После обеденного перерыва Максим Тимофеевич с высоты заместителя главного инженера снова обрушился на Говорушкина и произвёл буквально обыск на участке сборки. Прямо с верстаков он набрал пригоршню краников и бережно, в ладонях, словно то были хрустальные рюмочки, отнёс в выгородку Секача. Тот бегло осмотрел их, нехотя, один за другим проверил на воздушном стенде, причём некоторые краники легкомысленно посвистывали, а некоторые неприлично хрюкали, что, между прочим, нравилось Максиму Тимофеевичу больше, и выдал кипящему от нетерпения Максиму Тимофеевичу результат: четыре, свистевшие, якобы годные, пододвинул Кочегурову, остальные восемнадцать, хрюкавшие, — эти он почему-то свалил в тот же ящик у правой ноги, где уже были две с лишним сотни готовых краников.

От этакой наглости Максим Тимофеевич полез за валидолом. Секач вялыми движениями тоже вынул баллончик из кармашка куртки и указал им куда-то в сторону. Максим Тимофеевич, переводя дух перед новой атакой, обернулся — на скамье в углу, уткнувшись носом в книгу, сидел человек. В конторке было сумрачно, тусклый свет сочился откуда-то из-под самой кровли, от мутных, закопчённых стёкол "фонаря". Лампочка на длинном кронштейне под колпаком освещала стол Секача, воздушный стенд, ящик справа и жёлтые туристские ботинки сидевшего с книгой человека. Как там в полутьме можно было читать, уму непостижимо.

Человек поднял от книги голову, улыбнулся Максиму Тимофеевичу, и Кочегуров узнал соседа по гостинице: белые молодые зубы, старомодные баки, тёмные близко сидящие глаза.

— В порядке живой очереди, — шутливым тоном сказал Лапенков, жестом приглашая присесть рядом с собой.

В жесте этом и в словах не было насмешки, но Максим Тимофеевич вдруг страшно обозлился: ему предлагают сидеть в очереди! "Там, понимаешь, насосы, сэвовский заказ на волоске, а тут… Ну, погодите, я вам покажу очередь!" Вслух он, разумеется, ничего не сказал, но посмотрел на Секача так, что тот кисленько, виновато скривился — дескать, он-то, Секач, тут ни при чём.

По пути к главному инженеру Максим Тимофеевич завернул в какую-то комнату, взял с чьего-то стола лист чистой бумаги и, злорадно предвкушая реакцию местного начальства, тут же, на краешке стола, нервным почерком набросал текст телеграммы:

" Москва Министерство машиностроения министру тчк Копия Госкомитет народного контроля председателю тчк Копня Министерство внутренних дел министру тчк Заводе арматурного оборудования вредительски волокитят заказ предприятия химнасосов зпт тянут выдачу трёхсот байпасных кранов малой серии тчк Прошу решительных мер пресечения волокиты выполнения важнейшего экспортного заказа тчк Начальник техснаба предприятия химнасосов находящийся служебной командировке Кочегуров".

Едва он вошёл в приёмную, секретарша, наверное, по его лицу угадала, что дело пахнет скандалом, и метнулась в кабинет главного инженера. Максим Тимофеевич был принят немедленно. Проект телеграммы произвёл на главного инженера впечатление.

Главный — лет около сорока, щеголеватый, в ярком галстуке, обшлага белой рубахи выдвинуты, будто для банкета, лицо чистое, здоровое, холёное — перечитал телеграмму, судя по движению его искрящихся глаз, трижды. Потом внимательно, уже менее искрящимися глазами посмотрев на Максима Тимофеевича, тоже очень вдумчиво прочёл первоначальную бумагу с резолюцией директора, без лишних слов соединился по телефону с одним подчинённым, с другим, негромко поговорил о чём-то, упомянув при этом Говорушкина и Секача, — у Максима Тимофеевича при этих его переговорах вдруг почему-то случился почти полный провал слуха, он словно бы погрузился в дрёму. Главный инженер кончил переговоры, открыл бутылку минеральной, на приставном столике слева, за коммутатором, налил полстакана, протянул Максиму Тимофеевичу.

— Товарищ Кочегуров, вам плохо?

Максима Тимофеевича ударило в пот, слабой рукой он взял стакан, отпил воды, придержал дыхание — полегчало. Прояснилась голова, чуть отпустило сердце. Главный смотрел на него как-то бесстрастно, оценивающим взглядом видавшего виды врача.

— С кранами так, — перешёл главный к делу. — На данный момент имеется двести сорок восемь, для одного тут представителя. Но вы не волнуйтесь, к утру будут три сотни, мы их вам передадим. Я уже дал команду. Как вы их будете отправлять, самолётом?

— С собой, — пробормотал Кочегуров, чувствуя, как вспухает, наливается зловещей немотой нечто круглое и тяжёлое слева между лопатками. — Каждый час дорог.

— Понятно, — кивнул главный. — Вас проводить?

— Нет-нет. — Помедлив, выигрывая время, Максим Тимофеевич пояснил: — Простыл в самолёте, в электричке добавил. Когда-то спал на снегу, в одной шинелишке и без костров — насморка не было, а тут…

Главный изобразил на сытом лице нечто среднее между удивлением и почтением. Чувствуя, что плывёт, Максим Тимофеевич всё же пересилил себя, поднялся, протянул главному руку:

— Спасибо. Только ещё одна просьба: дайте команду, пусть затарят и отнесут в гостиницу, прямо сейчас, сколько есть, а остальные утром — в сумку. До вокзала на такси, а там как-нибудь.

— Договорились! — оживляясь, воскликнул главный. — Сейчас же и упакуют. С доставкой на дом!

Они пожали друг другу руки с положенными при этом улыбками. Были сказаны традиционные "Приезжайте к нам" и "Приезжайте ещё", и Максим Тимофеевич, чуть клонясь на левый бок, вышел из кабинета. Он нёс свою левую половину тела — тяжелеющую руку, ноющую лопатку, рёбра, выемку под ключицей и всё, что за рёбрами, — как несёт аист вывернутое крыло.