— Нет, надо закончить,— сказал Костылин.— Ты уж закончи, пожалуйста.

— Ладно,— неохотно сказал Федя и ушел в лабораторию.

Костылин схватил Поля за плечи и с расстояния вытянутой руки принялся его осматривать.

— Ну ничуть не вырос! — сказал он нежно.— Корма у вас там плохие, что ли?.. Постой-ка...— Он озабоченно нахмурился: — У тебя что, птерокар сломался? Что это за вид?

Поль довольно ухмыльнулся.

— Нет,— сказал он,— Я играю в странника. Я иду от самой Большой Дороги.

— Ого! — На лице Костылина изобразилось привычное уважение.— Триста километров! И как?

— Отлично,— сказал Поль.— Только вот ванну бы. И переодеться.

Костылин счастливо улыбнулся и поволок Поля с крыльца.

— Пойдем,— сказал он.— Сейчас тебе все будет. И ванна, и молочко...

Он шагал посредине улицы, волоча за собой спотыкающегося Поля, и приговаривал, размахивая дубинкой с ботинками:

— ...и чистая рубаха... и целые штаны... и массаж... и ионный душик... и раз-два по шее за то, что не писал... и привет от Атоса... и два письма от учителя...

— Да ну! Вот здорово! — восклицал Поль,— Это здорово!

— Да-да, все будет... И про блуждающие огни... Помнишь блуждающие огни?.. И как я чуть не женился... И как я по тебе соскучился...

На ферме начинался рабочий день. Улица была полна народу, ребят и девушек, одетых очень пестро и незамысловато. Перед Костылиным и Полем народ в веселом изумлении расступался. Слышались возгласы:

— Странника ведут!

— На вивисекцию, болезного!

— Это новый гибрид?

— Саша, погоди, дай посмотреть!

По толпе распространился слух, что ночью близ лаборатории Костылина сел второй «Таймыр».

— Восемнадцатого века,— уверял кто-то.— А экипаж раздают сотрудникам на предмет сравнительной анатомии.

Костылин отмахивался дубиной, а Поль весело скалил зубы.

— Люблю гласность,— приговаривал он.

В толпе прекрасными голосами пели: «Не страшны мне, молодцу, ни стужа, ни мороз...»

...Странник Поль сидел на широкой деревянной скамье за широким деревянным столом в кустах смородины. Утреннее солнце приятно обжигало его стерильно чистую спину. Поль блаженствовал. В руке у него была.громадная кружка с клюквенным морсом. Напротив сидел и умиленно глядел на него

Александр Костылин, тоже голый по пояс и с мокрыми волосами.

— Я всегда утверждал, что Атос — великий человек,— говорил Поль, делая широкие движения кружкой.— У него была самая ясная голова, и он лучше всех нас знал, чего он хочет.

— Э, нет,— сказал Костылин ласково.— Лучше всех видел цель Капитан. И шел самой прямой дорогой.

Поль отхлебнул из кружки и подумал.

— Пожалуй,— сказал он.— Капитан хотел быть звездолетчиком, и он стал звездолетчиком.

— Ага,— сказал Костылин.— А Атос все-таки больше биолог, чем звездолетчик.

— Зато какой биолог! — Поль поднял палец,— Честное слово, я хвастаюсь, что дружил с ним в школе.

— Я тоже хвастаюсь,— согласился Костылин.— Но подожди пяток лет, и мы будем хвастаться дружбой с Капитаном.

— Да,— сказал Поль.— А вот я мотаюсь, как жесть на ветру. Все хочется попробовать. Ты вот ругался, что я не пишу.— Он со вздохом поставил кружку.— Не могу я писать, когда чем-нибудь занят. Неинтересно мне писать. Пока работаешь над темой, неинтересно писать, потому что все впереди. А когда кончаешь — неинтересно писать, потому что все позади... И не знаешь, что впереди. Знаешь, Лин, у меня все как-то по-дурацки получается. Вот я четыре года работал по теоретической сервомеханике. Мы вдвоем с одной девчонкой решали проблему Чеботарева — помнишь, нам учитель рассказывал? Решили, построили два очень хороших регулятора... В девчонку эту я несчастным образом влюбился... А потом все кончилось и... все кончилось.

— То есть вы не поженились? — сочувственно сказал Лин.

— Да не в этом дело. Просто у других людей, когда они работают, всегда возникают какие-то новые идеи, а у меня нет. Работа кончена, и больше мне неинтересно. За эти десять лет я переменил четыре специальности. А сейчас опять без идей. Дай, думаю, разыщу Сашку...

— Правильно! — басом сказал Лин,— Я тебе дам двадцать идей!

— Дай,— вяло сказал Поль. Он помрачнел и погрузил нос в кружку.

Лин с задумчивым интересом смотрел на него.

— Не заняться ли тебе эндокринологией? — предложил он.

— Можно эндокринологией,— сказал Поль,— Только слово уж очень трудное. И вообще, все эти идеи — сплошное томление духа.

Лин вдруг сказал вне видимой связи с предыдущим:

— Я скоро женюсь.

— Здорово! — сказал Поль печально,— Только не надо мне рассказывать скучными словами о своей счастливой любви.— Он оживился,— Счастливая любовь вообще скучна,— заявил он.— Это понимали еще древние. Никакого настоящего мастера идея счастливой любви не привлекала. Несчастная любовь всегда была самоцелью великих произведений, а счастливая в лучшем случае — фоном.