И все это из-за головной боли… Утром, собираясь на прогулку за город, я вместе с порошком от головной боли — пирамидоном с кофеином — по рассеянности положил в карман порошок, изготовленный Думчевым (его я собирался вернуть актеру). И, сидя на пне, я вместо пирамидона проглотил думчевский порошок. Вот почему все выросло передо мной и отчего появились новые предметы! Это те же предметы, только увеличенные во много-много раз.

В своей записке, которая случайно залетела ко мне с букетом цветов, Думчев, вспоминая об Эратосфене, говорил, что перед ним, Думчевым, мир вдруг вырос в сто или двести раз. Так вот почему Думчев на вопрос брата Булай, в чем ведущая цель его опытов, ответил: «стать человеком-микроскопом». И записки, которые я приносил в институт, — эти странные записки, прочитанные нами под микроскопом, — эти записки не уменьшены были при помощи фотоаппарата, а написаны от руки самим Думчевым. Когда? Где?

Так вот она, тайна Думчева!

Вместе с тетрадкой воспоминаний старого актера сохранились порошок и пилюли Думчева. Я проглотил порошок. Но в другом пакетике были совсем маленькие пилюли. Кто знает? Может быть, пилюли обладают таким же чудодейственным свойством, что и порошок, но восстанавливают, возвращают рост. Может быть, это пилюли обратного роста?

У меня в кармане две пилюли. А если они потеряли свойство обратного роста и я останусь здесь навсегда? На миг мне становится страшно. Но порошок подействовал, значит, и пилюли подействуют. И я вернусь к людям. Какое счастье быть с людьми, какая радость! Родные… знакомые… друзья. Как хорошо даже… огорчаться… страдать, но там, среди людей! Не проглотить ли сейчас одну? Скорее! Но для этого я должен проникнуть в свой собственный карман. Там пилюли. Залезть с головой к самому себе в карман. Я это сделаю.

Но каждый карман пиджака стал теперь для меня огромной темной пещерой с неровными мягкими стенами. Я побывал сначала в одном кармане, задыхался, шарил в темноте руками, нащупал изогнутую зубчатую кочергу. Остановился. Подумал: верно, это ключ от чемодана. Полез в другой конец пещеры, но ноги стали скользить по какой-то гладкой поверхности. Я вспомнил: в кармане лежат очки, значит, я скольжу по футляру очков. Нет, крупинки я положил не в этот карман, а в тот, где тетрадки актера. И действительно, в другом кармане, куда я пробрался, среди шелестящих гигантских полотнищ (тетрадка!) я нашел обе крупинки. С трудом выкатил из кармана сначала одну, а потом и другую. Крупинки? Нет, теперь на пне предо мной лежали два футбольных мяча. Чтобы проглотить хотя бы кусочек такой крупинки, надо было ее расколоть каким-нибудь твердым предметом. Попытаюсь разбить крупинку ключом от чемодана. Я направился опять к своему карману. Ударивший в лицо ветер чуть не сбил меня с ног, я повернулся спиной к ветру и увидел — обе крупинки обратного роста теперь катились одна за другой к краю пня. Я бросился за ними. Напрасно! Обе скатились с пня. Свесившись с него, я увидел, как одна полетела в океан трав и исчезла. Но другая застряла, повисла и закачалась над травами.

Я стал спускаться с пня, цепляясь за каждый выступ. Все ближе и ближе к мячу-крупинке. Вот она висит над травами…

Почему меня качает? Так сильно, так резко! Но руки уже уцепились за какой-то канат. Ноги цепляются за другой канат. Что это такое? Веревочная лестница? Она раскачивается над бездной. Я качаюсь вместе с ней. И вместе со мной раскачивается над бездной заветный шар, с которого я не спускаю глаз. Надо найти твердую опору. Я пытаюсь осторожно спуститься, но почему-то с трудом отрываю руки и ноги от канатов. Странная веревочная лестница — к ней прилипаешь! Веревки усеяны множеством мелких липких узелков. Они липнут к моему плащу и широкому поясу, не отпускают, держат.

Да! Там, на пне, я зубами и руками оторвал край моего маленького цветного платка из верхнего карманчика. Это мне удалось, и я накинул себе на плечи кусочек цветного полотна, точно древний римлянин свою тогу. Затем мне удалось оторвать еще одну узкую полоску от платка, и я обмотался широким поясом, совсем как пираты на рисунках старых книжек.

Качаясь над бездной, я перебираюсь с одного каната на другой все ближе и ближе к шару. Сделал передышку. Присмотрелся. Вовсе не по веревочной лестнице я спускался к шару. Я находился в гигантской раме; канаты от рамы лучами сходились к центру и переплетались частой спиралью. Сеть!

Меня качает все сильнее и сильнее. Откуда нарастает этот гул, резкий и пронзительный? Можно оглохнуть!

Рядом со мной в сети барахтается какое-то существо, оно рвется, мечется, но все сильнее прилипает к канатам.

Как избавиться от этой ужасной качки? Нужно поскорее спуститься к крупинке. Я ищу ногами другой канат. Упираясь в него, отрываю руки от верхнего и, перебирая поочередно руками и ногами, спускаюсь все ниже и ниже.

Еще два-три движения, еще один переход с одного каната на другой — и я дотянусь до шара. Но вдруг из угла сети показалось мохнатое чудовище. Я замер.

…Из густой шерсти глядят восемь глаз. Расположенные симметрично, они смотрят в разные стороны.

Чудовище сделало движение, и на спине у него обозначился большой белый крест.

Это паук-крестовик! Значит, качающаяся гигантская веревочная лестница с лучами, расходящимися во все стороны, — паутина. А барахтающееся, гудящее, мечущееся существо — муха.

Как я был слаб, беспомощен перед пауком! Но тогда я не чувствовал испуга.

Я еще, по-видимому, не привык к мысли, что меньше паука и что гибель моя неминуема. У меня было одно желание — получше рассмотреть это удивительное существо. Любознательность спасла меня. Я не сделал ни одного жеста, движения. Я замер. Смотрел. Предо мной был мастер-ткач в своей мастерской. И мне припомнился миф об Арахнее.

Арахнея — лучшая ткачиха древнегреческих мифов, состязавшаяся в своем мастерстве с самой Афиной Палладой.

Арахнея была дочерью бедного крестьянина из Лидии. Она умела украшать свои тонкие ткани рисунками. Но вот до богини Афины — покровительницы ремесел и всяческих женских работ — дошло, что Арахнея так возгордилась своим искусством, что похвасталась победить в мастерстве Афину.

Уязвленная богиня приняла вид старухи, пришла к ткачихе и предложила ей состязаться в ткацком искусстве. Обе принялись за работу. Арахнея искусно выткала на ткани изображения похождений и превращений богов Олимпа. Тут старуха — богиня Афина — стала отыскивать недостатки в работе Арахнеи. Но их не было.