3. Мне кажется, следует выделить еще одну чрезвычайно важную функцию языковой игры – —языкотворческую.В этой связи представляет интерес следующее недоуменное высказывание 3. Фрейда: «Какую экономию выгадывает остроумие благодаря своей технике? Произнесение нескольких новых слов, которые можно было, в большинстве случаев, найти без труда. Вместо этого острота из кожи лезет вон, чтобы найти одно слово, сразу покрывающее смысл обеих мыслей (...) Не проще ли, легче и, собственно, экономнее было бы выразить обе мысли так, как это именно нужно? (...) Не будет ли больше чем уничтожена экономия, добытая выраженными словами, излишней тратой интеллектуальной энергии?» [Фрейд 1925: 58—59]. Фрейд не учитывает одно важное обстоятельство: интеллектуальные затраты не пропадают бесследно: найденное в акте индивидуального творчества нередко закрепляется в языке как новый, более яркий (и экономный!) способ выражения мысли. Языковая игра — один из путей обогащения языка. Имеется много явлений, которые можно квалифицировать, как игру, переставшую быть игрой. Ср. «формульные выражения» — сравнения (злой, как собака), метафоры (свежий ветер, железная воля),генитивные конструкции (реки крови),сочинительные конструкции (золото, а не человек)и т. д., которые стали уже общеязыковыми. Долго не осознавалось (и не полностью осознается до сих пор), что языковая игра, может быть бессознательно, преследует не только сиюминутные интересы (заинтриговать, заставить слушать), но она призвана выполнять и другую цель — развивать мышление и язык Полностью освоено мышлением то, что освоено языком. Мысль, для которой язык нашел краткое и четкое выражение, становится достоянием народа и народного мышления,и это мышление может подниматься на следующую, высшую ступень. Язык закрепляет достижения мышления.

4. Среди других функций языковой игры указывают обычно стремление развлечь себя и собеседника, а также стремление к самоутверждению—«триумф из-за исправности собственного интеллекта или же обнаружение у других отрицательной черты, от которой сам наблюдатель свободен, что пробуждает в нем фарисейское довольство собой» [Buttler 1968:12].

Самоутверждение путем осмеивания окружающего становится оправданной необходимостью в некоторых особых условиях общественной жизни, например в условиях советского тоталитаризма, когда мы остро чувствовали, что «все в бедной отчизне преступно иль глупо», и ничего не могли изменить, когда смех оставался единственным общедоступным способом борьбы с окружающим злом. Не случайно анекдот, занимающий весьма скромное место в нашей современной бурной общественной жизни, был любимым, чуть ли не единственным способом «отвести душу» в предшествующий семидесятилетний период нашей истории. «Юмор — это убежище, в которое прячутся умные люди от мрачности и грязи»,— писал А. Вампилов в записных книжках (цит. по карт. БАС). «Новая острота обладает таким же действием, как событие, к которому проявляют величайший интерес; она передается от одного к другому, как только что полученное известие о победе» [Фрейд 1925: 18—19]. Не правда ли, эти слова сказаны как будто о нас, о нашей недавней жизни?

б. Итак, языковая игра —это и замечательный учитель словесности, и забавный собеседник, и великий утешитель-психотерапевт. С этими функциями связана еще одна важная функция языковой игры, которую мы назвали бы маскировочной. Остановимся на ней несколько подробнее.

Маскировочная функция языковой шутки

Эта функция языковой шутки имеет прагматическую основу—касается не содержания описываемого, а отношений между говорящим и адресатом (адресатами), принятых ими соглашений: языковая шутка позволяет обойти «цен-зуру культуры». Бернард Шоу писал: «...для правды есть отдушина: то, о чем запрещается говорить всерьез, можно сказать в шутку» (Ларец острословов). Шутка позволяет «замаскировать» сообщение и благодаря этому выразить те смыслы, которые (по разным причинам) находятся под запретом. Можно указать на пять разновидностей подобных смыслов.

1. 3. Фрейд [1925] отмечает, что одна из важных функций языковой шутки заключается в удовлетворении агрессивности и склонности к обсценному, обычно подавляемых. Сальный разговор, «чрезвычайно излюбленный простым народом», в образованном обществе вытесняется, отвергается цензурой культуры. «Смеяться по поводу грубой сальности... нам было бы стыдно, или она показалась бы нам отвратительной»,—пишет Фрейд [1925:136]. Но для психики человека отречение от «первичных наслаждений» очень тяжело. Острота позволяет упразднить отречение, вернуть потерянное. Теперь, когда остроумие пришло нам на помощь, мы вновь можем смеяться над неприличным. Говорящий «прячется» за язык («А я что? Это язык так устроен!»). Именно с этим связан факт (иногда подвергающийся обыгрыванию): в непонятные слова и словосочетания слушающие склонны вкладывать бранный или неприличный смысл. Ср.:

(1) —А кто же у вас тут климатологией занимается?

—Надо быть, Игнашка Кривой к этому делу причинен. Не то он конокрад, не то это самое(А Аверченко, Люди, близкие к населению).

(2) — Вчера вечером он мне сказал,, что я выгляжу такой эфирной прилунном свете.

—А что это значит?

—Не знаю, но на всякий случай я ему съездила по физиономии.

(3) «Товарищлейтенант, в отпуску я с девушкой познакомился».

— «Ну и как? Вам удалось ее заинтриговать?»

— «Да, товарищ лейтенант, пять раз».

(4) Репортер — передовику производства:

—А какое у вас хобби?

—Ну, сантиметров 15~

Еще пример такого рода — анекдот, обыгрывающий фамилию президента Академии наук

[На заседании Академии наук]:

—Мань, хочешь, я тебе Келдыша покажу?

—Да ты что, Ваня?!Дома, дома!

Сходным образом из множества возможных пониманий переделанной пословицы Машу каслом не испортишьбезошибочно выбирается неприличное. Да и само слово двусмысленностьобозначает не сочетание любых двух смыслов, а сочетание двух смыслов, один из которых считается неприличным.

Кроме отмечаемой 3. Фрейдом маскировки неприличного, можно указать еще ряд проявлений реабилитации языковой шуткой запретных смыслов.

2. «Маскировочная» функция языковой шутки ярко проявляется в афористи-ке.Как и сальность, она переживает кризис. Так называемые «общезначимые выражения» — сентенции, максимы — становятся после XVIII в. немодными и нередко вызывают раздражение и насмешку. Вспомним, как едко издевался Брюсов над Леонидом Андреевым за содержащиеся в его произведениях, в частности в «Жизни человека», истины типа: «Молодость и любовь утешают и в бедности», «В удаче все льстят, при неуспехе отвертываются» [В. Брюсов, Л. Андреев. «Жизнь человека» в Художественном театре]. И. Губерман пишет на эту же тему: