— Село большое, — начал я подводить итоги осмотра. — Сейчас там вроде все спокойно. До крайних домов идти по открытой местности не меньше полукилометра. Где староста — неизвестно. Надо будет это выяснить перед тем, как войдем в село. Предложения есть?

— В окна, может, поглядеть… — неуверенно сказал Филипп.

— Там домов пятьдесят, — покачал я головой. — Всю ночь заглядывать будем. Еще и заметить кто-то может.

— Надо найти самый богатый дом, — выдвинул новое предложение Генрих. — У нас в Гоще старостой как раз самый зажиточный стал.

— Не факт, — отмел я и эту идею. — Нам надо точно знать.

— Надо было тех полицаев спросить! — тихо произнес Антон.

— Надо было, — согласился я. — Только теперь уже поздно. Еще какие соображения?

— Так давайте кого-то из местных спросим, — подал голос Генрих. — Постучим в окно и спросим.

— Не откроют, — возразил Антон.

— И на глаза нам никому попадаться не надо… — задумчиво протянул я. — Хотя… Ян, сколько у нас полицейских повязок?

Мы нагло, в открытую, вошли в Сенное по дороге. Белые повязки чуть ли не светились в темноте на наших рукавах. Шли, не скрываясь, перешучиваясь и громко смеясь. А зачем скрываться шестерым полицаям — представителям власти на оккупированной территории? Шестерым — потому что Семен, Филипп и Антон в это время крались огородами, подстраховывая нас на всякий случай. С нами они не смогли пойти по той простой причине, что одежда их, мягко говоря, не соответствовала образу. Антон ходил в пусть потрепанной, но полной форме бойца РККА, и заменить ее было нечем. В принципе, возможно, и были полицаи из согласившихся сотрудничать военнопленных, но я решил все же не рисковать. А кроме того, не знал, насколько вписывается в образ и его вооружение — пулеметов у полицаев я еще не видел. Семен и Филипп тоже не смогли присоединиться к нашему маскараду из-за одежды. Представить себе полицая в таком, как у них, рванье было еще сложнее, чем в красноармейской форме. Самому мне тоже пришлось немного поработать над внешним видом. Сапоги и штаны я решил оставить, но немецкую куртку пришлось засунуть поглубже в приватизированный мной по праву командира немецкий ранец, который я также отдал Антону. Вряд ли немцы делятся со своими прислужниками обмундированием. Нет, насколько я знаю, полицаям положена была униформа черного цвета, но это ведь не «фельдграу». Так что такую куртку я мог получить, только сняв ее с трупа. А это — чревато. Кроме куртки, пришлось избавиться также от некоторого другого снаряжения. В общем, шел я, поеживаясь от холода, в одной рубахе.

У крайнего дом я остановился. Вроде подойдет — это и домом назвать сложно. Беднейшая покосившаяся халупа, в которой хороший хозяин и скот держать не станет — здесь уж точно ни староста, ни полицай жить не станет. Я пинком отворил калитку, чуть не завалив при этом всю секцию забора, и, взяв наперевес винтовку, вошел во двор.

— Открывай! — крикнул я как можно более противным голосом и грохнул прикладом в жалобно заскрипевшую дверь. Тишина…

— Открывай, грю! Полиция! — повторил я, снова ударив в дверь. — А то щас дверь вынесу!

Внутри что-то прошуршало, потом снова тишина. Я принялся лупить ногой в дверь, ругая на чем свет стоит «сволочей, не имеющих никакого уважения к власти». Чувствовал себя при этом полным подонком. Нет, действительно, вооруженный громила, который ломится в дверь к беззащитным крестьянам… Еще большей сволочью я почувствовал себя, когда дверь все же открылась. На пороге стояла древняя бабка. Латаная-перелатаная темная юбка, на плечах — драный мужской пиджак, черный засаленный платок, из-под которого на сморщенном лице испуганно поблескивают маленькие глазки. Блин, нехорошо-то как… Но надо продолжать играть.

— Ты что, старуха, оглохла совсем? Я тут битый час стоять должен? — Внутри все дрожало от желания самому себе дать в морду, но я старался говорить как можно более грубо. — Староста в каком доме живет?

Бабка продолжала испуганно молчать — только хлопала глазами. Может, она действительно глухая? Или я ее так перепугал? Как бы еще с сердцем у нее после моего ночного визита чего не стало…

— То как до церкви дойдешь, — наконец выдавила из себя старушка, — через три хаты старосты дом и будет. За зеленым забором.

— А звать его как?

— Семеном.

Не сказав ни слова — не мог я ничего уже сказать, настолько противно мне все это было, — я развернулся и вышел на улицу к остальным, которые стояли у калитки и поджидали меня. Калитку я аккуратно закрыл — да, не подходит к образу, но после всего заставлять бабушку еще идти закрывать калитку… Повернувшись, я заметил, что остальные смотрят на меня как-то странно. Неодобрительно. Генрих — тот вообще чуть ли не качает головой. И только Ян странно спокоен.

Все так же нагло мы пошли дальше. Оглянувшись, будто ненароком, я заметил, что давешняя старушка все стоит на пороге и смотрит нам вслед. Извини, бабуля, подумал я, но так надо. Мы миновали церковь. Вскоре должен показаться и дом старосты.

— Не стрелять, — прошептал я. — Старосту и полицаев забираем с собой и расстреляем в лесу.

— Это зачем? — так же шепотом спросил Алик, который шел впереди меня.

— Потому что староста и полицаи — представители немецкой власти, и если убьем их здесь, — пояснил я, — жителям села не поздоровится. А если они просто исчезнут — вопросов к людям быть не должно. Еще и многие скажут, что в ночь, когда те исчезли, в село вошел отряд полицаев. Все ясно?

— Получается, — прошептал Антон, — мы еще и на самих полицаев подозрение наведем! Хитро!

Все засмеялись, будто над удачной шуткой. А вот и зеленый забор. Пришли. Домик-то у старосты и впрямь ничего. Можно было и Генриха послушать. Если и не самый богатый, то точно один из первых на селе. Здоровенная такая хата, под крышей резные наличники, аккуратные ставни, дорожка от резной калитки к дому… И забор совсем не похож на тот покосившийся, который окружал дом давешней бабки. Одним словом — богач. Местный олигарх, не иначе. Ничего, родной, жиреть тебе недолго осталось. Я аккуратно, гораздо более почтительно, чем предыдущую, открыл калитку. Хотя очень хотелось, чтоб все было наоборот — это сюда, а не к той несчастной старухе надо вламываться громко и с матом. Мы вошли во двор. Залаял и зазвенел цепью, вылетев из будки, пес.