– С колючим нравом, - добавил за меня он.

– И вообще, Валерий, напомните мне, когда мы с вами успели перейти на "ты"?!
– открыв глаза, я одарила его полным надменного презрения взглядом и демонстративно отвернулась к закату.

– Примерно пару минут назад, - ответил он.
– Ты разве не помнишь?!

Нет, ну это уже наглость!

– Этого не было, и не могло быть по определению, - мой голос звучал очень холодно, почти леденяще, но Валере было явно пофиг. Напротив, его шальная довольная улыбочка с каждым моим словом становилась всё шире, что безумно раздражало.
– Что вам вообще здесь нужно?! Мне казалось, что мы обо всём договорились. Или... вы маньяк?!

Я испуганно округлила глаза, но, заметив, как уголки его губ спешно опустились, довольно улыбнулась и снова вернулась к созерцанию закатного солнца. Оно как раз меняло цвет на насыщенно красный и медленно, как бы не хотя, опускалось за макушки покрытых зеленью гор. Его яркие лучи окрашивали воды в бухте разными оттенками оранжевого, а проплывающие по небу облака казались на его фоне воздушными кораблями. Они переливались насыщенными яркими цветами от тёмно синего до белого, кромки их казались фиолетовыми и лиловыми... и на фоне розового неба, смотрелось всё это великолепие просто восхитительно. А если учесть, что такая же картина отражалась в воде бухты... Ах! Как же подобная игра природы радовала мою душу. В такие моменты, я очень явно ощущала себя пусть маленьким, но всё же участником большой жизни планеты, винтиком в калейдоскопе природы... и самым счастливым и уравновешенным человеком в мире.

– А если и правда, маньяк?!
– подобно партизану с гранатой, снова влез в мою эйфорию Валерий.

– Да пофиг...
– честно ответила я, не отводя взгляда от картины общего окружающего очарования.
– Хоть Чикотило, хоть Мать Тереза, мне поровну.

– И тебе всё равно, что я могу тебя убить?!
– продолжал доставать меня этот тип, как будто специально нарывался на грубость.

– Пожалуйста, всё что хочешь... Но только позже. Сейчас это не важно.

– Ты нормальная?!
– воскликнул парень, спрыгивая с перил.

– Нет.

– Заметно, - согласился он.

– Вот и славненько. Так что, можешь спокойно идти обратно, подальше от такой, как я. А то глядишь, солнышко сядет, у меня появятся длинные острые клыки, и твоя драгоценная кровушка послужит мне ужином. Но самое страшное даже не это, - я перевела на него равнодушный взгляд, и оценив выражение его лица, поняла, что моя фраза попала по адресу.

– И что же?!
– с выражением матёрого скептика, уточнил он.

– Ничего особенного, - я неопределённо пожала плечами.
– Просто, когда ты очнёшься... станешь таким же, как я.

– Ненормальным?!
– уточнил он.

– Хуже.

Он усмехнулся, но отвечать ничего не стал, и я уже думала, что он, наконец, уйдёт, но снова ошиблась. Вопреки моим ожиданиям, Валерий гордой поступью прошествовал к качеле и бесцеремонно уселся рядом со мной.

Минут пять, меня никто не трогал, и я снова погрузилась в созерцание прекрасного. И только когда солнце почти полностью спряталось за горами, и лишь красные отблески на облаках остались напоминаниями прекрасного заката, Валера вдруг снова заговорил.

– И часто ты так сидишь?!
– голос был ровным, да и в вопросе слышалось искреннее любопытство. Наверно именно поэтому я ответила.

– Всегда, когда бываю у матери. Хотя, с моего балкона вид не намного хуже, но всё равно, не то...

– А почему тогда здесь не живёшь?!
– продолжал он задавать вопросы.

– Не твоё дело, - с очаровательной улыбочкой ответила я.
– И вообще, говори, чего нужно, и проваливай.

Всё, закат кончился, момент душевного равновесия прошёл, и всё былое раздражение снова накрыло меня, как цунами. А чего собственно, он вообще до меня докопался?!

– А твоя мать была права, ты самая настоящая грубиянка, - снова усмехнулся он, глядя на меня как на борца сумо в балетной пачке.

– А то! Мама всегда права, ты разве не слышал?!
– я хищно улыбнулась.
– Повторяю вопрос, что тебе от меня нужно?

– Голос, - ответил он, да с таким видом, как будто до этого я разговаривала не с ним.

– Я не пою.

– Врёшь, - не унимался он.

– А даже если и вру, какая тебе разница?!
– раздражение продолжало нарастать, подобно снежному кому.
– Даже если и пою, то только то, что хочу сама.