Убедил. Пошли в военкомат. Пошли, изложили эти Фанькины мысли и… получили от ворот поворот. Выпроваживая нас из кабинета, военком сказал:

— Куда торопитесь? Война, судя по всему, будет тяжелой и долгой, достанется лиха и на вашу долю. А пока заканчивайте институт, при теперешней ситуации специалисты вашего профиля очень нужны. Во всяком случае, намного нужнее, чем такие… пузыри.

Нам можно бы и обидеться на «пузырей» (как-никак, все мы были «ворошиловские стрелки», умели обращаться с ручным и станковым пулеметами, владели и приемами ближнего боя) — можно бы и обидеться, однако обида не прибавила бы шансов в достижении цели. Фанька это уразумел раньше остальных.

— Специалисты нужнее, это так, — поддакнул он военкому. — Тут не поспорить, тут мы с вами согласны. Но только умом, а вот сердцем…

Военком вздохнул устало:

— Ну, насчет сердца — это не по моей части, — вновь вздохнул, счел нужным пояснить: —Просто начальство ваше институтское меня не поймет.

— А если мы его обойдем? — не отступал Фанька. — Если до Москвы достучимся? Кто в Москве мог бы решить? Скажем, если от Ворошилова «добро» будет — отпустите?

Военком рассмеялся — видимо, ценил юмор.

— С Ворошиловым спорить не станем.

Он, военком, просто не знал Фаньку: телеграмма на имя Климентия Ефремовича умчалась в тот же день.

— Не может быть, чтобы не дошла, — убеждал нас Фанька. — А буде дойдет, неужели у маршала поднимется рука написать «нет» сибирякам?

Через трое суток тающий от уважения почтальон вручил Фаньке бланк с красной полосой и грифом — «Правительственная»:

«На усмотрение райкома комсомола. Ворошилов».

…Райком отпустил десятерых.

Сегодня в строю нас двое.

Фанька часта повторяет:

— Ты мой фронтовой побратим, и это братство — на всю жизнь.

И не забывает добавить при этом:

— Если, конечно, Судьбе будет угодно сохранить нам ее.

В окопе мы всегда рядом, в атаке — тоже. Спим на его шинели, укрываясь моей. А отныне еще и котелок один на двоих будет.

И не задумывался я тогда — не было повода задуматься, как все повернется с этим общим котелком.

Пополнение влилось, но нас пока придерживали в резерве. Не спешили на передовую перебросить. Имелись, видно, какие-то соображения у командования.

У высшего командования, ясно. В штабе дивизии или еще повыше.

Что касается ротного начальства, тут сами ничего толком не знали. Единственная их забота донимала — как обеспечить нашему брату стопроцентную занятость. Чтобы, значит, безделье не подточило моральный дух.

И чтобы фронтового настроя не утратили, не расслабились.

С этой целью организовали усиленную караульную службу. Посты тут, посты там. Да с проверками — не подремлешь!

Этой ночью Фанька нес караул, а поутру завалился спать. Не дожидаясь, когда полевая кухня доставит завтрак.

— Оставишь там чего-ничего, — пробурчал, засыпая. — И сухари на меня получи… Не забудь!

Сегодня, однако, снабженец порадовал не сухарями — свежеиспеченным хлебом.

В нашем взводе хлеб делил, как правило, Санёк Старичев. Всем представлялось, будто у него самый надежный глазомер.

Порезав хлеб, Санёк раскладывал его на шинели, просил кого-нибудь из нас отвернуться и, тыча пальцем в одну порцию за другой, спрашивал: «Кому?»

Процедура обычно не занимала много времени, но поскольку на этот раз Фанькина физиономия не маячила перед глазами «отгадчика», тот вспомнил о моем друге лишь в самом конце. В результате у полевой кухни успел выстроиться порядочный «хвост», и когда подошла очередь нашего с Фанькой котелка, черпак повара оказался заметно скупее, чем поначалу.

— Нам же на двоих, — сказал я повару.

— Всем на двоих, — хмуро отозвался он и все-таки усовестился — плеснул еще немного супа.

Полк размещался в лесу — дубки, береза, осина, — но там всего тебя обволакивала прелая сырость, поэтому большую часть времени солдаты проводили на опушке. Под полог леса втягивались только при появлении на горизонте «рамы», как окрестили на фронте двухфюзеляжный «фокке-вульф»; этот настырный вражеский доглядчик, позволь мы ему себя обнаружить, мог принести немало неприятностей.