Свидание состоялось 6 июня 1960 года. Мы были уже «в кольце облавы» — не скрываясь, за нами ходили агенты КГБ, уже было «изъятие» рукописи пьесы на Потаповском, все время отключался телефон, и я, и мой жених в ту пору, Жорж Нива, стали жертвами непонятной болезни, — одним словом, это свидание «под надзором» было тяжелым. Помню, что Лидия Леонидовна, поразительно похожая на брата, сразу сказала, что не понимает, что значат слова покойного: «Приедет Лида и все устроит». У нее не было на руках никакого завещания. Видимо, Б.Л. опять, как и в случае с Фельтринелли, считал свои пожелания в письмах достаточным юридическим основанием для определения наследственных прав. Впрочем, об этих материальных вещах мы на кладбище не говорили. Решено было встретиться еще раз. Но, боясь подвести ее — а вдруг отнимут паспорт? — мы с мамой решили избежать новой встречи, наш арест был уже не за горами. По воспоминаниям Зинаиды Николаевны, брат Пастернака и его жена остерегали Лиду от встречи с Ивинской «ввиду ее аморальности. Но по словам вернувшейся с кладбища Лиды, последняя не производила такого впечатления. Она плакала и говорила, что ее нигде не принимают, что не относятся к ней как к человеку и что, пока не установят с ней нормальных отношений, от нее ничего хорошего не дождутся, а все дела Бори в ее руках…» То, что плакали все — это я помню. А что там говорила запуганная, измученная мама, едва ли имело значение. — И.Е.
К этому времени наши отношения достигли какого-то удивительного периода — и нежности, и любви, и понимания. Осуществление замысла «Доктора Живаго» как главного труда жизни, этот захватывающий его целиком наш роман — все это так глубоко он выразил одной фразой письма в Грузию: «Нужно писать вещи небывалые, совершать открытия и чтобы с тобой происходили неслыханности, вот это жизнь, остальное все вздор».
Мы присели ненадолго в скверике, где еще не было памятника Лермонтову, на одной из его осенних скамеек. Я обратила внимание на то, что нас пристально разглядывает человек в кожаном пальто, подсевший на ту же скамейку. Помню, я сказала: «А знаешь, Боря, арестован Ирин учитель английского языка, Сергей Николаевич Никифоров».
Мне нужно подробнее рассказать об этом человеке — такую мрачную роль сыграл он в моей судьбе.
Еще в сорок восьмом году, когда дети вернулись из Сухиничей, где они гостили у моей тетки Надежды Ивинской, я поселила их на даче в Малаховке. А мы с Борей проводили наше «Лето в городе»… Однажды я поздним вечером приехала к ребятам с продуктами. По дороге к дому остановилась, чтобы переложить сумку в другую руку, и вдруг вижу — на дороге сидит огромная розовая кошка, величиной с доброго пса. Увидев ее, я настолько оторопела (таких кошек никогда не встречала), что начала громко звать: кис-кис-кис. На этот зов из калитки вышла дама в кружевном старомодном платье, похожем на пеньюар, и сказала: «Вам нравится эта кошка? Это особенная, хотя и сиамская, но особой разновидности — пушистая. У вас есть возможность спустя некоторое время взять такого котенка».
И вот, чтобы получить котенка, я и познакомилась с ней и ее мужем, Сергеем Николаевичем. Ольга Николаевна была женщина необыкновенно услужливая, работала косметичкой «при Моссовете», где, как она говорила, знала людей, ведавших распределением квартир. Услышав о Б.Л., она сделала мне странное предложение: «Хотите, Ольга Всеволодовна, я вам устрою с Борисом Леонидовичем отдельную квартиру? Мне только нужны деньги, а я вас вставлю в списочек…» Ну я и сказала об этом Боре, но он отказался: «Какие-то странные списки, не надо, брось это все, даже не говори».
И вдруг мы узнаём, что эта Ольга Николаевна арестована. Конечно, мы тогда еще не знали, что она профессиональная мошенница. Не раз она до и после того отбывала тюремное заключение. Но Боря сказал: «Вот видишь, Лелюша, я тебе говорил, что это очень странно — какая-то косметичка достает квартиру; вечно ты всем веришь — и получается глупо».
Весть об аресте О.Н. принес нам ее потрясенный муж. Этот пожилой человек, который по желанию Б.Л. давал Ирочке уроки английского языка, приходил к нам домой, был услужлив и мил, Ирочка делала успехи. О деятельности своей Олечки он якобы ничего не подозревал.
Но прошел месяц — и пришла весть об аресте Сергея Николаевича. Об этом-то я и рассказала Боре на осенней скамейке у Красных ворот.
Мы поднялись и направились к метро. Кожаное пальто последовало за нами.
Мне не хотелось расставаться с Борей даже на несколько минут. И у него было такое чувство, что расставаться нам в этот день нельзя. Но я в то время переводила книгу «Корейская лирика» и условилась с ее автором Тю Сон Воном, что он вечером принесет правку. Поэтому ехать в Переделкино сразу я не могла, только попозже вечером. За этим разговором мы вошли в метро и сели в поезд: Боре надо было сделать пересадку на «Библиотеке Ленина», а мне сойти на «Кировской».