Не сожжена свеча!

Стакан не поднят...

Романтика - особый род вины.

Опомнись, помолись...

Они уходят

В безмолвное ничто издалека

Последние солдатские этапы,

Безвестные советские зека.

Как он это читал! Первую строчку - на подъеме, с сильным ударением на конце -

восклицание! Потом спад - почти до полушепота, с выраженным многоточием. «Опом-

нись, помолись» - почти в растяжку. И последние две строки - чеканно и ровно, как сол-

даткий шаг.

Если понимать Родину, говоря словами поэта, «не просто как собрание березок-ря-

бинок, а в совокупности с общественной жизнью, то она меняла декорации быстрее, чем

люди успевали разобрать, что на них изображено». «У нашей Родины слишком непосто-

янное меню». Это очень знакомое многим состояние отражено в стихотворении:

Я знать хочу,

За что мне власть

Вчера любить,

А нынче клясть.

... Я знать желаю след во след

Не через семь десятков лет.

117

А как же здесь быть человеку в погонах? Тому, с кого требуют не просто «любить

или клясть», а умирать?

Солдата убивают дважды:

В бою и в памяти людской.

Отделяется Прибалтика. Громят могилы бывших освободителей, которых теперь

именуют оккупантами. Полны сочувствия к человеку в погонах строки:

Нет слез балтийских, русских, датских...

Они одни на белый свет.

Не трогайте могил солдатских.

Средь павших оккупантов нет!

Безысходная трагедия современного человека в погонах воплотилась в судьбе от-

личившегося на войне в Чечне, а потом осужденного полковника Буданова. Он стал за-

ложником политической системы, которая, в свою очередь - заложник многовековой

российской истории.

Этот многолетний, бесконечный судебный процесс раскалывал общество. Появление

на сайте «Стихи.Ру» стихотворения «Полковнику Буданову» вызвало бурю эмоций, от

восхищения: «Это лучшее стихотворение Сопина!» - до: «Позор, как можно с сочувствием

писать об убийце!» (Очевидно, что в обоих случаях рассматривались не художественные

особенности, но позиция). А позиция у поэта такая: человека в погонах на войне, не

признанной войной, общество распинает подобно Христу...

Как реквием читается стихотворение «Двадцать девятое марта» на тему чеченской

войны. В те дни бригады ОМОНа гибли одна за другой, и не всегда было ясно, почему.

Помню кадры по телевизору: хоронят омоновцев Сергиева-Посада, а сквозь толпу про-

бирается чудом уцелевший парнишка. Его пытаются остановить, тележурналист сует

микрофон, но он угрюмо отодвигает камеру: «Я ни-че-го не буду говорить».

А через короткое время - подобная история с Пермским ОМОНом. Этот край

(Пермь, Березники) почти родной. Мы многих там знали и с напряжением смотрели на

телеэкран: вдруг появятся знакомые фамилии? Нет… Но все равно - на фоне знакомых

городских пейзажей они как наши дети, сверстники наших детей. Медленно проплывает

по экрану список убитых, задерживаясь на каждом имени...

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ МАРТА

Памяти Пермского ОМОНа

Все длишься ты, праздник,

В слезах о родимых и близких.

Убитых бригады

Глядят на сошедших с ума...

Я вижу Россию

В военных дождях, в обелисках.

Солдат безымянных

Земля возвышает сама.

Мне стыло от мыслей.

На юге по-мартовски тало.

Психозно гудит над страной

Похоронный завей –

Я слышу, я вижу,

118

Я знаю, земля, ты устала

И плотью, и духом

Своих хоронить сыновей!

Сегодня

Засадой

Расстреляна группа ОМОНа...

Мне даже молитва

Казенно звучит, как вранье!

И память моя

Окликает ребят поименно:

Простите,

Простите,

Простите бессилье мое.

* * *