По детскому полю

Дыханье

Холстом простели...

Знамена гудят.

Ослепляет сиянье медальное.

К земле припаду -

Там увечно гремят костыли.

В чем счастье земное?

Не в том ли, что прошлое помнишь?

168

Стою вот теперь,

В перекрестьях морщинок лицо.

Во взгляде,

Еще удивленно распахнутом в полночь,

Огни батарей,

Поездов, пересылок, лесов.

* * *

Что было езжено,

Что было пожито,

Водою вешнею

Метнуло по желтью.

О чем страдать уже,

Зачем, печальница?

Горит- горит в душе

И не кончается...

На травы волглые

Какой уж снег летит!

Такая долгая

Любовь у памяти.

Не потревожат степь потерь

Гудками сизыми -

Все эшелоны те

Давно уж списаны.

Не жди вихрастого

Мальчишку-воина...

Одна ветла стоит

Пристанционная.

СОЛДАТАМ РОССИИ

Полвека снятся сны о битвах

Степных, метельных, дождевых...

Что я живой

Среди убитых

И неживой –

Среди живых.

И тягостно от лжепричастья

Словес:

Никто не позабыт!

Кричу,

Но мне не докричаться:

Кровавым грунтом

Рот забит.

И слышу без вести пропавших,

Их мысли шепчут ковыли:

«Что там за жизнь

У близких наших?

Ответь:

Не зря мы полегли?»

И я броском –

Назад от даты,

169

Туда,

Сквозь грязь,

По гужевым,

Где примут исповедь

Солдаты

И нарекут

Меня

Живым.

Я ТЕБЕ НЕ ПИСАЛ…

Из лагерных тетрадей 1968-69 г.

«Лагерные тетради»,

написанные на поселении

Глубинное Чердынского района

Пермской области, пролежали в

домашнем архиве около сорока

лет. Там многие сотни стихов.

Они еще полностью не

прочитаны, нигде не

напечатаны, даже не сосчитаны.

Прочитать их действительно

трудно: бисерные строчки

карандашом в каждую клеточку

общих тетрадей, иногда по два

столбца на каждой странице,

заполнено буквально все и без

помарок... потому что все

неудачное подтиралось резинкой – из экономии бумаги. Тетрадь нужно было всегда

держать при себе, чтобы не пропала.

На поселение заключенных выводили после отбытия ими двух третей общего срока

при отсутствии грубых нарушений лагерного режима. Труд такой же, как в зоне, но вме-

сто постоянного конвоя - надзор. Разрешалось носить гражданскую одежду, иметь деньги

и пользоваться услугами магазина (в котором, как правило, нечего купить), вести перепис-

ку и иметь свидания. За нарушение границ поселения – возвращение в зону.

«Лагерные тетради» отличаются от известной литературы подобного типа: это днев-

никовые записи внутренней жизни заключенного, и только в очень редких случаях – вне-

шних ее проявлений. Между тем, от Михаила ждали и даже просили именно бытописания.

«Все написано, все известно, - говорил он в таких случаях.
– Читайте Шаламова, Солжени-

цына...».

А если поэт и пытался вводить натуралистические детали, это выглядело инородно.

Другое дело - природа: по «Лагерным тетрадям» живо воссоздается облик затерянного в

170

уральской глуши поселка. Стихами автор стремится сохранить душу, а душа тянется не к

мертвому и жестокому, а к живому.

* * *

Опять на сердце

Омут странный

И учащенно-тяжкий

Гул.

Текут стихи,

Как кровь из раны.

Бегут и стынут...

И бегут.

И думы...

Как беде случиться

Непоправимой и большой?

И нет желания лечиться

Ничем:

Ни телом, ни душой.

* * *

Мне снился сон.

Приснился в детстве мне.

Он в памяти.

А память не слаба та.

Как будто я на вороном коне