Полк подняли по тревоге ночью. Осипов выскочил из хаты под темное звездное небо. Глубоко вдохнул прохладного, пахнущего пылью, влажного воздуха. Деревенская улица была заполнена бегущими людьми. Прислушался — кроме людского гомона, ничего. Танков и самолетов не слышно. Пожара не видно… Спрыгнул с крыльца и, влившись в общий поток, побежал.

В сарае, приспособленном для подготовки летчиков к боевым вылетам, стоял полумрак. Люди устраивались за столами. Командиры проверяли, все ли собрались. Сарай за несколько минут наполнился гулом сдержанных разговоров, сладкого позевывания, шуток и беззлобного переругивания с соседом из-за тесноты.

Лампы-гильзы коптили, освещая колеблющимися языками пламени дощатые столы, лежащие на них карты, летные планшеты.

Появился Митрохин, и водворилась тишина.

— Товарищи! На рассвете мы должны нанести удар полком по одному из аэродромов противника. Летит весь наги корпус, летят и бомбардировщики, и истребители. Так что фашистам будет жарко… Полк поведет Русанов. Он и поставит конкретную задачу. После окончания подготовки никому из помещения не выходить. Подойдет время, будет команда сразу по самолетам.

…Подготовка и вопросы закончились раньше, нежели наступил рассвет, и Русанов разрешил курить и отдыхать. Пошиванов дунул на качающийся над гильзой огонь, и темнота над столами эскадрильи сгустилась. Пример был подхвачен другими, и вскоре только свет на командирском столе да изредка вспыхивающие светлячки папирос кое-как освещали помещение. Разговоры смолкли: каждый из тридцати летчиков и пятнадцати воздушных стрелков остался наедине со своими мыслями и чувствами…

О чем может думать человек, знающий, что через несколько минут ему нужно будет взлететь и идти за сотню километров в тыл к врагу?… Мысль Матвея причудливо вновь и вновь проявляла события прошлых вылетов. Всплывали из закромов памяти и ошибки, и успехи. Неожиданно мелькали картинки детства, и сменяли их возможные варианты боя и собственной гибели… Ожидание перед боем всегда противоречиво. В голове боролись желание и боязнь, самосохранение и ненависть, уверенность и сомнение. Ожидание наедине со своими мыслями было утомительно.

И кто-то не выдержал. Тихо и неуверенно, для всех неожиданно, в пропахшей керосином, табаком, людьми и сеном темноте прозвучало тягуче-напевное:

Осипов глубоко вздохнул, кашлянул, душа его отозвалась на раздумье запевшего. И уже два, потом три голоса:

Всем стало легче. Одиночество было изгнано из темноты. Появился общий смысл ожидания, одинаковая его эмоциональная окраска. Теперь уже силой музыки и слов все объединились в едином хоре:

Запевающий с появившейся артистической искоркой выводил второй куплет. Ему дружно подпевали, но Матвей уже не пел и не вслушивался в музыку. Она уплывала от него вдаль и слышалась приглушенной. Ее отодвигала захватившая его мысли по-новому понятая сила слов о «…дружбе большой, о службе…».

«На самом деле, — подумал он, — большая дружба помогает службе, выручает в бою. Человек без друзей что перекати-поле, кустарь-одиночка, эгоист».

Теперь уже слова «прощай, любимый город» не звучали для него обреченно. В них было прощание не навсегда, а на время, по необходимости, потому что без похода, без полета не может идти служба, не может делаться дело.

Забрезжил рассвет. Бездонная чернота неба сменилась мутноватой серостью, растворив в ранней неопределенности звезды. Невидимый еще солнечный свет, отразившись от неба, упал на землю. Стали проглядываться возвышения соседних капониров и самолеты в них. Аэродром наполнился ревом и искрящимся мерцанием выхлопов пламени авиационных моторов. Какое-то мгновение — и напряженная неподвижность вытолкнула из капониров «илы»: Русанов повел полк на взлет…

Когда пыльное марево нагретого работающими моторами воздуха проглотило впереди взлетающую пару, «илы» Осипова и Борубая начали разбег навстречу взлетным кострам, указывающим не только направление, но и конец аэродрома. Осипов не торопился поднимать тяжело груженную машину в небо и, только убедившись, что скорости уже достаточно, оторвал ее от земли. Впереди было видно плохо. Невидимое днем пламя выхлопа разогрело патрубки мотора докрасна, и огненные блики на фоне кабины делали иногда стекла непрозрачными. Матвей посмотрел назад — самолет Борубая шел рядом, украшенный огненными ручейками пламени, идущими от мотора.

«Значит, и у меня так Выхлоп видно лучше, чем огни на крыле». И выключил АНО [16] .

Впереди и выше их полета на все больше краснеющей плоскости неба самолеты ему виделись черными силуэтами. Железные птицы, подняв правые крылья вверх, закручивались в дугу сбора. Прошло несколько минут, и в воздухе из «илов»-одиночек вырос плотный сгусток крылатого железа, начиненного смертоносным грузом бомб, ощетинившегося пушками, пулеметами и реактивными снарядами, объединенного волей командира.