– Лёшка уже, наверно, купается в твоих бумажках, Трофимыч! Что ты суёшься с ними, как курица с яйцами, как будто что-то от этого изменится? – сказала она своим сухим, конторским голосом, когда тот снова пришёл на почту. Последние слова особенно задели деда: «Как будто, что-то от этого изменится».

– А вы что, за себя переживаете? – начинал терять терпение и дед. – Вам работы прибавиться?

– А ты здесь не хами! – повысила голос и она. Здесь не базар, чтобы орать. Но, видимо, чтобы поскорее отвязаться от старика, она, не теряя своего воинственного настроя, бросила:

– Давай своё письмо!

Дед, не ответив на это, молча протянул смятый конверт и поспешно вышел. Настроения не было.

Лёшка не писал давно. От той новогодней открытки, о которой говорили они с Юркой, прошло полтора года. Потом – всё. Ему советовали съездить, но дед отнекивался, ссылаясь на болезнь. Но это было всего лишь для куража. На самом деле дед видел в сыне большого человека в этой самой Астрахани, хотя и не знал, что Лёшка давно уже рванул на Север. Женился. Да так, видимо, «удачно», что не соизволил ни приехать, ни написать. Хотя, он и раньше был таким. Но всё же изредка отписывал старику. Письма были короткими – по пол-листа. Казалось, что когда Лёшка их писал, то всё время куда-то спешил, отправляя наспех эти «полуфабрикаты». И вот теперь перестал совсем.

Между тем, шли дни. Юрка не переставал ходить к деду, но о письмах больше не заикался. Видел, что старик и без того «дошёл до ручки». Да ещё и потому, что знал: ответ будет тем же.

Ведь был же у деда Лёшкин адрес. Астраханский. И вот этот адрес и понадобился деду в последний раз. Дело было так. Устав от бесполезной канители, то и дело, выглядывая в окно, дед, помня старый адресок, решил написать снова.

– Ну а что же? Как ещё? – говорил всем дед, характеризуя свою идею. Попросив Юрку купить ему конверт, старик вечером, сгрудившись над пожелтевшим листом бумаги, стал аккуратно выводить:

«Здравствуй, сынок! Почему так долго не пишешь?» Но, перечитав эти два предложения, старик грубо перечеркнул их. Тон получался какой-то навязчивый. Ему показалось, что он сразу начал с расспросов. Немного подумав, он начал писать заново, не изменяя приветствие. Оно понравилось: «Здравствуй, сынок!..» Но снова всё остановилось, как будто эти два слова держали весь смысл. Старик, чтобы не портить листа, остановился. Но наружу просился тот самый навязчивый тон. Он долго не мог подобрать нужных слов. Но потом добавил: «Долгое время ждал твоих писем, но потом решил написать снова». «Вроде, ничего!» - мысленно похвалил себя старик. Имел же он всё-таки какое-то образование! И поэтому, сумел составить культурно. Дальше пошло немного легче. Старик терялся в разнообразии слов (он взял орфографический словарь), но писал так, как считал нужным. Писал о себе, как он здесь. Всё время докучал расспросами, будто бы задавал их живому человеку.

– Вот, собака! – живо и вслух восклицал старик, замечая, что допустил ошибку. Усмехался, если что-то считал смешным, чего-то стеснялся. «Отрецензировав» своё письмо, он решил его переписать. Рука от волнения не слушалась деда. Она, то вольно гуляла по бумаге, а то и вовсе ей было не пошевельнуть. От этого строчки выходили неровными. Листы менялись. Закончив за полночь своё письмо, он неумело смял его и запечатал в конверт. Потом, кряхтя, скорее от удовольствия, нежели от усталости, побрёл спать.

Спал он в ту ночь тревожно. Многое тогда ему снилось. Что, будто приехал Лёшка, с женой, дети тут. И что сидят они в доме – пьют чай, неторопливо беседуя. Старик всё не может наглядеться на сына. Но сладкий и приятный сон обрывается…

…В доме старика было привычно тихо. В дальней, дедовой комнате, навзрыд плакал Юрка. В большой просторной комнате лежало высохшее тело старика. Его глаза были чуть-чуть приоткрыты, будто он всё ещё хотел что-то сказать, но так и не успел. Замер навечно. Люди приходили и уходили. Шёл мелкий и противный дождь. Одни ругали за беспутство Лёшку, другие – уже себя. И каждый из них понимал, что делать уже что-либо поздно.

Здесь всё так и осталось, как и раньше: дом, двор, старый, полусгнивший сарай... А писем всё не было.