– В каждом деле должен быть порядок, Наката-сан, – приговаривал он. – Не надо смотреть слишком далеко вперед. А то заглядишься, не заметишь, что под ногами, и бац! – слетишь с катушек. Но и под нос себе глядеть тоже ни к чему. Не будешь видеть, что впереди, – на что-нибудь наткнешься. Поэтому делай так: вперед посматривай и по порядочку, по порядочку… Только так и не иначе.

Сощурившись, Джонни Уокер ласково погладил кота по голове, поводил кончиком указательного пальца по мягкому брюшку. Потом взял в правую руку скальпель и без предупреждения и колебаний одним движением рассек шкурку. Все произошло мгновенно. Из продольного разреза вывалились алые внутренности. Кот разжал челюсти – видно, вопль рвался из его души, но лишь едва слышно пискнул. Наверное, язык отнялся. Даже рот толком не смог открыть. Но глаза – и тут никаких сомнений не было – исказила чудовищная боль. Наката представил, какой невыносимой она должна быть. И тут, будто за кем-то вдогонку, потоком хлынула кровь. Залила Джонни Уокеру руки, обрызгала жилет. Но тот не обращал на это никакого внимания. Насвистывая свое «Хей-хо!», он погрузил руки в распластанное тельце кота и, ловко орудуя маленьким скальпелем, вырезал сердце. Маленькое сердечко. Оно еще билось. Джонни Уокер положил окровавленный комочек на ладонь и протянул Накате.

– Гляди! Вот оно, сердце-то. Еще живое. Гляди, гляди! Повертев сердце под носом у Накаты, Джонни Уокер, как само собой разумеется, отправил его в рот. Почмокал губами и, ни слова не говоря, смакуя, принялся не спеша жевать. В глазах у него, как у ребенка, откусившего свежее пирожное, растекалось полнейшее блаженство. Джонни Уокер утер тыльной стороной ладони выпачканный кровью рот, старательно облизал кончиком языка губы.

– Тепленькое, свеженькое. Так и прыгает во рту.

Не в силах оторвать взгляд от этого зрелища, Наката молча наблюдал за происходящим. Ему казалось, что в голове у него началось какое-то шевеление. В комнате остро запахло только что пролитой кровью.

Под аккомпанемент «Хей-хо!» Джонни Уокер привычными движениями принялся пилить коту голову. Зубья пилы со скрипом крушили кости. Кости были тонкие, и времени операция почти не заняла, но в эти несколько секунд скрежет пилы буквально вдавливал в пол. Джонни Уокер бережно положил отрезанную голову на тарелку и, отступив немного, какое-то время оценивающе смотрел на нее, прищурившись, точно оценивал произведение искусства. Оборвав свой художественный свист, он вытащил ногтем застрявшую в зубах крошку, бросил обратно в рот и с чувством разжевал. Громко, со вкусом, сглотнул слюну. Потом раскрыл мусорный мешок и небрежно швырнул туда обезглавленный и выпотрошенный кошачий труп, всем своим видом показывая, что больше в нем не нуждается.

– Есть один! – объявил Джонни Уокер, протягивая Накате окровавленные руки. – Скажи, работенка? Живым сердцем полакомиться – это что-то, хоть и весь в крови вымажешься. «Моя рука, морей коснувшись, их празелень окрасит в красный цвет» [30] . Макбет. До Макбета мне, разумеется, далеко, но так на химчистке разоришься. Что ни говори, а костюмчик-то не простой. Можно, конечно, в халате хирургическом, в перчатках. Удобнее было бы. Но нельзя. Еще одно правило.

Наката молчал. Шевеление в голове не прекращалось. Пахло кровью. В ушах звенело: «Хей-хо! Хей-хо…»

Джонни Уокер достал из чемодана следующую жертву – белую кошку. Уже не молодую. Кончик хвоста у нее чуть-чуть загибался. Джонни Уокер так же погладил ее по голове и медленно провел пальцем по животу, намечая линию разреза. Воображаемую прямую линию – от горла до основания хвоста. Взял скальпель и так же, одним махом, рассек живот. Все повторилось – беззвучный вопль, конвульсивные подергивания тела, вывалившиеся внутренности. Джонни Уокер снова вытащил еще живое сердце, продемонстрировал его Накате и сунул в рот. Не торопясь, разжевал. Довольно улыбнулся. Вытер кровь ладонью. И все это под «Хей-хо!»

Наката вжался в стул, закрыл глаза, сжал голову обеими руками, вдавив пальцы в виски. С ним определенно что-то происходило. От охватившего смятения в теле что-то резко менялось. Дыхание вдруг участилось, голова раскалывалась от острой боли. Все вдруг поплыло перед глазами.

– Наката-сан! Эй, Наката-сан! – послышался жизнерадостный голос Джонни Уокера. – Так не годится. Сейчас будут главные номера нашей программы. Пока были только статисты. Для разминки. А сейчас пойдут знакомые лица. Так что открывай-ка глаза и смотри. Самый кайф начинается. Я столько всего придумал, целый план. Ты же должен понимать!

«Хей-хо! Хей-хо…» – и перед вжавшимся в стул Накатой из чемодана на свет появился еще один кот. Это был Кавамура, который, завидев Накату, уставился на него. И Наката не сводил глаз с кота, хотя в голове не было никаких мыслей – одна полная пустота. Он не мог даже подняться с места.

– Думаю, представлять вас друг другу необходимости нет, но на всякий случай по правилам этикета… – не унимался Джонни Уокер. – Э-э… Кот – Кавамура-сан. А это Наката-сан. Будьте знакомы.

Жестом восхищения от разыгрываемого спектакля Джонни Уокер приподнял шелковый цилиндр, приветствуя сначала Накату, затем Кавамуру.

– Ну, здоровайтесь. Как поздороваетесь, сразу расставаться придется. « Хэлло – гуд бай». Беда всегда приходит незваной. Жизнь – сплошные расставания, – говорил Джонни Уокер, с нежностью лаская мягкий живот Кавамуры-сан. – Если с этим кончать, то сейчас, Наката-сан. Именно сейчас. Время-то уходит. А Джонни Уокер не знает колебаний. Колебания… В словаре знаменитого Джонни Уокера, грозы всех кошек, такого слова нет.

С этими словами он – действительно без малейших сомнений – распорол Кавамуре живот. Наката услышал, как взвыл кот. Видно, язык у него не отнялся. А может, это был какой-то особый вопль, и его мог расслышать только Наката. Старик зажмурился, еще сильнее сдавил голову руками и понял, что они дрожат.