Узнав, что среди его подопечных есть слушатель Военно-медицинской академии, Сопляк обратился ко мне:

– Ты доктор?

– Вроде бы еще нет. Только учусь на него. А в чем дело?

– Да вот видишь, мне делали автогенную терапию, но ничего не помогает.
– Так сержантик называл аутогемотерапию, когда у человека для борьбы с фурункулезом берут кровь из вены и вкалывают в ягодичную мышцу.

– Тебе нужно принимать витамины, пить пивные дрожжи, обрабатывать фурункулы салициловым спиртом...
– Я назвал все, что требовалось при его заболевании. Сопляк меня сразу зауважал.

Но уважение уважением, а относился он к нам все равно плохо: как все люди с чувством какой-то своей ущербности, он самоутверждался, унижая тех, кто в тот момент зависел от него. Причем даже издевался как-то по-мелкому. Входя в столовую, когда мы уже сидели и обсуждали очередное "изысканное" меню, не стесняясь при этом в выражениях, он начинал командовать: "Тишина! И вот чтобы сквозь эту тишину я слышал только лязг челюстей!" Потом поворачивался и, довольный своим остроумием, уходил...

Мы тоже не оставались в долгу и издевались над этим своим "начальством" как могли. Помню, как над Сопляком подшутили ребята из Военно-морского училища. Они были на выпускном курсе, через полгода им должны были присвоить офицерские звания, но они решили до срока "погулять" в ресторане, где и попались на глаза патрулю. На гауптвахте они, конечно, не могли терпеть, что ими, почти уже офицерами, помыкает сухопутный сержантик.

Как-то утром во время построения на внутренней галерее они все шестеро на приказ Сопляка: "На первый-шаштой рашшитайсь!" начали валять дурака: "Первый-шаштой! Первый-шаштой!.." И так шесть раз. Сержантик взвился: "Отставить! На первый-шаштой..." И снова ребята стали дурачиться...

В нашей камере вдоль стен было устроено что-то вроде лавок, которые откидывались только на ночь, а днем их поднимали и прикрепляли к стене, наподобие верхних полок в вагонах. Сидеть на них днем нам не разрешалось, приходилось устраиваться на полу. За всем этим в глазок следили караульные, прохаживавшиеся по галерее, куда выходили двери камер и окна. На улицу Садовую окон, естественно, не было. Даже в туалет нас водили под караулом. Такого сопровождающего солдата называли выводным. И вот мы развлекались тем, что надо и не надо вызывали его: "Выводной! Поссать, родной!" Открывалась дверь, и он спрашивал, кому приспичило, используя при этом более "натуральную" лексику.

Под конец своего пребывания на гауптвахте я тоже решил подшутить над местным "начальством", но из шутки получился чуть ли не "бунт на корабле". Собираясь вечером после "трудового фронта" в камере, мы начинали устраивать себе подобие кроватей. Нам были выданы лежаки, вроде тех, что бывают на пляжах. "Головой" мы устанавливали их на откинутые лавки, а в ногах под них подставляли специальные козлы. Так - головами к стенам, ногами к центру камеры - укладывалось человек двадцать. Днем такая скученность была не слишком заметна - нас выводили на работы. А вот ночью, когда собирались все вместе, дышать вскоре становилось нечем. Кроме того, устанавливалось специфическое казарменное "амбре".

Я стал открывать на ночь форточку, которая выходила на внутреннюю галерею, где всегда прогуливался караульный. Но вот один из них, видимо новый часовой, увидев, что форточка в окошке камеры открыта, приказал: "Закрыть! Не положено!" Никакие разумные доводы не подействовали. Тогда я решил: "Ну ладно! Я тебе покажу!" И предложил ребятам следующее: я подсчитаю кубатуру нашей камеры, объем воздуха в ней, количество выдыхаемого каждым из нас углекислого газа, умножу на число людей, находящихся в камере... Мне это было сделать нетрудно, так как в то время я уже занимался в академии физиологией и прекрасно знал все параметры.

Проведя необходимые расчеты, я объявил:

– Жить нормально в этой камере нам осталось два часа. Потом мы начнем задыхаться от углекислого газа. Тем более сейчас, зимой.

В камере началось такое волнение, что я сам удивился. Ведь я предложил это шутки ради, а ребята восприняли все всерьез. Больше всех возбуждены были моряки-подводники: их-то такая проблема затрагивала особенно, из-за специфики их будущей профессии. Они стали стучать в дверь, требовать выводного. Тот пришел. Моряки сунули ему в нос мои расчеты:

– Вот, смотри, Доктор все подсчитал...

Он тупо уставился, а я с важным видом принялся объяснять:

– Объем... Кубатура... Кислород, углекислый газ... Удушье... Через два часа мы все помрем, а отвечать будешь ты...

Явно струхнув, парень бросился звонить дежурному: "Доктор тут подсчитал... Они в камере могут задохнуться..." Дежурный в ответ рявкнул: "Какого Черта! Вы что, не можете форточку открыть?!!" Что и требовалось доказать. Все вернулось на круги своя...

Выводной примчался и приказал нам:

– Открыть и не закрывать!

Победа осталась за нами...

В конце пребывания на гауптвахте мне все-таки довелось встретиться с тем офицером, который два дня не пускал меня в это "веселое местечко", а потом забыл предупредить своего сменщика. В камеру пришел Вертолет и спросил: "Кто тут у вас художник?" Ребята решили над ним подшутить и назвали меня. Оказалось, что требуется человек, который может красиво написать ярлычки для образцов новой формы, которая тогда вводилась. Когда Вертолет приказал мне явиться к нему, чтобы писать ярлычки, я очень удивился, потому что почерк у меня неважный. Но поскольку он сказал: "Назавтра освобождаю тебя на весь день от работ", я решил не отказываться и заодно подыграть ребятам.