Когда через два года Павел позвал его обратно, чтобы тот провел свою блестящую кампанию против Наполеона в Италии, Суворов вернулся к собственной тактике29.

Александр, который теперь был наследником трона и первым великим князем империи, был совершенно сбит с толку и ошарашен тем хаосом, который возник в стране во время царствования его отца, и он все более полагался на помощь Аракчеева. Как офицер, командующий Семеновским гвардейским полком, он должен был следить за тем, чтобы его люди усваивали нововведения, но Аракчеев вместо него осуществлял этот контроль и даже лично занимался подготовкой солдат и офицеров. Александр все еще являлся одним из двух военных комендантов Санкт-Петербурга и на этой должности отвечал за составление рапорта, который подавался два раза в день и в котором сообщалось о положении в гарнизоне и прибытии иностранцев или известных жителей России в город. И в этом ему тоже понадобилась помощь Аракчеева. Как комендант, он вполне подходил, чтобы подавать такие отчеты, но Павел должен был получить рапорт за прошедший день после своего пробуждения в пять часов утра, поэтому Аракчеев в это время входил в спальню великого князя и брал записи Александра, в то время как его супруга Елизавета Алексеевна пряталась под одеялом30. Несмотря на явный риск этой маленькой военной хитрости, Павел не раскрыл ее, а услуги такого рода только укрепляли растущую дружбу между Александром и Аракчеевым. Александр испытывал все большее уважение к авторитету и надежности молодого генерала. Кроме того, ему льстило обожание Аракчеева. В мире полном опасностей он казался незыблемой скалой, о которую можно опереться, и Александр делал вид, что не замечает жестокость, проявляемую Аракчеевым при выполнении императорской воли. Среди заботливо сохраненных писем и записок Александра, адресованных Аракчеееву, лишь одна содержит оттенок порицания: «Мне очень жаль, что мой майор и офицеры наказаны за такой незначительный проступок; надеюсь, в будущем они будут более усердны». Более типичным представляется письмо, в котором сказано: «Сделайте мне одолжение и будьте здесь, пока мои гвардейцы не научатся правильно садиться на лошадей»31.

У приближенных императора не было выбора: им приходилось подчиняться его навязчивой идее во всех мелочах повседневной жизни. Для Аракчеева это не составляло труда: его страсть к мелочам, порядку и строгости были такими же, как и у Павла. Его камердинер вспоминал, как однажды ночью, когда в городе начался пожар, Павел послал за Аракчеевым. Аракчеев вскочил с кровати и быстро начал одеваться, но камердинер не уследил, и несколько капель воска упали с канделябра на его палевые штаны. Аракчеев тут же скинул штаны и послал за другими, которые находились в дальней комнате, и императору пришлось прождать на несколько минут дольше. «Граф так торопился, – рассказывал камердинер, – что ни одного треуха тогда мне не дал, зато после приказал больно высечь»32.

Теперь Аракчеев мог требовать от других той же любви к порядку, что и у него. Как комендант, он начал следить за чистотой в городе, особенно вокруг казарм, где скопились такие груды мусора, что по улицам невозможно были пройти. Эффект был ощутим, хотя всего через несколько лет гость из Англии был весьма потрясен контрастом между пышностью дворцов и присутственных мест Санкт-Петербурга и убожеством дворов и переулков, «которые более грязны, чем может себе представить англичанин»33. Городскую охрану усилили, и она должна была быть готовой к неожиданным проверкам, которые проводились комендантом в любой момент; эти импровизированные проверки проводились так часто, что среди солдат ходили слухи, будто Аракчеев ночью не успевает даже раздеться.

Но в пылу своего рвения Аракчеев не всегда был безжалостен. Однажды утром из полка Аракчеева прибыл с рапортом молодой офицер, который был так пьян, что с трудом держался на ногах и едва мог вымолвить слово. Аракчеев немедленно приказал его арестовать, и офицера посадили в кутузку. Однако через несколько часов Аракчеев вызвал своего адъютанта князя Долгорукого и сказал: «У меня из головы не идет этот молодой человек; как он мог так напиться в такой ранний час, особенно если знал, что идет ко мне с рапортом? Что-то здесь не так. Иди выясни, что все это значит». В разговоре с Долгоруким офицер признался, что все в полку застращали его Аракчеевым, говоря, что малейшая ошибка будет означать конец его карьеры. «Я никогда не пил водку, но для храбрости проглотил единым духом несколько стаканов. Я слишком мало был на свежем воздухе и предстал перед ним в этом ужасном виде. Пожалуйста, спасите меня, если можете». Когда Аракчеев это услышал, он сразу же приказал освободить офицера и пригласил на обед. Вопреки своему обыкновению, он был очень любезен и в конце обеда сказал: «Возвращайтесь в полк и скажите своим товарищам, что Аракчеев не так ужасен, как они думают»34.

В день коронации императора, 5 апреля 1797 г., Аракчееву был пожалован титул барона и крест на красной ленте – орден Святого Александра Невского. Когда на рассмотрение был представлен герб новоиспеченного барона, Павел самолично начертал под ним девиз, который вскоре приобрел сомнительную известность во всей России: «Без лести предан»35. Павел выбрал Аракчеева в качестве сопровождающего в первой поездке по российской провинции. «Это доставит мне большое утешение и хоть немного смягчит мою печаль от разлуки с женой, которую я вынужден буду с болью покинуть», – писал Александр, когда узнал, что им с Аракчеевым предстоит путешествовать вместе. Император должен был поехать из Москвы на запад, в Смоленск, а потом на север – в Ригу и Нарву. Павел был очень доволен, когда видел, как в каждом городе его встречают войска, обученные по новому прусскому образцу, пока не добрался до Ковно, где гренадеры, которыми командовал глуховатый и почти слепой генерал Якоби, казалось, совершенно не подозревали о существовании нового устава. Генерал Якоби был с позором уволен, а Аракчеев остался и в течение шести недель обучал полк. «Я был почти вне себя после вашего отъезда, – писал он Александру. – Полк ничего не знает, плохо марширует и управляется с оружием; в общем, все ужасно. Я занимаюсь с ними каждый день с утра до ночи и формирую батальон, беря шестьдесят человек из каждой роты. Теперь они стали хоть на что-то похожи»36.

Вдали от столицы с ее нервозной атмосферой он позволил себе расслабиться, и офицеры полка видели его дружелюбным и даже открытым, когда по вечерам он приглашал их к себе на чай. Александр, внезапно лишившись своего друга и советчика, бомбардировал его письмами, в которых обращался за советами по множеству административных и военных вопросов. «Извините меня за беспокойство, друг мой, но я молод и очень нуждаюсь в вашем совете» – так заканчивалось одно из этих посланий. Аракчееву доставляли удовольствие эти свидетельства доверия Александра. «Ах, как было бы приятно получать такие письма почаще, – писал он в ответ. – Теперь мне нет нужды беспокоиться, я знаю, что бедный Алексей не забыт в Латвии». Адъютант, которому поручили делать копии этих писем для архива Аракчеева, был немало удивлен их странным для Аракчеева теплым тоном37. Одно из писем заканчивалось так: «Так как я не могу видеть ваше высочество лично каждый день, я хотел бы, по крайней мере, смотреть на портрет вашего высочества, который был бы для меня дороже всего на свете». Адъютант заметил, что генерал писал великому князю два раза в неделю.

«Пришло время вам вернуться к нам», – писал Павел в записке, в которой описывались неудовлетворительные результаты проверки в Павловске. Аракчеев вернулся и был назначен командиром Преображенского полка вместо князя Голицына, не сумевшего должным образом обучить своих людей. «Для полка это будет отлично, и я могу предвидеть, что они будут лучше всех других наших полков», – писал ему Александр. Но офицеры Преображенского полка с этим не согласились. Во всяком случае, Аракчеев не пользовался в полку популярностью, так как его считали виновным в увольнении Суворова, и после нескольких недель его командования до императора дошли жалобы. Однако Павел отнесся к ним без сочувствия. «Я слышу, что ваши офицеры везде говорят, что они никак не могут вам угодить, – писал он Аракчееву. – Они забыли, что, если бы они работали так, как офицеры в других полках, они тоже получили бы поощрение». Но на этом несчастья гвардейцев не закончились. Прусский посол граф Брюль писал, что не может найти слов, дабы описать всеобщее неудовольствие, царившее в армии. «Отсутствие уверенности в том, что завтра они останутся на своем месте, и непрерывные нововведения доводят их до отчаяния… Терпение младших офицеров уже на исходе. Непрерывные и непонятные для них учения перегружены мелочами, которые упразднены во всех других войсках. Бог знает, чем это может кончиться».

Павел продолжал гнуть свою линию. Той же осенью он устроил большие маневры в Гатчине. Люди двигались в боевом строю, как автоматы, а император лично руководил этим действом. Солдаты были достаточно хорошо выучены, чтобы разыграть превосходный спектакль, и Павел остался доволен. «Я понимаю, господа, новая подготовка войск нравится не всем, – объявил он собравшимся офицерам после учений. – Я ждал этой осени, чтобы вы сами увидели результаты. И теперь вы стали свидетелями первых плодов, которые принесла наша работа ради чести и славы русского оружия».