Человек встал и замер, выключив фонарь и прислушиваясь к ватной тишине подземелья. Неподвижно висящий многие десятилетия воздух понемногу успокаивался, заращивая продавленную идущим человеком полосу турбуленции. Зрение, оставшись без сигнала на входе, немного повозмущалось, разбрасывая по сетчатке расплывчатые фигуры и полосы; наконец, на исходе третьей минуты, словно поняв бесперспективность своего занятия, фиолетово дернулось и отключилось. Слух упирался дольше, настойчиво транслируя гидродинамические шумы в сосудах и размеренный сердечный ритм, но в конце концов сломался и он, оставив в самом углу освобожденного внимания пульсирующую точку сердца. Словно проснувшись, человек осторожно пустил в нос тихий поток воздуха, кропотливо вылавливая из нежного ручейка едва нащупывающиеся пылинки информации. …Здесь на самом деле тихо… Дальше — большое помещение, два… три уровня, типа зальчика, три двери… Ох ты, смотри-ка… — человек удивленно наткнулся на четкую струю шинелей, асидола, кожаных портупей и шипра, такую свежую, что ее можно было легко принять за настоящий запах. Струя несет раскатистый грохот множества подкованных сапог, стремительный шорох шевиотового рукава, взлетающего к малиновой фуражке, далекий захлебывающийся стук судаевских автоматов, «Строиться, суки, строиться!», слабый-слабый, на грани слышимости, остервенелый лай, паровозное чуханье, «На-деж-да-а, мо-ой ком-пас земно-о-ой»… Внезапно этот насыщеный поток как-то раплылся и перестал удерживать в себе внимание, и человек почувствовал, что проваливается сквозь эти знакомые места ниже, туда, где наша тишина кажется оглушительной какофонией.

Вот здесь тишина так тишина! — поразился перемене человек, ощущая вокруг себя бесконечную черную пустоту и попытался двинуть рукой, находящейся от него в такой безнадежной дали, что попытка эта ощущалась им как стремление столкнуть с места сгоревший бэтр, стоящий на ободах. Однако рука неуверенно двинулась, и человек, поспешно устремясь в пробитую в бесконечности скважину, вернулся в себя. Ахмет открыл глаз, поразившись вполне разборчиво выступающим из тьмы стенам коридора. Такого эффекта он никак не ожидал. …Ну что ж, нашим легче. Батарейки целее будут. Интересно, сколько продержится…Однако ходьба сразу же сбила настройку, и фонарь снова зашарил по идеально сохранившейся отделке потерны. Сделав положенные шесть оборотов, Ахмет потянул дверь и попятился, бросив штурвал — открываясь, дверь увлекла с собой целый пласт рассыпающейся штукатурки. …Вот почему по стенам нет кабелей — этот ход предназначался только для реальной, боевой эвакуации…

Перешагнув пылящую кучу, Ахмет оказался на балконе, опоясывающем по кругу большое квадратное помещение. …Типа вокзал, что ли?…Три пояса, в стене напротив — решетчатые двери обычных лифтов, как в любой девятиэтажке семидесятых годов. В стене слева — две уже знакомые створки со штурвалами. …А, сразу понятно, кто главнее. Значит, пускать вас или нет, решали здесь…Ахмет осторожно вышел на открытое пространство балкона. …Похоже, это самый центр, перекресток. Эти лифты стопудово идут наверх, в заводоуправление. Значит, бронедвери слева — в потерны, ведущие к ЗКП и чекистам. А ход из администрации, скорее всего, вливается по дороге в военкоматовский. Тогда получается, что на втором уровне слева ничего быть не должно…Перегнувшись через перила, Ахмет убедился — так и есть. Первая, полностью раскрутившись, открыться не пожелала. Чуть приоткрыв вторую, Ахмет тут же захлопнул ее и спешно закрутил штурвал обратно — в потерне стоял такой густой смрад, что даже то малое количество газа, которое успело-таки вырваться наружу, заставило Ахмета отбежать на противоположный край балкона. Спустившись на второй уровень, осмотрел еще две двери. По прикидкам, они должны вести в бомбоубежище ЦЗЛ и заводоуправления. …Не открываемся. Ну ладно, упрашивать не буду. Тем более, что ловить за вами, по ходу, нечего. Че-то тянет меня мимо вас, уж простите…На самом нижнем уровне, выложенном самой обычной сортирной плиткой, всего одна дверь, но сильно отличающаяся от остальных — она оборудована лотком для документов, и Ахмет сразу вспомнил Паневина. …Впрямь, вокзал. А это — выход на перрон, стопудово…Дверь заперта, и с первого осмотра стало ясно — надо рвать, больше никак. Постояв в раздумьи, Ахмет принял решение о переносе дислокации, развернулся и рысцой направился на выход.

Присутствие постороннего обжигает обострившуюся в подземельи чувствительность. …Суки, — взбесившись от вмешательства в его планы, Ахмет обошел периметр коттеджа в поиске входного следа. — Ага. Один, что ли? А тебя, друг милый, никто случайно не страхует?..Никто. В коттедже сейчас шарится одиночка. Дрожа от желания отрезать гостю его дурную башку, Ахмет, тем не менее, спрятал кухаря и вытащил глока. Вроде бы не торопясь, но с неуловимой стремительностью Ахмет встает под самым удобным выходом — этот точно будет спрыгивать здесь, нарушать пышный придверный коврик никто не станет. Шуршание наверху продолжается; Ахмет насмешливо наблюдает за звуковой картиной обыска — визитер, похоже, глуповат: нашел только волыны и коробку с баблом. Или… — вдруг догадывается Ахмет. Точно. По осторожным шагам, замершим аккурат над Ахметом, становится ясно — наверху пацан.

Мальчишка не торопится спрыгнуть, внимательно осматривает местность, и Ахмет начинает его уважать — надо же, уже минут десять пасет. Не дурак; явно не дурак. Наконец, решается — из оконного проема показывается голова, осмотреть ближайшие подступы, но внезапно словно из ниоткуда появляется рука, стремительно берущая мальчишку за шиворот, и выдергивает его из коттеджа, как морковку из грядки. Описав ногами широкую дугу, пацан шлепается о землю и вырубается.

…Ой-ё-ё-о… Хотя че «ой», вроде нормально… Блин, и не связал… Так, тихо-о-онечко, одним левым…

Сквозь мельтешение в ресницах мальчишка различает чернеющую в полумраке дверь. …В подвале где-то… Сука, он не ебать меня собрался?! Хуй тебе, дядя! Так, резко в дверь, а там посмотрим…

— Не коси, вижу. — насмешливый голос откуда-то сзади-слева. Пацан исподволь подбирается, готовясь сквозануть в приоткрытую дверь прямо из положения лежа.

— Сереж, лежи спокойно.

…Блин, какой голос-то знакомый… «Сереж?!»

— И кончай косить, говорю.

Сережик резко садится, ощупывая правую щиколотку — там? Там! Не нашел! Подымает глаза на мужика и замирает с открытым ртом; в голове у него мелькает — попал. И, кажется, куда серьезнее, чем казалось…Ахмет, видя, что зрачки у парнишки затопили всю радужку, нарочито спокойно сообщает:

— Не бойся, я живой человек.

Какое-то время Сережик не реагирует, но потом что-то прорывается, и он, неожиданно для себя, бросается и хватает единственного знакомого с детства человека за жесткую ткань разгрузки. Горло перехватывает, и из груди толчками лезет прерывистое всхлипывание. Рука Ахмета, мягко опустившаяся на затылок, окончательно добивает его, и он, наплевав на все репутации, в голос воет, размазывая сопли по натовскому зимнику.

— Только трекни кому. Слышь, Ахмет? Реально говорю, хоть через сто лет кому скажешь — зарежу, — через несколько часов, пыхтя под тяжестью вязанки наломаных косяков, старательно запугивает Сережик.

— Резал один такой… — мрачно хмурит брови Ахмет, в душе изнывая от хохота. — Щас, еще ходку сделаем, покажу че с ним стало.

В электрощитовой торец стены завален аккуратными пачками разнокалиберного бруса. В принципе, уже давно столько не надо, но Сережику еще жить. …Пусть уж будет, без меня-то он на больничку не сунется…Сережик тащится от топливного изобилия и постоянно шарит по сторонам настороженным взглядом.