На этом мы прервались, и я принялась учиться еврейству.

– Говно вопрос, - авторитетно объяснил Боря Фишелевич, тот самый, что через Аньку сосватал меня заморскому восьмиюродному свояку Сене.
– Во-первых, вызубришь идиш.

– Как идиш?!
– ужаснулась я.

– Кверху каком. Из всего идиша надо знать десять слов. Слушай сюда и записывай. Аид - еврей. Гой - нееврей. Хазер - свинья. Шлимазл - мудак. Шмак - тоже мудак. Шмекеле - опять-таки мудак. Тухес - задница. Халоймес - бардак. Аникейве - шлюха. Поц - э-э... ну, ты догадалась. Зафиксировала? Молодец. Далее - праздники. Конспектируй, потом пробьёшь в википедии и заучишь наизусть. Пурим. Пейсах. Суккот. Ханука. Йом-Кипур. Записала? Умница. Теперь жратва. Цимес. Тейглах. Гефилте Фиш. Клёцки. Мацу ты и так знаешь. Поняла? Азох-н-вэй. Ах, да, это ещё одно слово, одиннадцатое. Означает всё, что угодно. Всё поняла? Можешь приступать к объевреиванию.

На третий день зубрёжки я почувствовала, что достаточно объевреилась теоретически, и возобновила переписку с женихом. Заодно решила закрепить материал в руках и освоить еврейскую кухню на практике. Что-что, а готовить я умела и любила, поэтому скачанные из интернета рецепты пошли на ура. В конце концов, мы вызубрили уйму подробностей той или иной степени интимности, собрали документы, перешли на «ты» и перебрались из почты в «аську».

– Ну, что, Сеня, ни пуха, ни пера?
– настукала я перед выходом в посольство.

– К чёрту. Я тут подумал...

– Что ты подумал?
– подбодрила я.

– Маша, нам ведь придётся изображать взаимное влечение. Перед мамой.

– И в чём скорбь момента?

– Но ведь ты женщина! Я могу и не суметь.

– Не кисни, Сеня. Во-первых, я маленькая женщина. Хрупкая как цветок. Ну, или как пацан. Во-вторых, джинсы надену.

***

Американское посольство я узнала сразу – перед жёлтым домом на Новинском бульваре стояла здоровенная очередь. Страждущим полагалось сдать паспорта суровому «минцанеру», забрать через несколько минут из его же рук и только после – протиснуться во дворик. Ещё один суровый гражданин спрашивал в дверях насчёт оружия и содержимого сумочек, третий – уже добродушный – принимал в камеру хранения всё металлическое и электронное: мобильники, флэшки, часы, маникюрные ножницы. Да, основательно тут у них. «Раскусят, ей богу, раскусят», - тоскливо подумала я, проходя в следующий зал через металлоискатель.

В одном окошечке мне выдали анкету, в другом улыбчивая девушка средних лет с акцентом предложила отсканировать отпечатки пальцев. Наконец, дошло до собеседования. Посольский работник добродушно ощерился, спросил всё формальное и посмотрел эдак внимательно, на рентгеновский манер. А мне стало вдруг смешно. Глядя на серьёзного господина с залысинами, я изо всех сил пыталась не расхохотаться. Тот, понаблюдав за мной с минуту, клацнул по лежащей перед ним клавиатуре и произнёс:

– Ваша виза одобрена. Всего хорошего, мисс Климова.

Выйдя из посольства, я попыталась закурить и обнаружила, что руки дрожат. День стоял майский до невозможности: тёплый, деликатно ветреный, в меру солнечный. Всё было подёрнуто особенной весенней дымкой - краски чистые, но не яркие, и воздух полупрозрачный, как тонкая слюда. Я шагала по прекрасной, как никогда, Москве и потихоньку осознавала: скоро уеду. Возможно, навсегда. Больше не будет зеленоватой Яузы с липкими уточками. Больше не будет старомосковских особняков и нахальных стекло-бетонных новостроек. Больше не будет горбатых переулков и широких беспорядочных проспектов. А что там, впереди?..

***

Мы договорились, что Сеня встретит меня в «Джиэфкей». Я умудрилась проспать весь перелёт и вышла из самолёта помятая, как та пионервожатая.

Сеня ждал в зале прилёта, с табличкой для надёжности. Он оказался не таким, как на фотографии. Со своими печальными глазами в чёрных ресницах Семён выглядел трогательным как оленёнок. Таких и называют «ласточка-мальчик»: парнишку хочется если не усыновить, то назначить в младшие братья.

– Маша?

– Она самая. Привет...
– отчего-то я смутилась.

– Привет...
– Сеня замешкался, будто решал какой-то важный для себя вопрос.

– Берём чемодан и едем?

По дороге я пыталась разглядеть Америку из окна Сениной «Хонды» и не увидела почти ничего. Рекламные щиты на английском, пальмы и не по-нашенски гладкое шоссе. Затем шоссе кончилось, и Сеня объявил: «Бруклин».

Бруклин оказался смесью одно- и двухэтажных полукукольных домиков с кирпичными многоэтажками. У одной из них Сеня припарковал «Хонду», посмотрел на меня и спросил:

– Страшно?

– Страшновато, - уточнила я.

– И мне, - признался Сеня.
– Даже поджилки трясутся. Ладно, пойдём, нам на шестой этаж.

Дверь открыла невысокая полная дама в очках и с чёрными кудрями.

– Мама, познакомься. Это Маша, моя невеста, - представил меня Сеня.

– Ах, да я знаю же, что это Маша, неужели ты притащишь с собой ещё кого-нибудь?
– мама всплеснула руками.

– Маша, это моя мама, Розалия Наумовна.