Так мне и не пришлось купить Антону Павловичу дом.

В Петербурге дело с перепиской приходило к благополучному концу.

"Вы присылаете не бандероли, а тюки, - писал Антон Павлович.
– Ведь марок пошло по крайней мере на 42 рубля"{281}.

В середине апреля он уже приехал в Москву. Я ему написала, что 1 мая буду проездом на вокзале, и он ответил:

"1-го мая я буду еще в Москве. Не приедете ли Вы ко мне с вокзала утром пить кофе? Если будете с детьми, то заберите и детей. Кофе с булками, со сливками; дам и ветчины".

Но мне приехать к Чеховым было очень неудобно. От поезда до поезда было часа два или немного больше, /282/ и надо было накормить всех завтраком, выхлопотать отдельное купе. Ехать на каких-нибудь четверть часа не стоило. Так я и написала Антону Павловичу. Едва мы кончили завтракать, как увидали Антона Павловича, который шел, оглядываясь по сторонам, очевидно отыскивая нас. В руках у него был пакет.

– Смотрите, какие карамельки, - сказал он поздоровавшись.
– Писательские. Как вы думаете: удостоимся ли мы когда-нибудь такой чести?

На обертке каждой карамельки были портреты: Тургенева, Толстого, Достоевского...

– Чехова еще нет? Странно! Успокойтесь: скоро будет.

Антон Павлович подозвал к себе детей и взял Ниночку на колени.

– А отчего она у вас похожа на классную даму?
– спросил он.

Я возмутилась.
– Почему - классная дама?

Но он так ласково перебирал локоны белокурых волос и заглядывал в большие серые глаза, что мое материнское самолюбие успокоилось. Ниночка припала головкой к его плечу и улыбалась.

– Меня дети любят, - ответил он на мое удивление, что девочка нисколько не дичится его.
– А я вот что хочу предложить вам: сегодня вечером играют "Чайку" только для меня{282}. Посторонней публики не будет. Останьтесь до завтра. Согласны?

Согласиться я никак не могла. Надо было бы везти детей, француженку и горничную в гостиницу, телеграфировать сестре в деревню, телеграфировать мужу в Петербург. Все было чрезвычайно сложно и трудно.

– Вы никогда со мной ни в чем не согласны!
– хмуро сказал Антон Павлович.
– Мне очень хотелось, чтобы вы видели "Чайку" вместе со мной. Неужели нельзя это как-нибудь устроить?

Но как мы ни прикидывали, все оказывалось, что нельзя.

– А у вас есть с собой теплое пальто?
– вдруг спросил Антон Павлович.
– Сегодня очень холодно, хотя первое мая. Я в драповом озяб, пока сюда ехал.

– И я очень жалею, что вы ехали, - сказала я.
– Еще простудитесь по моей вине.

– А с вашей стороны безумие ехать в одном костюме. /283/ Знаете, я сейчас напишу записку Маше, чтобы она привезла вам свое драповое. Я сейчас же пошлю... Она успеет.

Мне стоило большого труда уговорить его отказаться от этой мысли.

– Так телеграфируйте мне, если простудитесь, и я приеду вас лечить. Ведь я хороший доктор. Вы, кажется, не верите, что я хороший доктор?

– Приезжайте ко мне не лечить, а погостить, - попросила я.
– На это вы согласны?

– Нет!
– сказал он быстро и решительно. И сейчас же перевел разговор на другое.

– Пришлось вам повозиться со мной эту зиму! Неужели вы читали все, что переписывали ваши писатели? Как мне вас было жалко. А дом-то вы мне покупали...
– Он хмуро улыбнулся.
– Не было у бабы заботы, да завела баба порося...

Пришел носильщик и объявил, что можно занимать места, взял багаж и пошел, а следом за ним побежали дети и француженка.

Антон Павлович взял мой ручной саквояж и две коробки конфет, которые мне привезли провожающие в Петербурге. Мы тоже собрались идти, когда я заметила, что пальто его расстегнуто. Так как руки его были заняты, то я остановила его и стала застегивать пальто.

– Вот как простужаются, - сказала я.

– И вот как всегда, всегда напоминают, что я больной, что я уже никуда не гожусь. Неужели никогда, никогда нельзя этого забыть? Ни при каких обстоятельствах?

– А я вот здорова, да насилу отговорила вас посылать за теплой одеждой Марии Павловны. Вам можно заботиться о том, чтобы я не простудилась, а мне нельзя?

– Так зачем же мы ссоримся, матушка?
– спросил Антон Павлович и улыбнулся.

– Вы сегодня не в духе, - заметила я и, смеясь, прибавила: - хотя в новых калошах.

– Совсем не новые, - опять сердито возразил Антон Павлович.

Мы шли то платформе.

– Вы знаете: теперь уже десять лет, как мы знакомы, - сказал Чехов.
– Да. Десять лет. Мы были молоды тогда.