Весь день по Российскому радио в перерывах между репортажами и перестрелками

звучала песня Б. Окуджавы:

«Не обмануться бы во мраке: чем глуше музыка любви, тем громче музыка атаки...»

А вечером стали передавать списки погибших. Среди них был назван кинематогра-

фист из Санкт-Петербурга... Александр Сидельников. Снайпер убил его со спины. По-

пасть в Сашу было нетрудно: ростом - почти под два метра, богатырского телосложения,

он всегда возвышался над толпой. Стреляли по человеку с кинокамерой.

В Мишиной книжке «Девяносто третий год» всего семь страниц. Серийное произво-

дство рекламной библиотечки, задуманной в целях поддержки нищенствующих поэтов.

Сборник-проспект тиражом в 1000 экземпляров издавался в Москве согласно Федераль-

ной целевой программе книгоиздания России. Предполагалось, что авторы эти книжки

будут продавать или распространять и таким образом о себе заявят. Будучи в столице, я

сложила тираж в две большие сумки, хотела часть оставить в московских книжных мага-

зинах, но... оказалось, что платить за продажу и хранение придется дороже, чем от того

выручка. Увезла все в Вологду. Конечно, мы ничего на этом не заработали. Раздавали,

дарили...

Великое дело делал Союз писателей России этой акцией. Поэтам давали понять, что

их творчество может быть востребовано.

СТОЛИЦА

Открывай, столица, врата,

Гульче бей, звонарь, в набат:

Убивают братец брата,

Смертным боем -

Брата брат.

Ржава память!

Мысли ржавы!

Девяносто третий год!

По державе

Две державы -

Красный сход

И крестный ход.

Триста лет, не третьи сутки

Дикий лай, стервотный вой -

Скопари и проститутки

Над Россией становой.

Орды. Морды.

Кто? Откуда?

Вурдалаки во главе.

Тянут лапы зла и блуда

К древней белой голове.

103

* * *

Александру Сидельникову

Преступную в злобе,

По-детски святую,

Туземью,

Богатую, нищую,

В вере слепую, тебя,

Больную, хмельную,

Чужую, родимую землю,

За все до удушья,

До спазм ненавижу,

Любя!

Ты вечно, Россия,

Была замордованным краем:

Воюют брат с братом,

С семьею враждует семья.

До нас пропадали.

И мы, не живя, отмираем.

Зачем же, скажи мне,

Уходят твои сыновья?!

Не плачь, мое сердце,

Не жди в этой жизни привала.

Нас матери наши

Затем ли рожают на свет,

Чтоб властная клика

На наших костях пировала?

Иначе у нас не бывало.

Не будет.

И нет.

* * *

Крестили - тебя не спросили,

Раб божий, земной человек.

Идет «пробужденье России»,

Двадцатый кончается век.

И длится, все длится и длится

В веках затянувшийся сон.

Во сне перекошены лица

Идейно озлобленных зон.

Страна, сочиненное чудо,

Прощай, суеверья игра.

Пора уходить ниоткуда.

К себе возвращаться пора.

Мечтанье - продленье обмана,

Кукушка в декабрьском лесу,

Мосток из огня и тумана,

Качающийся на весу.

104

* * *

За фронт

И за опухший тыл,

За жертвы,

За громил,

За старших пил,

За младших пил,

За то, что свет не мил.

За «Землю Малую»,

За Курск,

За-за-за-за-за-за...

За «развитой»,

За «верный» курс,

Самоубийц глаза.

За Млечный Путь,

За красный брод, -

До донышка - до дна!

За оболваненный народ.

А чаша все полна.

* * *

В передрассветном

Стоне сухожилий

Шуршит усталость,

А не благодать.

Мы за Россию

Стольких уложили,

Что уж самой России не видать.

Сгорает память.

А по гарям - зимы.

И в этих вечных зимах

Я поблек: